Он купил комок зерен, отломил кусочек, пожевал и выплюнул.
– Безвкусица, – сказал он.
Попробовали зерен и супруги и тоже выплюнули.
– А ничего нет интересного в этом диком представлении, – проговорила Глафира Семеновна, зевая в руку. – Тоска.
– Необыкновенно бойкие лошади, молодецкая езда индейцев и их ловкость – вот что интересно, – отвечал земляк.
– Полноте, полноте… Наши казаки куда лучше все эти штуки на лошадях проделывают, – возразил Николай Иванович.
Представление индейцев действительно было донельзя однообразно. В первом отделении они гнались за охотниками, нападали и сражались с ними, в следующем отделении они то же самое проделывали, настигнув фургон с европейскими переселенцами. Глафира Семеновна зевала, зевал и Николай Иванович, не отставал от них и земляк.
– Пойдем-ка мы лучше побродим по саду да зайдем к этим самым диким в их домики и посмотрим, как они живут, – сказал Николай Иванович. – Чего тут-то глаза пялить. Ей-ей, никакого интереса в этих скачках. Посмотрели, и будет. Кстати же, там и ресторан. Вставай, Глаша.
– Да уж лучше действительно по саду походить, – согласилась Глафира Семеновна, вставая с места.
Беспрекословно поднялся и земляк. Они вышли из амфитеатра и по дорожкам сада направились к жилищам индейцев.
В палатках индейцев шла стряпня. Оставшиеся в палатках женщины, очевидно, приготовляли ужин для своих мужчин, гарцующих в настоящее время на арене. Николай Иванович, Глафира Семеновна и земляк подняли войлок, висевший у входа, и вошли в одну из таких палаток. Там было дымно. Горел костер, разложенный на земле, и над костром висел котелок с варящейся в нем пшенной кашей. Около костра на корточках сидели две женщины – одна старая, другая молодая. Старая мешала деревянной палкой кашицу в котле. Молодая, имея в руке серповидный коротенький нож, разрезала мясо на мелкие кусочки, проделывая эту работу прямо на земле с притоптанной травой. Женщины были в одних только шерстяных коротких и чрезвычайно узких юбках полосатого рисунка и в грязных рубашках без рукавов. Ноги у обеих были босые. Голова старой женщины была повязана пестрым платком; молодая женщина была простоволосая, но зато на шее имела несколько ниток цветных бус. При входе посетителей женщины заговорили что-то на своем наречии. Наконец молодая стрельнула глазами в сторону Николая Ивановича, поднялась с земли и, подойдя к нему, положила ему на плечи руки и улыбнулась.
– Мосье… Ашете абсант… Ашете абсант пур ну…[432] – сказала она и стала ласково трепать Николая Ивановича по щекам.
– Брысь, брысь!.. – замахал тот руками и пятясь.
Но женщина не унималась. Она схватила его за руки и стала притягивать к себе, как бы стараясь, чтобы он ее поцеловал.
– Да чего ты пристала-то, черномазая? – бормотал Николай Иванович, стараясь высвободить свои руки из рук женщины, но та была сильна, и это не так легко было сделать. Она продолжала держать его руки и говорила все ту же фразу:
– Ашете абсант пур ну, ашете абсант.
– Она просит, чтобы вы купили ей анисовой водки, – перевел земляк Николаю Ивановичу.
– Водки? Так чего же она мне руки-то ломает! И ведь какая сильная, подлец!
Николай Иванович косился на жену. Та уже вспыхивала, бледнея и краснея от ревности, и наконец проговорила:
– Вот нахалка-то! Николай Иваныч! Да что ж ты стоишь-то да за руки ее держишь! Пойдем вон… Выходи…
– Она меня держит, а не я ее… Пусти, черномазая! – рванулся он, вырвав одну руку, но женщина, улыбаясь и показывая белые зубы, держала его за другую и бормотала:
– Ашете абсант, ашете абсант.
– Николай Иваныч! Да что ж ты в самом деле!.. – возвысила голос Глафира Семеновна. – Ведь сказано, чтобы ты выходил!
– Душечка… Она меня держит…
Он потянулся к выходу и, так как его держали, вытащил за собой из палатки женщину. Та, предполагая, что Николай Иванович согласился уже купить ей абсенту и сейчас поведет ее в ресторан, обняла его другой рукой за шею, поцеловала и заговорила:
– Мерси, мерси… Аллон, аллон…[433]
Но тут Глафира Семеновна не выдержала. Она взмахнула дождевым зонтиком и с криком: «Ах ты, подлая индейская морда!» – ударила женщину по голове. Взвизгнула, в свою очередь, и женщина. Увидав, что удар нанесен ей Глафирой Семеновной, она выпустила из рук руку Николая Ивановича, бросилась на Глафиру Семеновну и вцепилась в ее ватерпруф, сверкая глазами и бормоча непонятные слова. Глафира Семеновна рассвирепела и тоже держала ее за ворот рубахи.
– Меня хватать? Меня? Ах ты, индейка мерзкая! Да я тебе все бельмы твои выцарапаю… – бормотала она.
– Глаша, оставь, оставь… – начал было Николай Иванович, оттаскивая за плечо жену, но было уже поздно…
В одно мгновение Глафира Семеновна и индианка вцепились друг дружке в волосы и упали на траву, барахтаясь и царапаясь.
– Господи! Да что же это такое! – воскликнул Николай Иванович и бросился разнимать дерущихся. – Земляк! Да что же вы-то сложа руки стоите? Помогите и вы! – закричал он земляку.
