[409], – обратилась Глафира Семеновна к продавальщице. – Черное шелковое платье думаю я себе купить, – сказала она мужу.
– Гм… – пробормотал Николай Иванович и, сложив пакеты с покупками на стол, стал отирать лоб и лицо носовым платком.
Пот с него лил градом.
– Je vous montrerai, madame, quelque chose d’extraordinaire[410], – заговорила продавальщица и крикнула: – Мадемуазель Элиз! Мадам Перокэ!
Две другие продавальщицы тотчас же откликнулись на ее призыв и вопросительно остановились. Первая продавальщица тотчас же поманила их. Они подошли и, встав перед Глафирой Семеновной в позу манекенов, начали вертеться.
– Выбирайте только фасон, мадам… Этот или вот этот, – продолжала по-французски первая продавальщица, указывая на двух других продавальщиц. – А вот и третий фасон, – прибавила она и сама медленно повернулась, показывая бока, зад и перед своего платья.
Глафира Семеновна поняла, что ей сказали по-французски, но не решалась указать на фасон.
– И сет бьен, и сет бьен… – отвечала она. – Сет оси бьен… Иль фо регардэ труа фасон.
– Tout de suite, madame… Voulez-vous vous assoir… C’est monsieur votre mari?[411] – указала она на Николая Ивановича.
– Вуй, мари.
Продавальщица предложила стул и Николаю Ивановичу.
– Prenez place, monsieur…[412] Придется вам подождать довольно долго. Дамы вообще не скоро решаются на выбор костюмов. А чтобы вам не скучать, вот вам и сегодняшний нумер «Фигаро». Пожалуйста.
– Мерси, – сказал Николай Иванович, грузно опустился на стул и, раскрывая поданный ему нумер французской газеты, стал его рассматривать, делая вид, что он что-нибудь понимает.
Продавальщица между тем вытаскивала из витрин платья, показывала их и тарантила без умолку перед Глафирой Семеновной. Глафире Семеновне все что-то не нравилось.
– Же ве с висюлечками… Компренэ? С висюлечками… Гарни авек висюлечки… – старалась она объяснить продавальщице. – Авек же и пасмантри[413].
– О, мадам, да это нынче не носят!
– Нон, нон… Же вю о театр[414]. И много, много пасмантри. Боку…
– Мадемуазель Годен! – снова выкрикнула продавальщица четвертую толстенькую и невысокого роста продавальщицу и, указывая на ее платье Глафире Семеновне, прибавила по-французски: – Вот все, что дозволяет последнее слово моды по части отделки стеклярусом. Фигура мадемуазель Годен также вполне подходит к вашей фигуре. У мадемуазель Годен такая же прелестная грудь, как у вас, такой же полный стан. Дать больше отделки с сутажем[415] и стеклярусом значило бы выступить из пределов моды и компрометировать фирму. Надо вам примерить вот это платье. Voyons, madame… Ayez la bonte de venir ici[416].
И продавщица, перекинув на руку платье, пригласила Глафиру Семеновну за ширмы на примерку. Глафира Семеновна удалилась за ширмы вместе с продавальщицей, но продавальщица тот час же выскочила оттуда и сказала Николаю Ивановичу:
– Монсье, можете придвинуться к ширмам и переговариваться с мадам, дабы не очень скучать в разлуке.
Сказано это было, разумеется, по-французски. Николай Иванович ничего не понял и удивленно выпучил на продавальщицу глаза. Та, видя, что он не понимает ее, стала приглашать жестами и даже поставила для него другой стул около ширм. Николай Иванович покрутил головой и пересел. Продавальщица между тем опять удалилась за ширмы и без умолку заговорила.
– Глаша! Понимаешь ли ты хоть капельку, что она стрекочет? – крикнул жене Николай Иванович.
– В том-то и дело, что очень мало понимаю, но чувствую, что она хочет на меня напустить туман.
– Ну то-то… И мне кажется, что она тебе зубы заговаривает. Ты очень-то не поддавайся. Да вот еще что. Ведь это такой магазин, что здесь чего хочешь, того просишь. Тут всякие товары есть. Так ты спроси у ней, нельзя ли мне чего-нибудь выпить. Пить смерть хочется.
– Неловко, Николай Иваныч, – послышалось из-за ширм. – Ну суди сам: как же в модном-то магазине?..
– Да ведь здесь в отделениях вином торгуют. Правда, не распивочно, но все-таки торгуют. Так вот бы красненького бутылочку… Можно, я чай, это сделать для хорошего покупателя. Ведь мы не на грош купить пришли. Четвертаков-то этих французских ой-ой сколько отсчитаем. Так ты спроси.
– Язык не поворачивается. Помилуй, ведь здесь не выпивное заведение.
– Так что ж из этого? В Петербурге мне из парчового магазина за пивом посылали, когда рассчитывали, что я на сотню куплю.
– Потерпи немножко. Потом уж вдвое выпьешь. Я не буду препятствовать.
– Эх, тяжко! Наелись дома ветчины и сыру, и теперь во рту даже пена какая-то от жажды, – вздохнул Николай Иванович и, опять раскрыв нумер «Фигаро», уткнул в нее нос.
