– И этот болван в Женеву едет?
– Да почем же я-то знаю? Я его не спрашивала.
– В Женеву, это видно. Знаешь что, Глафира Семеновна: мне что-то не хочется останавливаться в Женеве. Ну ее к черту! Поедем дальше.
– Как к черту? Да ведь в Женеве-то Швейцария, мы здесь эти самые Альпийские горы увидим, те швейцарские виды посмотрим в натуре, которые у нас в гостиной на картинах.
– Что нам горы! Что нам виды! Плевать на них. Горы-то и виды мы и проезжая по железной дороге увидим! Конечно же плевать, – говорил Николай Иванович, а сам все косился на коммивояжера.
– Ну это тебе плевать, а я плевать не желаю. Нет, нет, я хочу видеть Женеву и Альпы, я про Женеву очень много читала, еще недавно читала. Здесь маркиз де Фурма провел свой медовый месяц с Леонией. Они ездили по озеру при свете луны.
– Опять из романа? Ах, черт их возьми.
– Ну уж ты там чертыхайся или не чертыхайся, а в Женеве мы хоть на один день остановимся. Ты это должен сделать за твою парижскую провинность.
– Опять за провинность. Да ведь уж я за свою провинность купил тебе на сто семьдесят франков кружев и разной дряни. Провинность! Удивительно, как вы памятливы. На себя бы лучше оглянулись, – сказал Николай Иванович и опять покосился на коммивояжера.
– Пожалуйста, не говорите глупостей! Я знаю, на что вы намекаете, но это глупо и глупо. В Женеве мы должны остановиться.
Глафира Семеновна стала собирать свои вещи и увязывала их ремнями. Поезд, катя на всех парах, подъезжал к Женеве. Уже значительно рассвело. Сквозь утренний туман виднелись очертания гор, вершины которых, однако, были скрыты облаками. Женщины в синих платьях и соломенных шляпках, с граблями на плече или с плетеными корзинками за спиной шли около полотна дороги на работу. Направо и налево виднелись виноградники и между ними каменные домики. Николай Иванович, хмурясь, смотрел на все это и досадливо кусал губы.
Поезд стал убавлять ход, показалась станция.
– Романистка! На каком здесь языке говорят: на французском или на немецком? – ядовито отнесся к жене Николай Иванович.
– А вот услышишь.
Поезд остановился. Супруги забрали свои вещи и стали выходить. Глафира Семеновна держала в руках две подушки и саквояж. Коммивояжер подскочил к ней и хотел помочь.
– Не требуется-с. Алле! – остановил его жестом Николай Иванович. – Вишь, какой услужливый! Стянуть что-нибудь захотелось?
– Совсем дурак! – со вздохом проговорила Глафира Семеновна.
Они вышли из вагона. Подскочивший к ним носильщик показал на свой нумер на груди и, взяв от них подушки и саквояжи, спрашивал:
– Quel hôtel désirez-vous, monsieur?[409]
– Ага! Здесь французят. Ну ладно, – сказал Николай Иванович. – Только смотри, Глафира Семеновна, больше как на один день я здесь не останусь.
Около станционного дома у дверей пожилой человек в пиджаке и с сигарой в зубах и блузник остановили их.
– Qu’est-ce que vous avez là, monsieur? Ouvrez[410], – указал человек в пиджаке на саквояжи.
– Monsieur le visiteur des douanes…[411] – отрекомендовал его носильщик.
Супруги не понимали и вопросительно смотрели друг на друга. Человек в пиджаке и носильщик показывали супругам знаками, чтобы они открыли свои саквояжи. В это время подскочил коммивояжер и заговорил с человеком в пиджаке что-то по-французски, указывая на супругов. Человек в пиджаке выслушал и сказал супругам «allez», пропуская их в двери.
– Таможня, что ли? – наконец стала догадываться Глафира Семеновна.
– Да почем же я-то знаю! Я знаю только, что вон этот паршивый болван, нахал с усиками, не отстает от нас и решительно во все наши дела ввязывается! – раздраженно воскликнул Николай Иванович, кивая на коммивояжера.
– Да ведь он же помог нам. Через него нас пропустили.
– Не желаю я его помощи.
На подъезде стояли швейцары из гостиниц с бляхами на фуражках и с надписями названий гостиниц.
– «Отель де Рюсси»… – прочел Николай Иванович по-французски у швейцара на фуражке и воскликнул: – Слава Богу! Наконец-то хоть здесь есть русская гостиница! Почтенный! Эй! забирай наши вещи! – махнул он рукой швейцару. – Номер нам… Почем у вас в «Отель де Рюсси» приличный номеришко с двумя кроватями?
Швейцар бросился забирать вещи супругов, но на вопрос отвечал:
– Comprends pas, monsieur[412].
– Как? Швейцар из гостиницы «Россия» – да не говоришь по-русски? Вот это ловко! Какая же после этого Россия?!
– Ведь это швейцар, а в гостинице, может быть, и говорят по-русски, – вставила свое слово Глафира Семеновна. – Пойдем.
Они пошли за швейцаром. Швейцар привел их к карете, посадил их туда и вскочил на козлы. Карета помчалась по широкой улице с большими серыми домами, завернула за угол и тотчас же остановилась у подъезда. Супруги не ехали и трех минут.
– Только-то? Уж и приехали? – удивленно проговорил Николай Иванович, вылезая из кареты. – Не стоило и ехать. Пешком бы дошли. Черти! Ведь нарочно морочат людей, чтобы содрать за карету по два франка с пассажира!