Земляк тоже начал разнимать. Он сел на индианку и старался отдернуть ее руку от Глафиры Семеновны; но тут выбежала из палатки старая индианка и, заступаясь за молодую, принялась тузить кулаками по спине земляка, Глафиру Семеновну и Николая Ивановича. Сделалась общая свалка. К происшествию между тем, заслыша крики, подбегали гарсоны из ресторана, путаясь в своих длинных белых передниках; стремились мальчишки-индейцы.
Кое-как сцепившихся женщин растащили. Женщины еле переводили дух, и каждая по-своему выкрикивала угрозы.
– Наглая индейская тварь! Потаскушка! В моих глазах и вдруг смеет к моему мужу целоваться лезть! Я покажу тебе, мерзавка! – слышалось у Глафиры Семеновны.
Бормотала что-то и индианка, показывая кулаки.
Шляпка Глафиры Семеновны валялась на траве, вся измятая, валялся и переломанный зонтик.
– Ах, срам какой! Ах, срам какой! Глаша, Глаша! Да уймись же… – говорил Николай Иванович, передавая растрепанную Глафиру Семеновну тоже растрепанному и без шляпы земляку, и принялся поднимать шляпы и зонтик.
Гарсоны и собравшаяся публика, держась за бока, так и покатывались со смеха.
Когда супруги пришли в себя, то прежде они набросились друг на друга с упреками.
– Тебе хотелось, чтоб все это произошло, ты искал этого, ты нарочно лез на диких. У тебя только и разговора было, что о диких. Рад теперь, рад, что такой скандал вышел? – говорила, чуть не плача, Глафира Семеновна Николаю Ивановичу.
– Душенька, ты сама виновата. Ты первая хватила эту самую индейку зонтиком по голове, – отвечал тот.
– Да, хватила, но я хватила за дело. Как она смела к тебе лезть! Ведь лезла целоваться с тобой, ведь она облапливала тебя. Будто я не видела! И главное, при жене, при законной жене, мерзавка, это делает.
– Да почем она знала, что ты моя жена?
– А! Ты еще хочешь защищать ее? Ты рад был, рад, что она с тобой обнималась и целоваться лезла! Ну да, конечно, ты искал этого, ты сам лез на это. Жаль, что я вместе с ней и тебя зонтиком по башке не откатала.
– Вовсе я не того искал и не на то лез. Очень мне нужно обниматься и целоваться с грязной, вонючей бабой! От нее луком так и разило.
– Молчи. Вы любите это. Вам какая угодно будь грязная и вонючая баба, но только бы не жена.
– Ах, Глаша, Глаша, как ты несправедлива! Я просто хотел покормить эту индейку остатками гуся. Никогда я не видал, как едят дикие, хотел посмотреть – и вот…
– Ну довольно, довольно! Дома уж я с тобой поговорю! Пойдем домой!
– Ты, душечка, прежде успокойся, приди в себя. Нельзя в таком виде ехать домой. Зайдем прежде вот в ресторанчик. Там есть, наверное, уборная, и ты поправишься, приведешь в порядок свой костюм, потом мы выпьем чего-нибудь холодненького… – уговаривал Николай Иванович жену.
– Чтобы я после этого скандала да пошла в ресторан! Да вы с ума сошли! Уж и здесь-то над нами все лакеи смеются, а там-то что будет!
– Не станут они там смеяться. Здесь они смеются просто сгоряча. А поразмыслив, они очень хорошо поймут, что это не скандал, а просто недоразумение. Зайдем, Глаша, в ресторан. Ты хоть немножко придешь в себя.
– И стыда на себя этого не возьму. Как я после этого буду глядеть в глаза прислуге? Ведь все лакеи видели, какая у нас была свалка.
– Эка важность! Ну кто нас здесь знает! Решительно никто не знает.
– Нет, нет, не проси. Домой.
Глафира Семеновна наскоро начала приводить свой костюм в порядок. К ней подошел земляк, до сих пор разговаривавший о чем-то с гарсоном ресторана, и принялся ее уговаривать.
– И я бы советовал вам зайти в ресторан и успокоиться. Здесь есть отдельные кабинеты. Можно бы было отдельный кабинет взять. А что вы опасаетесь насмешек ресторанной прислуги, то это совершенно напрасно, – сказал он. – Напротив, все сочувствие на вашей стороне. Я вот сейчас разговаривал с гарсонами, так они возмущены поведением этой индейской бабенки. Оказывается, что с вами это уже не первый случай. Были такие случаи и с другими. Они рассказывают про ужасное нахальство этих индейских баб. Прежде всего они ужасные пьяницы и распутницы, и как только появляется какой-нибудь мужчина, сейчас же они нагло лезут к нему с объятиями и требуют абсенту. Гарсоны удивляются, как до сих пор полиция не может обуздать этих индеек.
– Нет, нет, и вы мне зубы не заговорите. Довольно… Домой… – стояла на своем Глафира Семеновна. – Николай Иваныч! Да что ж вы стали! Двигайтесь к выходу! – крикнула она на мужа.
Николай Иванович поднял с травы пакет с остатками жаркого и медленно направился к выходу из сада. За ним шел земляк. За земляком следовала Глафира Семеновна.
– И где же эдакие скандалы происходят, что дикие девчонки безнаказанно могут лезть на женатых мужчин, да еще к тому же при их женах? В Париже. В самом цивилизованном городе Париже! – не унималась она. – Ну хваленый Париж! Нет, подальше от этого Парижа. Слушайте, Николай Иваныч! Я завтра же хочу ехать вон из этого проклятого Парижа, – обратилась она к мужу.