– Да как же! Сюда для этого только и ездят. Быть в Неаполе и не видеть откопанной Помпеи, тогда не стоит и приезжать сюда.
– Коли так, поедемте завтра. У моего Рафаэля Маралыча и книжка такая есть с описанием.
– Поедемте, поедемте.
Ресторан, куда они приехали, сиял электричеством и был переполнен публикой. Публика также сидела и около ресторана, на улице, за поставленными столиками. Звенели две мандолины и гитара, услаждая слух публики. Приятного тембра баритон и тенор распевали «Маргариту». Между столиками шныряли цветочницы с розами, мальчишки предлагали сигары, папиросы и спички на лотках, бродили продавцы статуэток из терракоты, навязывая их публике, маленькие босые девочки лезли с нитками кораллов, четками из мелких раковин или так выпрашивали себе подаяние.
Компания вошла в ресторан. Ресторан был роскошный. Потолок и стены были покрыты живописными панно вперемежку с громадными зеркалами. Ресторан был до того переполнен, что компания еле могла найти себе стол, чтобы поместиться, и то благодаря лакею, который, узнав Граблина и Перекатова, очевидно хорошо давших ему вчера на чай, любезно закивал им и усадил всех на стулья.
– Рафаэль! заказывай скорее рыбную селянку! – командовал Граблин Перекатову.
– Водочки, водочки нашей русской православной пусть подадут, – просил Конурин.
– Нигде нет. Три дня уже спрашиваем по ресторанам и кофейням – и нет. Даже не слыхивали и названия, – отвечал Перекатов.
– Тогда коньячку хорошенького.
– И коньяк прескверный. Так селянку заказать? Булябес… – отдал Перекатов приказ лакею, рассматривая при этом карту. – Что прикажете, господа, еще?
– Бифштекс мне попрожаристее, – просила Глафира Семеновна.
– Смотрите, здесь бифштексы делают на прованском масле. Это по всей южной Италии.
– Ничего, я прованское масло люблю.
– И мне бифштекс на постном масле! – кричал Конурин. – Приеду домой, так есть, по крайности, чем похвастать жене. Бифштекс, мол, из постной говядины на постном масле в Неаполе ел.
– Вот в карте, господа, есть олеапатрида. Не хотите ли местного блюда попробовать?
– А что это за олеапотрида такая? Может быть, лягушка жареная? – спросил Конурин.
– Винегрет такой из разного мяса. Все тут есть – и рыба, и мясо, все это перемешано с вареными овощами, с капорцами, с оливками, пересыпано перцем и полито прованским маслом и уксусом. После коньяку прелестная закуска.
– Разное мясо… Да, может быть, там и лягушиное, и черепашье мясо?
– Нет-нет. Лягушек в Италии не едят.
– После селянки всем по порции бифштекса, а этого винегрету закажи только на пробу две порции. Понравится – будем есть, нет – велим убирать, – решил Граблин.
– Все будете есть, потому что это вкусно.
– Только уж не я, – вставила свое слово Глафира Семеновна. – К рыбе за границей я не касаюсь.
– Для дамы мы спросим желято – мороженое. В Неаполе славятся мороженым и приготовляют его на десятки разных манеров.
Перехватов стал заказывать лакею еду.
– «Асти», «Асти»… Три бутылочки «Асти» закажите, – предлагал Николай Иванович.
– Ага! Знаете уже, что такое «Асти»!
– Еще бы, наитальянились в лучшем виде.
XLVIII
Все заказанное в ресторане подано было отлично. Провизия была свежая, вкусно приготовленная, порции были большие. Ресторан произвел на всех самое приятное впечатление, хотя Глафира Семеновна до булябеса и олеапотриды и не дотрагивалась, как вообще она за границей не дотрагивалась ни до одного рыбного блюда из опасения, что ей подадут «что-нибудь вроде змеи», и довольствовалась только бифштексом и мороженым. Мужчинам же булябес, приготовленный с пряностями и сильно наперченный, вполне заменил русскую рыбную селянку. Они ели его, покрякивая от удовольствия, и то и дело пропускали в себя мизерные рюмочки коньяку. Олеапатрида тоже оказалась недурной закуской к коньяку, хотя Конурин, выбирая из нее разные кусочки и подозрительно их рассматривая, и сказал:
– Немцу есть, а не русскому. Немец форшмак свой любит за то, что ест его и не знает, что в него намешано. Так же и тут. Разбери, из чего все это, – ни в жизнь не разберешь. Может быть, есть зайчина, а может быть, и крокодилина.
– Уж и крокодилина! Наскажешь тоже! – улыбнулся Николай Иванович.
– А что же? Здесь все едят всякую тварь.
– Послушайте… Уж хоть бы другим-то не портили аппетит своими словами, – брезгливо заметила Конурину Глафира Семеновна.
– Да не едят здесь крокодилов, не едят, да и нет их в Италии, можете быть спокойным, – сказал художник Перехватов. – Зайцев тоже здесь нет. Это северная еда. Разве кролик.
– Тьфу! Тьфу! Еще того лучше! – плюнул Конурин.
– Да уж ешь, ешь, что тут разбирать! – кивнул ему Николай Иванович. – Приедешь в Питер, все равно после заграничной еды рот святить придется.
– Я не понимаю, господа, зачем вы такое кушанье требуете? – проговорила Глафира Семеновна.
– А чтобы наитальяниться. Да ведь, в сущности, очень вкусно приготовлено и к коньяку на закуску как нельзя лучше идет. Ну-ка, господа, еще по одной коньяковой собачке… – предложил Николай Иванович.
