– Позвольте, Иван Кондратьич… Ведь это же развалины, остатки старины, – сказала Глафира Семеновна.
– Так что ж за охота смотреть только одни развалины? Едем, едем – вот уж сколько едем, и только одни развалины. Надо бы что-нибудь и другое.
– Однако нельзя же быть в Риме и не посмотреть развалин. Ведь сами же вы согласились посмотреть.
– Название-то уж очень фигуристое… Колизеум… Я думал, что-нибудь вроде нашего петербургского «Аквариума» этот самый Колизеум, а тут развалившиеся стены… и ничего больше.
– Ах, Боже мой! Погодите же… Ведь еще не подъехали. Может быть, что-нибудь и интереснее будет.
Позевывал и Николай Иванович, соскучившись смотреть на развалины.
– Ежели в Риме ничего нет лучшего, кроме этих самых развалин, то, я думаю, нам в Риме и одни сутки пробыть довольно, – проговорил он.
– Да, конечно же довольно, – подхватил Конурин. – Вот отсюда сейчас поехать посмотреть папу римскую, переночевать, да завтра и в другое какое-нибудь место выехать.
– Ах, Боже мой! Да неужели вы думаете, что как только вы приедете папу смотреть, так сейчас он вам и покажется! – воскликнула Глафира Семеновна. – Ведь на все это свои часы тут, я думаю, назначены.
– И, матушка! Можно так сделать, что и не в часы он покажется. На все это есть особенная отворялка. Вынуть эту отворялку, показать кому следует – сейчас и папу нам покажут.
Конурин подмигнул и хлопнул себя по карману.
– Само собой… – поддакнул Николай Иванович. – Не пожалеть только пару золотых.
– Ах, как вы странно, господа, об папе думаете! – перебила Глафира Семеновна. – Ведь папа-то кто здесь? Папа здесь самый главный, самое первое лицо. Его, может быть, не одна сотня людей охраняет. Тут кардиналы около него, тут и служки. Да мало ли сколько разных придворных! Ведь он как царь живет, так что тут ваши пара золотых!
– А ты видала, как он живет? Видала? – пристал к жене Николай Иванович.
– Не видала, а читала и слышала.
– Ну так нечего и рассказывать с чужих слов. Прислужающим его дать на макароны и на выпивку – вот они его и покажут как-нибудь. Ведь нам что надо? Только взглянуть на него, да и довольно. Не узоры на нем разглядывать!
Разговаривая таким манером, они подъехали к воротам Колизея. К ним тотчас же подскочили два итальянца в помятых шляпах с широкими полями: один пожилой, с бородою с проседью, в черном плисовом порыжелом жакете, другой молодой, необычайно загорелый, с черными как смоль усами и в длинном клетчатом пальто. Приподняв шляпы для поклона, они наперерыв торопились высаживать из коляски Ивановых и Конурина. Пожилой с ловкостью галантного кавалера предложил было Глафире Семеновне руку, свернутую калачиком, но молодой тотчас же оттолкнул его и предложил ей свою руку. Глафира Семеновна не принимала руки и, стоя на подножке коляски, отмахивалась от них.
– Не надо мне, ничего не надо. Иль не фо па… Лесе муа…[566] – говорила она. – Николай Иваныч! Да что они пристали!
– Брысь! – крикнул на них Николай Иванович, вышел из коляски и протянул руку жене.
Глафира Семеновна вела мужа в ворота Колизея. Конурин плелся сзади. Итальянцы не отставали от них и, забегая вперед, указывали на стены ворот с остатками живописи и бормотали что-то на ломаном французском языке.
– Чего им надо от нас, я не понимаю! – говорил Николай Иванович. – Глаша! что они бормочут?
– Предлагают показать нам Колизеум. Видишь, рассказывают и указывают. Проводники это.
– Не надо нам! Ничего не надо! Алле! – махнул им рукой Николай Иванович, но итальянцы не отходили и шли дальше.
Вот обширная арена цирка, вот места для зрителей, вытесанные из камня, вот хорошо сохранившаяся императорская ложа с остатками каменных украшений, полуразвалившиеся мраморные лестницы, коридоры. Ивановы и Конурин бродили по Колизею, но, куда бы они ни заглядывали, итальянцы уж были впереди их и наперерыв бормотали без умолку.
– Что тут делать! Как их отогнать? – пожимал плечами Николай Иванович.
– Да не надо и отгонять. Пусть их идут и бормочут. Они бормочут, а мы не слушаем, – отвечала Глафира Семеновна, но все-таки незаметно поддавалась проводникам и шла, куда они их вели.
Вот в конце одного коридора железная решетка и лестница вниз, в подземелье. Пожилой проводник тотчас же остановился у решетки, достал из кармана стеариновую свечку и спички и начал манить Ивановых и Конурина в подземелье.
– Зовет туда вниз, – сказала мужу Глафира Семеновна. – Должно быть, там что-нибудь интересное. Может быть, это те самые темницы, где несчастные сидели, которых отдавали на растерзание зверям? Я читала про них. Спуститься разве?
– Да ты никак, Глаша, с ума сошла! Нацепила на себя бриллиантов на несколько тысяч и хочешь идти в какую-то трущобу, куда тебя манит неизвестный подозрительный человек! А вдруг он заведет нас в такое место, где выскочат на нас несколько человек, ограбят да и запрут там в подземелье? Алле, мосье! Алле! Брысь! Не надо! – крикнул Николай Иванович пожилому итальянцу и быстро потащил жену обратно от входа в подземелье.
