– Что ты, что ты! Таких дураков у нас в Питере много не найдешь! – отвечал Николай Иванович.
– А и то пожалуй, что дураки-то только по Венециям ездят, а дома все умные остаются.
– Прекрасно, прекрасно! – подхватила Глафира Семеновна. – Стало быть, вы себя к дуракам причисляете? Ведь вы тоже стаканы купили.
– А то как же? Я уж давно об этом говорю. Конечно же дурак, коли за границу поехал. Ну на что она мне, эта самая заграница?
На площади их встретил проводник, приведший их на фабрику. Он почтительно кланялся и нашептывал что-то Глафире Семеновне по-французски.
– На кружевную фабрику предлагает идти, – обратилась та к мужу. – Говорит, что тоже агент…
– Нет-нет! Ни за что на свете! Довольно. Что это, помилуйте! Фабрику кружевную теперь еще выдумал! – возопиял Николай Иванович. – Ежели ты на стеклянной фабрике сумела девяносто два четвертака оставить, так на кружевной ты триста оставишь.
– Послушай, а может быть, и на кружевной мне будет какой-нибудь сувенир? Кружевную барбочку подарят.
– Не желаю я сувениров! Понимаешь ты, не желаю! Брысь, господин агент! Прочь! Провались ты к черту на рога!
И Николай Иванович даже замахнулся на проводника палкой. Тот отскочил в сторону и издали еще раз раскланялся.
LXXVII
Пробродив по площади Святого Марка еще часа два, обойдя все окружающие ее с трех сторон магазины, позавтракав в ресторане на той же площади, компания остановилась в полнейшем недоумении, куда ей теперь идти.
– Кажется, больше и идти некуда, – сказала Глафира Семеновна своим спутникам.
– Матушка, голубушка! – воскликнул в радости Конурин. – Ежели некуда больше идти, то наплюем на эту Венецию и поедем сегодня же вечером в Питер.
– Сегодня вечером? Нет, невозможно, – отвечала Глафира Семеновна. – По вечерам здесь на площади играет музыка и собирается все высшее общество. Это я из описаний знаю.
– Да Бог с ней, с этой музыкой! Пропади оно это высшее общество! Музыку-то мы и в Питере услышать можем.
– Завтра утром – извольте, поедем, а сегодня вечером надо побывать здесь на музыке. По описанию я знаю, что дамы высшего общества подводят здесь на музыке тонкие интрижки под кавалеров, и я хочу это посмотреть.
– Да как ты это увидишь? Нешто интригу можно подсмотреть? – заметил Николай Иванович.
– Нет-нет, я хочу видеть. Будьте покойны, всякую интригу я сейчас подсмотрю, – стояла на своем Глафира Семеновна. – Здешние дамы цветами разговаривают с кавалерами, а я язык цветов отлично знаю. Здесь по вечерам происходят все любовные свидания, и я хочу это видеть.
– Ничего ты не увидишь.
– Все увижу. Это только вы, мужчины, ничего не видите. Вы знаете, чем Венеция славится? Первыми красавицами в мире.
– Ну уж это ты врешь. Вот мы полдня бродим, а видели только одни рожи.
– Да днем на площади и народу-то никого нет. Видите, пустыня.
– Действительно, хоть шаром покати. Чертям в свайку играть, так и то впору, – сказал Конурин и зевнул.
– А по вечерам на музыке здесь бывают толпы. Это я по описаниям в романах знаю. Графиня Фоскари… Или нет, не Фоскари, Фоскари была старуха, ее тетка, а другая, молодая. Ах, как ее? Ну, все равно. Так вот эта-то молодая графиня здесь на музыке с корсаром-то познакомилась.
– Ну, понесла ахинею! – махнул рукой Николай Иванович.
Глафира Семеновна обиделась.
– Отчего я не называю ахинеей ваш коньяк? – сказала она. – Вас коньяк и всякое вино в каждом городе интересует, а меня местоположение и действие личностей. Вы вот сейчас в ресторане спрашивали какого-то венецианского вина, которого никогда и не бывало, потому где здесь винограду расти, если и земли-то всего одна площадь да одна набережная, а остальное все вода.
– Ну вот поди ж ты! А мне помнится, что венецианское вино есть, – сказал Николай Иванович. – Везде по городам пили местное вино, а приехали в Венецию, так надо и венецианского.
– Стало быть, завтра утром, голубушка, выезжаем? – спросил Конурин.
– Завтра, завтра, – отвечала Глафира Семеновна. – А теперь будем голубей кормить. Вон голубей кормят. Вы знаете, здесь мода кормить голубей, и им даже от полиции на казенный счет каждый день мешок корма отпускается. Это я знаю по описанию. Вот эта самая Франческа, про которую я в романе читала, тоже ходила каждый день на площадь кормить голубей и здесь-то влюбилась в таинственного доминиканца. Вон и голубиный корм мальчики продают. Николай Иваныч, купи мне тюрючек.
Николай Иванович купил тюрюк какого-то семени и передал жене. Та начала разбрасывать голубям корм. Голубей были тысячи. Они бродили около ног бросающих им корм, садились им на руки, на плечи. Кормлением голубей занимались дети в сопровождении нянек, молодые девочки-подросточки с гувернантками, несколько туристов с дорожными сумками и биноклями через плечо. Один голубь сел на руку Глафире Семеновне и клевал с руки. Она умилялась и говорила:
– Вот точно так же и к Франческе сел голубь на руку, а под крылом у него она нашла любовную записку от доминиканца – и с этого любовь их началась.
