Поезд уменьшил ход. «Разбойник» засуетился, схватил ружье, непромокаемый плащ и стал собираться уходить. Глафира Семеновна приняла это за угрозу и воскликнула:
– Коля! Коля! Хватай скорей свой револьвер.
Николай Иванович потянулся и быстро схватил револьвер, который лежал прикрытый носовым платком на противоположном конце дивана. «Разбойник» улыбнулся и пробормотал по-немецки:
– А! Тоже с оружием ездите. Это хорошо по ночам…
Поезд остановился. «Разбойник» поклонился супругам, еще рассыпался в извинениях и вышел из купе.
– Ну слава Богу! – воскликнул Николай Иванович, когда они остались в купе без «разбойника». – Провалился! Ах, как он напугал нас, а ведь на тебе, Глаша, лица не было.
– Ты ничего? Да ты хуже меня! – попрекнула его супруга. – Ты даже оружие забыл схватить в руки.
– Ну пес с ним. Слава Богу, что ушел. Вот охотник, а как похож на разбойника.
– Погоди радоваться-то. Может быть, и разбойник. Да нечего торжествовать, что и ушел. Очень может быть, что он влез к нам, чтоб высмотреть хорошенько нас и купе, а уж на следующей станции влезет к нам с другими разбойниками, – заметила Глафира Семеновна.
– Что ты, что ты, Глаша! Типун бы тебе на язык! – испуганно проговорил Николай Иванович и перекрестился.
А поезд так и мчался во мгле непроглядной ночи.
Невзирая, однако, на тревожное состояние Николая Ивановича и Глафиры Семеновны, сон сделал свое дело и они задремали на несколько времени, хотя и дали себе слово не спать. Первой проснулась Глафира Семеновна и даже испугалась, что спала. Она проснулась от остановки поезда на станции. Стучали молотками, пробуя колеса, перекликались рабочие, и уж перекликались на французском языке, как показалось Глафире Семеновна. Она открыла окно и стала прислушиваться – да, французский язык. Немецкого говора не слыхать, он исчез; исчезли откормленные лоснящиеся физиономии немецких железнодорожных служащих, исчезли немецкие фуражки и заменились французскими кепи, появились французские бородки на тощих лицах и на станционном здании красовались уже французские надписи. Первым, что бросилось Глафире Семеновне в глаза, была надпись «Buvette».
– Николай Иваныч, французский язык! Приехали, во французскую землю приехали! – радостно бросилась она к мужу.
Николай Иванович спал, прислонившись к уголку и держа руку на револьвере, который лежал у него на коленях. Жене нужно было потрясти его за плечо, чтобы он проснулся. Он открыл глаза, быстро вскочил на ноги и, уронив на пол револьвер, испуганно спрашивал:
– Опять разбойник? Где он?
– Какой разбойник! Мы приехали во Францию, французский язык… Может быть, это уж даже Париж.
– Не может быть! Тогда надо спросить. Что ж ты! Спрашивай… Хвастайся французским языком.
Глафира Семеновна высунулась из окна и крикнула проходившей французской бородке:
– Мосье… Кель статион? Пари? Эсе Пари?[156]
– Oh, non, madame. Paris est encore loin. A Paris nous serons le matin[157], – послышался учтивый ответ.
– Что он говорит? – осведомился Николай Иванович.
– Нет, нет, не Париж. В Париж мы приедем еще утром.
– Однако ты все понимаешь.
– Еще бы! По-французски я сколько угодно. У нас в пансионе француженка была настоящая, – похвасталась Глафира Семеновна. – Вот написано – пур ля дам; вон – пур ле месье… Вон – бювет. Тут можно выпить желающим.
– Так я, Глаша, с удовольствием бы выпил. Спроси, сколько минут стоим.
– Нет, нет. А на кого ты меня оставишь? Я боюсь. А вдруг опять разбойник?
– Да разбойник, должно быть, в немецкой земле остался. Неужели же его через границу пропустили? Наконец, ты можешь со мной вместе выйти.
– Кондуктер! – опять закричала Глафира Семеновна. – Комбьен минют иси?
– Seulement deux minutes à présent, madame. Il vous reste deux minutes.
– Me ну вулон буар…[158]
– Да, буар… Буар вен руж, а то так бьер[159], – прибавил Николай Иванович и тут же похвастался перед женой: – Все хмельные слова я отлично знаю.
Кондуктор протянул руку и сказал:
– Vous voulez prendre du vin rouge? Donnezmoi de l’argent, monsieur. Je vous apporterai tout de suite[160].
– Что он говорит, Глаша?
– Сам принести хочет нам вина. Комбьян пур бутель?[161]
– Deux francs. Dépêchez-vous, madame, dépêchez-vous[162].
– Как, тоже депешу надо? – спросил Николай Иванович. – И здесь по телеграфной депеше?
– Да нет же, нет. Давай ему скорей денег. Давай два французских серебряных четвертака. Скорей, скорей.
– Вот! – И Николай Иванович, сунув кондуктору деньги, прибавил: – Тут труа четвертак. Пусть на труа франк. А я думал, что и здесь, как в Неметчине, все надо по телеграфу, когда кондуктор упомянули про депешу-то, – отнесся он к жене по уходе кондуктора.
