– Тебе хотелось, чтоб все это произошло, ты искал этого, ты нарочно лез на диких. У тебя только и разговора было, что о диких. Рад теперь, рад, что такой скандал вышел? – говорила, чуть не плача, Глафира Семеновна Николаю Ивановичу.
– Душенька, ты сама виновата. Ты первая хватила эту самую индейку зонтиком по голове, – отвечал тот.
– Да, хватила, но я хватила за дело. Как она смела к тебе лезть! Ведь лезла целоваться с тобой, ведь она облапливала тебя. Будто я не видела! И главное, при жене, при законной жене, мерзавка, это делает.
– Да почем она знала, что ты моя жена?
– А! Ты еще хочешь защищать ее? Ты рад был, рад, что она с тобой обнималась и целоваться лезла! Ну да, конечно, ты искал этого, ты сам лез на это. Жаль, что я вместе с ней и тебя зонтиком по башке не откатала.
– Вовсе я не того искал и не на то лез. Очень мне нужно обниматься и целоваться с грязной, вонючей бабой! От нее луком так и разило.
– Молчи. Вы любите это. Вам какая угодно будь грязная и вонючая баба, но только бы не жена.
– Ах, Глаша, Глаша, как ты несправедлива! Я просто хотел покормить эту индейку остатками гуся. Никогда я не видал, как едят дикие, хотел посмотреть – и вот…
– Ну довольно, довольно! Дома уж я с тобой поговорю! Пойдем домой!
– Ты, душечка, прежде успокойся, приди в себя. Нельзя в таком виде ехать домой. Зайдем прежде вот в ресторанчик. Там есть, наверное, уборная, и ты поправишься, приведешь в порядок свой костюм, потом мы выпьем чего-нибудь холодненького… – уговаривал Николай Иванович жену.
– Чтобы я после этого скандала да пошла в ресторан! Да вы с ума сошли! Уж и здесь-то над нами все лакеи смеются, а там-то что будет!
– Не станут они там смеяться. Здесь они смеются просто сгоряча. А поразмыслив, они очень хорошо поймут, что это не скандал, а просто недоразумение. Зайдем, Глаша, в ресторан. Ты хоть немножко придешь в себя.
– И стыда на себя этого не возьму. Как я после этого буду глядеть в глаза прислуге? Ведь все лакеи видели, какая у нас была свалка.
– Эка важность! Ну кто нас здесь знает! Решительно никто не знает.
– Нет, нет, не проси. Домой.
Глафира Семеновна наскоро начала приводить свой костюм в порядок. К ней подошел земляк, до сих пор разговаривавший о чем-то с гарсоном ресторана, и принялся ее уговаривать.
– И я бы советовал вам зайти в ресторан и успокоиться. Здесь есть отдельные кабинеты. Можно бы было отдельный кабинет взять. А что вы опасаетесь насмешек ресторанной прислуги, то это совершенно напрасно, – сказал он. – Напротив, все сочувствие на вашей стороне. Я вот сейчас разговаривал с гарсонами, так они возмущены поведением этой индейской бабенки. Оказывается, что с вами это уже не первый случай. Были такие случаи и с другими. Они рассказывают про ужасное нахальство этих индейских баб. Прежде всего они ужасные пьяницы и распутницы, и как только появляется какой-нибудь мужчина, сейчас же они нагло лезут к нему с объятиями и требуют абсенту. Гарсоны удивляются, как до сих пор полиция не может обуздать этих индеек.
– Нет, нет, и вы мне зубы не заговорите. Довольно… Домой… – стояла на своем Глафира Семеновна. – Николай Иваныч! Да что ж вы стали! Двигайтесь к выходу! – крикнула она на мужа.
Николай Иванович поднял с травы пакет с остатками жаркого и медленно направился к выходу из сада. За ним шел земляк. За земляком следовала Глафира Семеновна.
– И где же эдакие скандалы происходят, что дикие девчонки безнаказанно могут лезть на женатых мужчин, да еще к тому же при их женах? В Париже. В самом цивилизованном городе Париже! – не унималась она. – Ну хваленый Париж! Нет, подальше от этого Парижа. Слушайте, Николай Иваныч! Я завтра же хочу ехать вон из этого проклятого Парижа, – обратилась она к мужу.
– Но, душечка, мы еще ничего порядком не осмотрели на выставке. Мы еще не видали художественного отдела.
– Черт с ней и с выставкой!
– Но ты забыла, что в Луврском магазине заказала себе разные наряды, а эти наряды будут готовы только еще послезавтра.
– Завтра же пойду в магазин и буду умолять приказчиц, чтобы они мне приготовили все к вечеру. К вечеру приготовят, а ночью – марш домой.
– Побудем хоть еще денька три на выставке, – упрашивал Николай Иванович.
– Чтобы опять на диких нарваться? Благодарю покорно. Домой, домой и домой.
– Сама виновата. Не следовало эту бабу зонтиком бить. Я и сам бы сумел отбояриться от этой бабы.
– Ты отбояриться? Да ты рад был. У тебя даже в глазах какие-то дьявольские огни забегали от радости – ну я и не стерпела. Да и как стерпеть, если при мне, при законной жене, на мужа дикая баба лезет!
Глафира Семеновна быстро направилась к выходу. У выхода, при усиленном свете фонарей, Николай Иванович заметил, что у ней расцарапана щека и сочится кровь. Он сказал ей об этом и прибавил:
– Приложи к щеке платочек. Индейка-то, должно быть, какой-нибудь маленький прыщичек у тебя на щеке сковырнула, и до крови…
– Плевать! Назло не приложу. Глядите на меня и казнитесь, – отвечала Глафира Семеновна сердито.