Прошло более получаса, а Глафира Семеновна все еще примеряла за ширмами платья. Николай Иванович, все еще сидевший около ширм, сначала начал зевать, а потом уже и клевать носом.
– Глаша! Скоро ты там?
– Как скоро! До сих пор я еще не могу выбрать фасона платья. Главное дело, что ни мадам меня не понимает, ни я ее не понимаю. Все слова по части дамских нарядов я очень хорошо знаю по-французски, но здесь, в Париже, какие-то особенные слова, каким нас никогда не учили, – послышался голос Глафиры Семеновны из-за ширм.
– Так этак ты, пожалуй, еще и через час не кончишь с выбором фасонов.
– Не знаю, право, не знаю. Выберу платье, и потом мне нужно будет выбирать накидку. Я накидку какую-нибудь хочу себе купить для театра. Потом мне нужно шляпку… Нельзя же быть в Париже да модной шляпки себе не купить.
Николай Иванович досадливо заскоблил затылок:
– Так я бы прошелся по магазину да поискал бы вчерашнего земляка. Наверное, он бродит по магазину и ищет нас. Я пойду и посмотрю его.
– Николай Иваныч, я боюсь одна.
– Да чего ж тебе бояться-то? Я приду к тебе. Все покупки я здесь оставлю. Возьми их к себе за ширму.
Николай Иванович встал со стула и отправился бродить по магазину. Не успел он пройти и трех отделений, как натолкнулся на земляка. Земляк стоял в отделении непромокаемых материй и выбирал себе пальто.
– А, почтеннейший! Где это вы пропадаете? А я вас искал, искал и найти не мог, – проговорил он при виде Николая Ивановича.
– Да ведь жена зашла в отделение дамских нарядов и застряла там. И посейчас там за ширмами сидит и фасоны себе выбирает. С бабами, сами знаете, беда… Земляк! Не сходим ли мы куда-нибудь выпить? Пить смерть хочется. А через полчасика вернемся…
– Сходим, сходим. Тут вот как раз против магазина есть кофейня.
Земляк, не найдя себе по вкусу непромокаемого пальто, отошел от прилавка и через несколько минут был вместе с Николаем Ивановичем в кофейне, находящейся против Луврского магазина.
– Пивка, что ли, хватим? – спрашивал Николай Иванович земляка.
– Зачем пивка? В Париже надо пить красное вино, – дал ответ земляк и приказал подать бутылку вина.
Они чокнулись. Зашел разговор, где сегодня обедать, где провести вечер.
– Вечером-то бы в какое-нибудь этакое заведеньице попикантнее, позанятнее, позабористее, в какой-нибудь кафешантанчик эдакий, где разные канашки черноглазые поют, – с улыбочкой и подмигнув глазом сказал Николай Иванович. – Ведь, верно, есть такие заведения.
– Как не быть! Таких заведений много, но с женой-то вам неудобно, жена-то вам помеха, – отвечал земляк.
– Так-то оно так, но жена моя баба походная.
– Какая бы походная ни была, а все уж не дозволит вам развернуться с какими-нибудь черноглазыми канашками, как вы выражаетесь.
– Это уж само собой.
– А в Париж-то ведь только и приезжают за этим. При жене вы, как там хотите, все вроде как бы на службе, все вроде как бы в подчинении, а без нее-то у вас душа бы раздалась. Погуляли бы вволю.
– Верно, верно.
– И угораздило это вас, батенька, в Тулу с своим самоваром приехать! – продолжал земляк.
– Как так? To есть это вы про что? – недоумевал Николай Иванович.
– Как в Тулу с своим самоваром не ездят, потому что там их много, так и в Париж с своей бабой не ездят, потому что баб здесь не оберешься.
– Ах вот вы про что. Да, да, это правильно. Ну, да уж обузу захватил, так делать нечего, от нее не отбояришься. Так где бы сегодня пообедать. Вы Париж знаете?
– Знаю. Бывал. Второй раз здесь.
– Так вот порекомендуйте, где бы посытнее. А то здешние обеды все какие-то жидкие.
Земляк задумался.
– Ни разу не обедали у ротисьера[417]? – спросил он Николая Ивановича.
– А что такое ротисьер?
– Жарильщик, по-нашему – жарковник, специалист по жареному, по жаркому. Большая закусочная лавка эдакая. Не пугайтесь, не пугайтесь, не на манер нашей петербургской закусочной лавки, а нечто шикарное. Выберем мы себе хороший кусок мяса, хорошую птицу – и тут же при нас специалист этот для нас все это и зажарит.
– Что ж, это хорошо. Можно выбрать побольше и уж наесться до отвалу. А то в здешних ресторанах подаются порции меньше воробьиного носа. И индейку зажарить можно?
– Целого борова зажарят.
– Вот и отлично. Ну а театр, театр? Только что-нибудь позабавнее.
– В Американском цирке были? Джигитовку и сражение диких индейцев видели?
– Где же видеть, батенька, коли мы всего три дня в Париже.
– Так вот и поедемте туда. Это за городом… Так в цирк?
– Индейку есть в закусочную и индейцев глядеть в цирк. Хорошо.
Выпив бутылку красного вина, земляки опять отправились в Луврский магазин.