– Tout en soie… Quatre-vingt centimes lemètre[293], – визгливым голосом кричала миловидная молодая девушка в черном платье и белом переднике, размахивая распущенным куском красной шелковой ленты.
– Aucune concurrence![294] – басил какой то рослый усатый приказчик в дверях лавки, показывая проходившей публике поярковую шляпу и в то же время доказывая, что шляпа не боится дождя, поливая ее из хрустального графина водой.
Около некоторых из этих товарных выставок с обозначением цен на каждом предмете толпилась и публика и рылась в товаре, торговалась, почти совершенно загораживая тротуар, так что нежелающим протискиваться сквозь толпу приходилось сходить на мостовую. А на мостовой, среди проезжавших извозчичьих экипажей, омнибусов и ломовых телег лавировали разносчики с лотками, корзинами и ручными тележками, продавая зелень, плоды, печенье и тому подобные предметы. Разносчики также выкрикивали:
– Vʼlà d’s artichauts! Ma botte d’asperges! Des choux des hariciots! des poireaux des carottes![295]
К этим крикам присоединились и крики блузников-мальчишек, сующих проходящим листки с рекламами и объявлениями от разных магазинов, крики продавцов газет, помахивающих листами нумеров и рассказывающих содержание этих нумеров.
Какой-то мальчишка-газетчик, махая руками, очень сильно толкнул Глафиру Семеновну, так что та даже соскочила с тротуара и сказала:
– Вот подлец-то! И чего это только полиция смотрит и не гоняет их с дороги!
– Действительно беспорядок, – отвечал Николай Иванович, замахиваясь на убегающего мальчишку зонтиком. – И ведь что обидно: не можешь даже обругать его, мерзавца, не зная по-французски ругательных слов. Глаша! – обратился он к жене. – Ты бы мне хоть три-четыре ругательных слова по-французски сказала, чтоб я мог выругаться при случае.
– Как я скажу, ежели я сама не знаю… Нас ругательным словам в пансионе не учили. У нас пансион был такой, что даже две генеральские дочки учились. Все было на деликатной ноге, так как же тут ругательствам-то учить!
– Да, это действительно. Но должна же ты знать, как мерзавец по-французски.
– Не знаю.
– А подлец?
– Тоже не знаю. Говорю тебе, что все было на деликатной ноге.
– По-русски его ругать – никакого толку не будет, потому он все равно не поймет, – рассуждал Николай Иванович. – Ты не знаешь, как и дубина по-французски?
– Не знаю. Дерево – арбр, а как дубина – не знаю. Да отругивайся покуда словами: кошон и лянь, что значит осел и свинья.
– Что эдакому оболтусу, который тебя толкнул, свинья и осел? Надо как-нибудь похлеще его обремизить, чтобы чувствовал.
– Да ведь это покуда. Ну а насчет хлестких слов я дома в словаре справлюсь. Кошон – очень действительное слово.
Случай обругать сейчас же и представился. Из-за угла выскочил блузник с корзиной, наполненной рыбой. С криком: «Il arrive, il arrive l’marquereau!»[296] – он наткнулся на Николая Ивановича и хотя тотчас же извинился, сказав: «Pardon, monsieur», но Николай Иванович все-таки послал ему вдогонку слово «кошон». Услыхав это слово, блузник издалека иронически крикнул ему:
– Merci, monsieur, pour l’amabilité[297].
– Не унялся, подлец? – грозно обернулся Николай Иванович к блузнику и спросил жену, что такое сказал блузник.
– За любезность тебя благодарит, – отвечала Глафира Семеновна.
– За какую любезность?
– А вот что ты его кошоном назвал. Учтивости тебя учит. Он тебя хоть и толкнул, но извинился, а ты ему все-таки: «Кошон».
– Ах он, подлец!
Николай Иванович обернулся к блузнику и издали погрозил ему кулаком. Блузник улыбнулся и, в свою очередь, погрозил Николаю Ивановичу кулаком.
– Скажите на милость, еще смеет в ответ кулаком грозиться! – воскликнул Николай Иванович и хотел броситься к блузнику, но Глафира Семеновна удержала его за рукав.
– Оставь… Ну что затевать скандал!.. Брось. Ведь может выйти драка. Плюнь… – сказала она.
Супруги выходили на площадь Большой Оперы.
LIV
На площади Большой Оперы супругов осадили со всех сторон барышники, предлагающие билеты на вечерний оперный спектакль. Барышники осаждали супругов даже и тогда, когда эти последние подошли к городовому и стали его расспрашивать, как пройти в Луврский магазин, – и городовой нисколько не препятствовал этой осаде, что несказанно удивило их.
– Смотри: стало быть, здесь дозволено барышничать театральными билетами, – заметила Глафира Семеновна мужу. – Ведь прямо в глазах городового предлагают, даже около него – и городовой хоть бы что!
Городовой очень любезно указал дорогу в Луврский магазин, и супруги опять отправились. Но тут случилось маленькое обстоятельство. Супруги, выслушав объяснение дороги, позабыли сказать городовому «спасибо». Городовой очевидно этим обиделся, окликнул супругов и, когда те обернулись, издали откозырял им и, кивнув головой, крикнул по-французски:
– Благодарю за учтивость!