Поданная на стол бутылка коньяку была выпита до дна, и компания развеселилась. Три бутылки шипучего «Асти» еще более поддали веселости.
– Господа! отсюда в театр Сан-Карло… – предложил художник Перехватов. – Вот он против нас стоит. Только площадь перейти. Ведь нельзя быть в Неаполе и не посетить знаменитого театра Сан-Карло. Самый большой театр в мире считается.
– А какое там представление? – спросил Граблин.
– Опера, опера… О, невежество! Молодые певцы и певички всего мира, ежели бывают в Италии, считают за особенное счастие, если их допустят к дебюту в театре Сан-Карло. На этой сцене карьеры певцов и певиц составляются.
– Так что ж. Зачем же дело-то? Вот мы через площадь и перекочуем, – отвечал Николай Иванович. – Оперу всегда приятно послушать.
– Ну что опера! Очень нужно! – скорчил гримасу Граблин. – Может быть, еще панихидную какую-нибудь оперу преподнесут. После коньяку и «Асти» разве оперу надо? А поедемте-ка мы лучше здешние капернаумы осматривать. В трех кафешантанах мы с Рафаэлем уже были, а говорят, еще четвертый вертеп здесь есть. Хоть и дрянь здешние бабенки, выеденного яйца перед парижскими не стоят, а чем черт не шутит, – может быть, в этом-то четвертом вертепе на нашу долю какие-нибудь особенные свиристельки и наклюнутся.
Глафира Семеновна вспыхнула.
– Послушайте, Григорий Аверьяныч, да вы забываете, должно быть, что с семейными людьми здесь сидите! – строго сказала она Граблину.
Тот спохватился и хлопнул себя ладонью по рту.
– Пардон, мадам! Вот уж пардон так пардон! – воскликнул он. – Пожалуйста, простите. Совсем забыл, что вы настоящая дама. Ей-ей, с самого отъезда из Петербурга настоящей дамы еще не видал и уж отвык от них. Три недели по заграницам шляемся, и вы первая замужняя дама. Еще раз пардон. Чтоб загладить мою проруху – для вас и в театр Сан-Карло готов отправиться, и какую угодно панихидную оперу буду слушать.
– Да, конечно же, перейдемте в театр Сан-Карло, – подхватил Перехватов. – Ведь это срам: быть в Неаполе – и в Сан-Карло оперу не послушать. Оперу послушаем, пораньше домой спать, завтра пораньше встанем и в Помпею поедем, откопанные древности смотреть.
– Молчи, мазилка! Замажь свой рот. Иду в Сан-Карло, но не для тебя иду, а вот для дамы, для Глафиры Семеновны, – перебил его Граблин. – Желаете, мадам?
– Непременно… – кивнула головой Глафира Семеновна. – Плати, Николай Иваныч, и пойдем, – сказала она мужу.
– Розу за мою проруху… – продолжал Граблин и крикнул: – Эй, букетчица! Востроглазая шельма! Сюда.
Он поманил к себе цветочницу, купил у нее букетик из роз и поднес его Глафире Семеновне.
Через пять минут компания рассчиталась в ресторане и переходила площадь, направляясь в театр. Целая толпа всевозможных продавцов отделилась от ресторана и бежала за компанией, суя в руки мужчин и Глафиры Семеновны цветы, вазочки, статуэтки, альбомы с видами Неаполя, кораллы, раковины, вещички из мозаики, фотографии певиц и певцов, либретто опер и т. п.
– Брысь! – кричал Конурин, отмахиваясь от продавцов, но они не отставали и, продолжая бежать сзади, выхваливали свой товар.
В театре в этот вечер давалась какая-то двухактная опера и небольшой балет. Театр Сан-Карло поразил всех своей громадностью.
– Батюшки! Да тут в театральный зал весь наш петербургский Мариинский театр с крышкой встанет! – дивился Николай Иванович. – Ну залище!
Также поразили всех и дешевые цены на места. Билеты, купленные по четыре франка, оказались креслами шестого ряда.
– Создатель! А у нас-то в Питере за оперу как дерут! – говорил Конурин. – Ведь вот мы здесь за рубль шесть гривен, на наши деньги ежели считать, сидим в шестом ряду кресел, а у нас в Питере за три рубля загонят тебя в Мариинском театре в самый дальний ряд, да еще и за эти-то деньги пороги обей у театральной кассы и покланяйся кассирше.
Поразили и необычайно коротенькие антракты. Занавес опускался не больше как на пять минут и тотчас же поднимался. Балет состоял из шести картин, и декорации переменялись мгновенно, по звонку. Скорость перемены декораций и перемены костюмов исполнителями и исполнительницами была изумительная. В 10 часов вечера спектакль был уж кончен.
– Послушайте, мадам… За границей, ей-ей, нисколько не конфузно замужней даме быть в кафешантанах, – говорил Граблин на подъезде театра Глафире Семеновне. – Едемте всей компанией в кафешантанный капернаум.
– Нет-нет, мы домой. У нас свой чай есть. Попробуем как-нибудь с грехом пополам изготовить себе чаю, напьемся и спать. А завтра пораньше встанем и в Помпею. Ведь уж так и давеча решили, – отвечала Глафира Семеновна.
– Да что Помпея! Отчего в Помпею надо непременно рано ехать? Можно и позднее. Поедемте, мадам, в капернаумчик.
– В капернаум вы можете и одни ехать… с вашим переводчиком.