Николай Иванович стоял и насмешливо улыбался.
– Вот нашла потеху в Венеции! – говорил он. – Голубей кормить… Этой потехой ты можешь и у нас в Питере заниматься, стоит только на Калашниковскую пристань к лабазам отправиться. Там тоже ручные голуби, и каждый день их кормят.
– Странный вы человек! Там простые голуби, а здесь венецианские, знаменитые, происходящие от тех голубей, которые в старину Венецию спасли, – отвечала Глафира Семеновна.
– Ври больше! Как это голуби могут город спасти?
– Как спасли – этого я уже не знаю, а только из описания известно, что спасли, – вот из-за этого-то их через полицию на городской счет и кормят.
– Брось! Пойдем куда-нибудь.
Глафире Семеновне уж и самой надоели голуби, она зевнула и отвечала мужу:
– Идти больше некуда. Что было в Венеции земли – мы, кажись, всю обошли, а ехать на лодке можно. Возьмем лодку и поедем по каналам.
Они отправились к себе в гостиницу, оставили там свои закупки, взяли у пристани своей гостиницы гондолу и велели гондольеру везти их осматривать город.
Мерно ударяя единственным веслом о воду, гондольер повез их сначала в адмиралтейство, показал по дороге жалкий клочок земли, засаженный деревьями и составляющий городской сад, свозил на мост Риальто с устроенными на нем торговыми лавками по сторонам. У моста компания высадилась на пристань, прошла по мосту, обозрела лавки и опять села в гондолу. Гондольер повез их по малым узеньким каналам, в которых с трудом могли разъехаться две гондолы. Здесь смотреть было решительно нечего, кроме обнаженных, начинающих разрушаться фундаментов домов. Зияли отверстия сточных труб, из отверстий лились в каналы все жидкие нечистоты домов, по камням фундаментов то там, то сям нахально бегали рыжие крысы. Смотреть было решительно нечего, воняло нестерпимо. Компания давно уже зажимала свои носы.
– Фу, мерзость! – проговорил Конурин и плюнул.
– Вот тебе и Апельсиния-матушка, – прибавил Николай Иванович. – Совсем уж здесь не апельсинами пахнет.
– Да уж Апельсиния давно кончилась. Здесь хоть и Италия, а апельсины растут разве только в фруктовых лавках, – отвечала Глафира Семеновна и скомандовала гондольеру, чтобы он вез их в гостиницу.
– Аля мезон! Плю вит…[646] Гран канал… Альберго Бо Риваж.
– Oui, madame… – отвечал гондольер и вывез их опять на Canal Grande.
Опять начались облупившиеся палаццо древней венецианской аристократии, ныне наполовину занятые гостиницами.
– Палаццо Пезаро! – восклицал гондольер, указывая на какой-нибудь неприглядный, стоящий уже десятки лет без ремонта дворец, выстроенный в стиле Ренессанс, а Глафира Семеновна читала на нем вывеску, гласящую, что здесь помещается гостиница «Лондон». – Палаццо Палержи! – продолжал он свои указания, но и на этом палаццо ютилась вывеска какой-то гостиницы.
– Немного же есть здесь любопытного, – созналась Глафира Семеновна, когда гондола их подъехала к пристани гостиницы. – Признаюсь, Венецию я себе много интереснее воображала! Ну, теперь пообедаем в гостинице, вечером на площадь на музыку сходим, а завтра с утренним поездом и отправимся в ваш любезный Питер, – прибавила она и кивнула Конурину.
Тот весь сиял от удовольствия и радостно потирал руки.
LXXVIII
В полном разочаровании уезжала на другой день Глафира Семеновна из Венеции. Проезжая в гондоле по Canal Grande на станцию железной дороги, она говорила:
– Эдакая поэтичная эта самая Венеция на картинках и по описаниям в романах, и такая она скучная и вонючая в натуре.
– Поистине выеденного яйца не стоит, – поддакнул ей Конурин. – Только разве что на воде стоит, а то что это за город, где даже часы двадцать четыре часа показывают!
Николай Иванович, сидя в гондоле, подводил в своей записной книжке карандашом расходы по путешествию.
– За две с половиной тысячи перевалило, а еще надо от Венеции до Вены доехать да от Вены до Петербурга, – ворчал он. – А все покупки и рулетка. Покупок целую лавку с собой везем.
Глафира Семеновна не слушала его и продолжала:
– По описанию, Венеция славится красивыми женщинами, а до сих пор мы все видели таких, что, как говорится, ни кожи ни рожи. Вот и вчера на музыке… Я даже хорошенькой ни одной не видала.
– Мурло… Совсем мурло, – согласился Конурин. – Вот я прошлым летом к себе в деревню, на родину, ездил, так наши пошехонские бабы и девки куда казистее.
– Ах, вы все не то, Иван Кондратьич… – сделала гримасу Глафира Семеновна и опять начала: – А на музыке на площади. По описанию в романах на площади Святого Марка должны быть сливки высшего общества, а вчера вы видели, что за народ был? Одни горничные и кокотки-нахалки.
– Предрянной городишко, что говорить! Коньяку даже хорошего нет, ужасную дрянь подавали и в гостинице, и в ресторанах.