По железной дороге домой супруги уже не поехали. У входа в сад стоял извозчичий экипаж. Николай Иванович нанял экипаж и посадил в него супругу. Когда он прощался с земляком, земляк шепнул ему:
– Я говорил вам, что в Тулу со своим самоваром не ездят, и вот сегодня были ясные на это доказательства. Не будь при вас сегодня самовара в виде супруги, никакой бы неприятности не вышло и мы провели бы отлично вечер, даже, может быть, в сообществе диких индеек. До свиданья! Адрес ваш знаю и завтра утром постараюсь проведать вас, – прибавил он, раскланиваясь и с Николаем Ивановичем, и с Глафирой Семеновной.
LXIII
На другой день поутру, когда Николай Иванович, проснувшись, потянулся и открыл глаза, Глафира Семеновна была уже вставши. Она стояла в юбке и ночной кофточке перед зеркалом, вглядывалась в свое лицо и пудрилась. Увидав, что муж проснулся, она обернулась к нему и проговорила:
– Мерзавка дикая-то в трех местах мне лицо исцарапала. Подлая тварь! Ну да ей тоже от меня зонтиком досталось. Кажется, я ей губу разорила и глаз подправила. Жаль только, что зонтик-то сломался. А на тебя, Николай Иваныч, я просто удивляюсь…
– В чем, в чем, душечка?
– А в том, что каждая юбка для тебя милее жены.
– Но чем же я виноват, что она сама ко мне лезла? Ты видела, что, как только мы вошли, она сейчас же схватила меня за руки.
– Врешь, врешь! Ты сам был рад. Иначе бы ты должен был сразу ударить ее по зубам и тащить к городовому.
– Здравствуйте! Ты благодари Бога, что городового-то около не было, а то после драки не миновать бы нам полицейского участка.
– За что?
– За нарушение общественного спокойствия и оскорбление тишины.
– Так ведь она первая начала. Как она смеет трогать общественное спокойствие законной жены? Это и есть нарушение оскорбления…
– За ласку не наказывают, а ведь в драку-то ты первая полезла. Ты ее первая зонтиком.
– Ну довольно, довольно. Все-таки я в этом поганом Париже, где на каждом шагу дикие, оставаться больше не намерена. Сегодня зайдем в Луврский магазин, попросим, чтобы платья мои были готовы сегодня вечером или завтра утром, – и вон из Парижа.
– Ну душечка, мы еще самого Парижа-то не видали.
– Сегодня возьмем извозчика и объездим Париж. На выставку, где дикий на диком едет и диким погоняет, я ни ногой. Так вы и знайте! Прежде всего я хочу посмотреть Латинский квартал, что это за Латинский квартал такой. А то во французских романах читаю про Латинский квартал и вдруг его не видала. Вот это интересно. Там и Агнеса-цветочница жила, там и…
Николай Иванович что-то хотел возражать, но Глафира Семеновна перебила его:
– Молчите, молчите. Всякий бы на вашем месте после вчерашнего скандала молчал, поджавши хвост, а вы…
– Но ведь скандал сделала ты, а не я…
– Довольно!
И Глафира Семеновна не дала говорить мужу.
Приготовив дома чай и напившись чаю, они часу в двенадцатом дня вышли из гостиницы. Было воскресенье. Париж праздничал. Лавки и магазины были наполовину закрыты. На улицах совсем было не видать блузников, не видать было и свободных извозчиков, хотя с седоками они двигались целыми вереницами. Омнибусы были переполнены публикой и тащили народ в пестрых праздничных одеждах. Глафира Семеновна, все еще раздраженная, бежала вперед, Николай Иванович шел за ней сзади. Так они пробежали две-три улицы.
– Удивительно, что ни одного извозчика! – сердито проговорила Глафира Семеновна.
– Праздник. Все разобраны. Видишь, народ гуляет, – отвечал Николай Иванович. – Я думаю что Луврский-то магазин сегодня заперт.
– Врете, врете вы! Это вы нарочно, чтобы нам подольше в Париже остаться. Но заперт он или не заперт – мы все равно в него поедем.
На углу какого-то переулка был ресторанчик. Несколько столиков со стульями стояли около этого ресторанчика, на тротуаре и за столиками сидела немудреная публика: черные сюртуки с коротенькими трубками в зубах, пестро одетые, очевидно в праздничные одежды, женщины. Некоторые женщины были с букетиками живых цветов на груди. Публика эта пила кофе, красное вино, закусывала сандвичами – маленькими булками, разрезанными вдоль и с вложенными в нутро тоненькими ломтиками мяса или сыра. Тут же около ресторана стояла и извозчичья колясочка. Извозчик, пожилой толстый человек с гладкобритым, необыкновенно добродушным полным лицом, подвязывал к морде лошади торбу с кормом.
– Коше! Ву зет либр?[325] – спросила Глафира Семеновна извозчика.
Извозчик галантно снял шляпу и отвечал по-французски:
– Да, мадам, я не занят, но нужно завтракать, il faut, que je prenne mon cafe. Если вы хотите подождать, пока я позавтракаю, то я к вашим услугам. C’est seulement un quart d’heure…[326] Присядьте здесь, спросите себе что-нибудь и подождите меня. Я сейчас.