– Да уж выходи. Полно тебе ворчать из-за четырех франков. На кутеж в Париже семисот, шестисот не жалко, – попрекнула его Глафира Семеновна.
LXXVII
Гостиница «Россия» одна из роскошных гостиниц в Женеве. Супруги вошли в подъезд гостиницы, и начался обычный перезвон. Швейцар позвонил в большой колокол, где-то откликнулся маленький, зазвенели электрические звонки. Откуда-то вынырнул обер-кельнер во фраке и с карандашом за ухом, с лестницы бежал просто кельнер с салфеткой в руке, появился мальчишка в синем пиджаке с галунами на воротнике и со светлыми пуговицами. Перед супругами со всех сторон кланялись и приглашали их наверх, бормоча и на французском, и на немецком языках.
– Кто же здесь, однако, из вас говорит по-русски? – спрашивал Николай Иванович, поднимаясь вместе с женой по лестнице. – Руссиш… рюсс шпрехен.
Оказалось, что в гостинице никто не говорит по-русски.
– Ну Россия! Как же вы смеете называться Россией! Ведь это же обман. К вам едут, чтобы пользоваться русским языком, а здесь ничего этого нет.
Комнату они заняли в восемь франков. Комната была роскошная. Обер-кельнер, показывая ее, очень расхваливал вид из окон.
– Перед глазами вашими будет Женевское озеро и наш снеговой Монблан, – подводил он супругов к окнам.
– Насчет видов-то нам – Бог с ними. Потом рассмотрим, – отвечал Николай Иванович. – А вот нельзя ли чего-нибудь буар и манже а-ля рюсс. Тэ а-ля рюсс можно? Тэ авек самовар.
– Oh, oui, monsieur… – поклонился обер-кельнер, сбираясь уходить.
– Стой, стой… Вот еще… Приехали в Швейцарию, так надо швейцарского сыру попробовать. Фромаж швейцар апорте.
– Fromage de suisse?[413] – поправил его обер-кельнер – Oui, monsieur.
Через четверть часа супруги умылись, причесались и явился чай, отлично сервированный, с мельхиоровым самоваром, со сливками, с лимоном, с вареньем, с булками, с маслом и даже с криночкой свежего сотового меда. Подали и кусок сыру. Николай Иванович взглянул и радостно воскликнул:
– Вот это отлично! В первый раз, что мы за границей ездим, по-человечески чай подали! Нет, швейцарцы – они молодцы! Бьян, бьян, – сказал он кельнеру, показал на чай и потрепал кельнера по плечу.
Кельнер почтительно поклонился и с улыбкой удалился.
– И прислуга какая здесь чистая. Вся во фраках. Не чета нашему парижскому коридорному в бумажном колпаке и войлочных туфлях, – прибавила Глафира Семеновна.
– Смотри-ка, и медку подали. Знают русский вкус, – указал Николай Иванович на мед. – Одно только, подлецы, не говорят по-русски.
Он прежде всего схватился за сыр, но сыр был преплохой.
– Да неужто это швейцарский сыр? Вот сыром так опростоволосились. Совсем без остроты. Это наш русский мещерский сыр, а вовсе не швейцарский.
– Да, наверное мещерский, – отвечала Глафира Семеновна. – Ведь ты спрашивал, чтоб все было по-русски, а-ля рюсс, – вот они русский сыр и подали.
– Ну вот… Я явственно сказал, чтоб фромаж швейцар… Нет, уж, должно быть, здесь так ведется, что сапожник всегда без сапог, а портной с продранными рукавами. Хороший-то сыр, верно, только к нам в Россию отправляют.
Напившись чаю, супруги приоделись и отправились обозревать город, но лишь только они вышли на лестницу, как нос с носом столкнулись с коммивояжером. В глянцевом цилиндре, в желтых перчатках, он стоял и с улыбкой приподнимал шляпу. Николай Иванович отвернулся.
– Тьфу ты пропасть! И здесь… Вот навязался-то! Как бельмо на глазу торчит, – пробормотал он с неудовольствием. – Да это нахал какой-то.
Развеселившийся было Николай Иванович опять надулся.
Внизу супругов встретил обер-кельнер и с почтительным наклонением головы сказал по-французски:
– У нас табльдот… Завтрак в час, и обед в пять часов. Ежели сделаете нам честь, то потрудитесь записаться заранее.
Глафира Семеновна перевела мужу слова обер-кельнера и произнесла:
– Что ж, пообедаем здесь. Здесь должен быть хороший обед.
– Чтоб опять с вашим коммивояжером встретиться? Не желаю-с, совсем не желаю, – огрызнулся Николай Иванович на жену. – Лучше в самой паршивой закусочной пообедаю, да чтобы с ним не встречаться, – вот он мне до чего надоел!
LXXVIII
Женева, половина жителей которой состоит обыкновенно из чужестранцев, осенью бывает пуста, путешественники в нее вовсе не заглядывают, проживающие в ней богатые иностранцы перебираются на берега Средиземного моря. Так было и в данное время. Улицы были безлюдны, рестораны, кофейни и лавки без покупателей. Хозяева стояли на порогах, от нечего делать покуривали и позевывали. Гуляющих совсем было не видно. Кое-где виднелись прохожие, но они спешили деловой походкой. Первое время супруги даже не видели и экипажей на улице, не видать было и ломовых извозчиков. Все это несказанно поразило супругов после парижского многолюдия и выставочной и бульварной толкотни.