Глафира Семеновна несколько опешила.
– Вот только разве что бриллианты-то, а то как же не посмотреть подземелья! Может быть, в подземелье-то самое любопытное и есть, – сказала она.
– Ничего тут нет, барынька, интересного. Развалившийся кирпич, обломки каменьев, и ничего больше, – заговорил Конурин, зевая. – Развалившийся-то кирпич и у нас в Питере видеть можно. Поезжайте, как будете дома, посмотреть, как Большой театр ломают для консерватории, – то же самое увидите.
Забежавший между тем вперед пожилой проводник-итальянец звал уже их куда-то по лестнице, идущей вверх, но они не обращали на него внимания. К Глафире Семеновне подскочил усатый проводник-итальянец и совал ей в руки два осколка белого мрамора.
– Souvenir du Coliseum… Prenez, madame, prenez…[567] – говорил он.
– На память от Колизеума дает камушки… Взять, что ли? – спросила Глафира Семеновна мужа.
– Ну возьми. Похвастаемся перед кем-нибудь в Петербурге, что вот прямо из Рима, из Колизеума, от царской ложи отломили. Конурин! Хочешь камень на память в Питер свезти из Колизеума?
– Поди ты! Рюмку рома римского с порцией их итальянских макарон, так вот бы я теперь с удовольствием на память в себя вонзил. А то камень! Что мне в камне! – отвечал Конурин и прибавил: – Развалины разные для приезжающих держат, а нет чтобы в этих развалинах какой-нибудь ресторанчик устроить! Нация тоже! Нет, будь тут французы или немцы, наверное бы уж продавали здесь и выпивку, и закуску.
– Едем, Конурин, в ресторан, едем завтракать. И я проголодался как собака, – сказал Николай Иванович.
Они направлялись к выходу из Колизеума. Проводники, заискивающе улыбаясь, снимали шляпы и кланялись. Слышалось слово «macaroni»…
– Что? На макароны просите? – сказал Николай Иванович, посмеиваясь. – Ах вы, неотвязчивые черти! Ну, вот вам франк на макароны. Поделитесь. Пополам… Компрене? Пополам… – показывал он итальянцам жестами.
Итальянец в усах пожимал плечами и просил еще денег, стараясь пояснить, что он должен получить, кроме того, за камни, которые он вручил Глафире Семеновне.
Та вынула из кармана кошелек и дала усатому итальянцу еще франк.
– Merci, madame, – любезно кивнул он и сунул ей в руку еще осколочек мрамора на прибавку, вынув его из кармана пиджака.
XXXVIII
Опять сели в коляску.
– Тратория! Манжата! – крикнула Глафира Семеновна извозчику, стараясь пояснить ему, что они хотят есть и что их нужно везти в ресторан.
– Макарони и рома! – прибавил Конурин, потирая руки. – Ужас как хочется выпить и закусить.
– Si, signor… si, signora… – отвечал извозчик, стегнул лошадь и трусцой повез их хоть и другой дорогой, но тоже мимо развалин, продолжая называть остатки зданий и сооружений, мимо которых они ехали. – Forum Julium… Forum Transitorium… Forum Trajanum…[568] – раздавался его голос.
– Заладил с своими форумами! – пожал плечами Николай Иванович. – Довольно! Довольно с твоими форумами! Хорошенького понемножку. Надоел. Ассе!.. – крикнул он извозчику. – Тебе сказано: траториум, манжата, вино неро, салами на закуску – вот что нам надо. Понял? Компрената?
– Si, signor… – улыбнулся извозчик, оборотившись к седокам вполоборота, и погнал лошадь.
– Однако как мы хорошо по-итальянски-то насобачились! Ведь вот извозчик все понимает! – похвастался Николай Иванович.
– Да, нетрудный язык. Совсем легкий… – отвечала Глафира Семеновна. – По книжке я много слов выучила.
Вот и ресторан, ничем не отличающийся от французских ресторанов.
Вошли и сели.
– Камерьере… – обратилась Глафира Семеновна к подошедшему слуге. – Деженато… Тре… Пур труа, – показала она на себя, мужа и Конурина. – Минестра… Аристо ди вителио… Вино неро…[569] – заказывала она завтрак.
– Je parle français, madame…[570] – перебил ее слуга.
– Батюшки! Говорит по-французски! Ну вот и отлично, – обрадовалась Глафира Семеновна.
– Ромцу, ромцу ему закажите, настоящего римского, и макарон… – говорил ей Конурин.
Подали завтрак, подали красное вино, макароны сухие и вареные с помидорным соусом, подали ром, но на бутылке оказалась надпись «Jamaica». Это не уклонилось от мужчин.
– Смотрите, ром-то ямайский подали, а не римский, – указал Николай Иванович на этикет.
– Да кто тебе сказал, что ром бывает римский? – отвечала Глафира Семеновна. – Ром всегда ямайский.
– Ты же говорила. Сама сказала, что по-французски оттого и Рим Ромом называется, что здесь, в Риме, ром делают.
– Ничего я не говорила. Врешь ты все… – рассердилась Глафира Семеновна.
– Говорили, говорили. В вагоне говорили, – подтвердил Конурин. – Нет, римского-то ромцу куда бы лучше выпить.