Глафира Семеновна поняла, в чем дело, и тот час же сообщила об этом мужу.
– Дурак, совсем дурак. За что же тут благодарить, коли он для того и поставлен, чтоб указывать дорогу, – отвечал Николай Иванович.
– Нет, уж, должно быть, здесь такой щепетильный народ, что все на тонкой деликатности.
– Хороша тонкая деликатность, коли со всех сторон тебя на улицах толкают, извозчики на твои вопросы ничего не отвечают, а только отвертываются, ежели заняты или не хотят ехать, торговцы всякую дрянь в нос суют. Давеча вон один приказчик чуть не в нос ткнул мне резиновыми калошами, предлагая их купить, да еще ударил подошву о подошву перед самым лицом. Нет, на наших рыночных приказчиков-то, хватающих покупателей за рукава, только слава, а в сущности здесь еще хуже.
Расспрашивая дорогу, супруги добрались наконец до Луврского магазина и вошли в одну из распахнутых широких дверей его. Уже на подъезде их поразила толпа покупателей, остановившихся около сделанной в дверях выставки товаров с крупной вывеской над выставкой «Occasion», то есть – по случаю. Мужчины и дамы рылись в набросанном без системы товаре, состоящем из лент, косыночек, кружев, платочков, и читали нашпиленные на них цены. Приказчик с карандашом за ухом только наблюдал за роющейся публикой и ежеминутно выкрикивал по-французски:
– Цены написаны… Выбирайте сами!.. Цены решительные!..
Пришлось протискаться сквозь толпу.
В самом магазине было также тесно. В нескольких местах высились вывески, гласящие: касса № 1-й, касса № 2-й и так далее. Товары были выложены на прилавках, громадными штабелями стояли на полу, лежали на этажерках, висели на стенах. И чего-чего тут не было! Куски всевозможных материй, целые ворохи перчаток, женских корсетов, готового платья, лент, обуви. Около всего этого толпились покупатели. Дамы, разумеется, преобладали. Приказчики и приказчицы, облеченные исключительно во все черное, с неизменным карандашом за ухом, еле успевали отвечать на вопросы. Один приказчик продавал сразу двум-трем покупателям. Невзирая на громадное помещение, было жарко, душно; воздух был сперт.
– Эка махина магазин-то! – невольно вырвалось у Николая Ивановича, когда супруги прошли два десятка шагов.
– Я читала в описании, что здесь больше тысячи приказчиков и приказчиц, – отвечала Глафира Семеновна, у которой глаза так и разбегались по выставленным товарам.
– Ну покупай, что тебе требуется. За поднятие на Эйфелеву башню тебе ассигновано на покупки четыреста французских четвертаков.
– Пятьсот же ведь ты ассигновал. Ну скажите на милость, вот уж утягивать начинает. Пятьсот, пятьсот. Я очень хорошо помню, что пятьсот. Даже еще шестьсот.
– Да уж покупай, покупай. Вон приказчик-замухрышка освободился, у него и спроси, что тебе нужно.
– Да все нужно. А только дай прежде оглядеться. Боже мой, как дешевы эти носовые платки с Эйфелевой башней! По шестидесяти сантимов за штуку. Ведь это на наши деньги… Сколько на наши деньги?
– Двадцать две, двадцать три копейки. А только ведь это дрянь.
– Как дрянь? Для подарков отлично. Приедем из-за границы, надо что-нибудь подарить на память родным и знакомым.
– Ты платье-то прежде себе купи. Тебе ведь я платье обещал.
– Платье потом. Антанде, монсье, комбьян кут се мушуар?[298] – спросила Глафира Семеновна пробегавшего мимо приказчика с ворохом товара, указывая на платочки.
– Les priz sont écrits, madame[299], – отвечал тот не останавливаясь.
– Монсье, монсье! Венэ зиси. Же ве зашете!..[300] – обратилась она к другому приказчику, завязывавшему что-то в бумагу.
– Tout est écrit, madame. Il faut choisir seulement… Ayez la bonté…[301] – дал этот ответ и не двинулся с места…
– Что за невежи здешние приказчики! Ни один не трогается! Послушайте, кто же здесь продает? – крикнула Глафира Семеновна уже по-русски.
Ответа не последовало. Приказчики продолжали заниматься своим делом: что-то увязывали, что-то писали на бумажках, куда-то бежали.
– Да отбери, что тебе надо, а потом и будем торговаться, – сказал Николай Иванович.
– Да как же без приказчика-то отбирать? Воображаю я, сколько здесь воруют при таких порядках, – сказала Глафира Семеновна и принялась рыться в разном мелочном товаре, то и дело восклицая: – Боже мой, как это дешево! Ведь вот за эти косыночки надо у нас прямо вдвое заплатить. По франку только… Ведь это по сорока копеек. У нас за рубль не купишь. Николай Иваныч, я возьму шесть штук.
– Да куда тебе? Ведь это дрянь.