– Да нет, нет. Он не про депешу упомянул, а сказал: «Депеше ву», то есть поторопитесь. Здесь французская земля, здесь этого нет.
– Ну то-то. А то удивительно странно показалось. Думаю: там только обеды по телеграфическим депешам, а здесь уж и выпивка. Нет, какова учтивость у французов! Только заикнулись насчет выпивки – сейчас: пожалуйте, я вам принесу.
– Еще бы… Французы удивительно учтивый народ. Разве можно их сравнить с немцами.
– Я, Глаша, страсть как рад, что мы попали во французскую землю.
– А я-то как рада!
Поезд, однако, не стоял и двух минут и тронулся, минуя станционные освещенные вывески.
– Глаша! А выпивка-то? Где же вен руж-то? Надул кондуктор… Вот тебе и французская учтивость! – воскликнул Николай Иванович, но в это время дверь купе отворилась и в купе влез кондуктор, держащий в руке бутылку вина, горлышко которой было прикрыто стаканом.
– Voyons, monsieur… Servez-vous…[163] – протянул он Николаю Ивановичу бутылку.
– Вот за это, мусье, спасибо, вот за это мерси. Гран мерси, рюсс мерси! – заговорил Николай Иванович, принимая бутылку.
– Monsieur est un Russe? – спросил француза и прибавил: – Oh, nous aimons la Russie et les Russes. Vivent les Russes![164]
От него так и пахнуло вином. Очевидно, он и сам сейчас только выпил, да и раньше не отказывался от вина. Николай Иванович заметил это и сказал жене:
– Парень-то, кажется, изрядно хвативши?
– Ничего. Французы и пьяные любезны. Это совсем особый народ.
– Vos billets, monsieur… – между тем сказал кондуктор.
– Билеты требует, – пояснила Глафира Семеновна.
– Да понял, понял я. Что ты переводишь-то! Оказывается, что по-французски я все понимаю и могу свободно разговаривать. Вот, мосье, билье, вуаля… А бюве, мосье, не хочешь? Не вуле бюве вен руж?[165] – вдруг предложил Николай Иванович кондуктору.
– Oh, avec plaisir, monsieur. Prenez seulement à présent vous-même, et moi après[166], – отвечал тот, простригая билеты.
– Ну вот и отлично. Бюве…
Николай Иванович налил стакан и протянул кондуктору. Тот поклонился и отстранил стакан:
– A présent vous-même, monsieur, et moi je prendrai après vous[167].
– Глаша! Что он такое? – недоумевал Николай Иванович.
– Хочет, чтобы ты прежде выпил.
– Я? Же?.. Отлично. Тре бьен… Вот… За здоровье Франс!
Николай Иванович залпом выпил стакан и продолжал:
– Мы любим вашу Франс, очень любим. Глаша, переведи.
– Ну рюсс – ну земон ля Франс.
– Oh, madame! Et nous, nous adorons la Russie[168].
Кондуктор взял поданный ему стакан с красным вином поднял его и, воскликнув: «Vive la Russie!» – тоже выпил его залпом.
– Друг! Ами… Франсе и рюсс – ами, – протянул ему руку Николай Иванович.
Кондуктор потряс руку.
– Анкор… – предложил Николай Иванович, указывая на стакан.
– Après, monsieur… Prenez à présent vous-même. Dans une demi-heure je vous apporterai encore une bouteille, et nous prendrons encore. J’aime les Russes…[169]
– Что он говорит, Глаша?
– Принесет еще бутылку и тогда опять с тобой выпьет.
– Душа человек! – воскликнул Николай Иванович, ударяя кондуктора по плечу. – Ну, бьен, бьен… Принеси – опять выпьем.
– Au revoir, monsieur… Au revoir, madame[170], – раскланялся кондуктор, повернул ручку двери купе и исчез во мраке.
При таких обстоятельствах Николай Иванович и Глафира Семеновна въезжали во французскую землю.
С французским кондуктором Николай Иванович все-таки выпил две бутылки красного вина. Со второй бутылкой кондуктор принес ему и белого хлеба с сыром на закуску, а Глафире Семеновна грушу и предложил ее с галантностью совсем ловкого кавалера. Появление такого человека, резко отделяющегося от угрюмых немецких кондукторов, значительно ободрило супругов в их путешествии, и когда на заре багаж их в Вервье был слегка осмотрен заглянувшим в купе таможенным чиновником, они начали дремать, совершенно забыв о разбойниках, которых так опасались вначале. К тому же и начало светать, а дневной свет, как известно, парализует многие страхи. Подъезжая к Намюру, они уже спали крепким сном. Кондуктор хоть и заглядывал в купе для проверки билетов, но, видя супругов спящими, не тревожил их.
Когда супруги проснулись, было ясное солнечное утро. Солнце светило ярко и приветливо озаряло мелькавшие мимо окон вагона каменные деревенские домики, сплошь застланные вьющимися растениями, играло на зеленых еще лугах, на стоящих в одиночку дубах с пожелтевшей листвой, на синей ленте речки, идущей вдоль дороги.