– Monsieur!.. – протянул француз, возвысив голос и поднимаясь со стула.
– Нечего, монсье! Нахал! Вставай, Глафира Семеновна! Пойдем! – говорил Николай Иванович, вставая из-за стола. – Рассчитаемся вон за тем столом.
Глафира Семеновна была ни жива ни мертва.
– Ах, скандал! Ах, скандалист… – шептала она, направляясь за мужем.
К нему подошел француз и, размахивая руками, что-то говорил по-французски.
– Прочь! Чего ты ко мне лезешь! Я тебя не трогаю! – наступал на него Николай Иванович.
Француз попятился и заговорил с каким-то пожилым посетителем, сидевшим за отдельным столиком в ожидании обеда и смотревшим на эту сцену удивленными глазами. Николай Иванович, бормоча ругательства, расплачивался по счету, принесенному лакеем. Он выбросил на стол два золотых и торопил лакея сдачей. Получив сдачу и сунув лакею два франка на чай, он заметил, что Глафиры Семеновны нет уже в комнате. Быстро выбежав из ресторана, он увидал ее на улице. Она поспешно шла, направляясь домой. Он догнал ее и поравнялся с ней. Она плакала.
– Нечего реветь-то! Сейчас придем домой и сбирайся, чтобы ехать, – сказал он ей сердито. – Вон из Женевы! Довольно! А то доведешь до того, что этот французишка обнимать тебя вздумает.
– Да разве я виновата?
– Ты, ты. Разве я не видел, какие ты ему улыбки в вагоне делала? Вот он и возмечтал. Срамница! Не ведь какой миндальный французишка вздумал ей зубы заговаривать, а она уж и растаяла!
– Турок! Ревнивый турок! Башибузук! – отругивалась от мужа Глафира Семеновна.
Николай Иванович настоял на быстром отъезде, и в тот же день в пять часов они были уже на станции железной дороги и сидели в поезде, взяв билеты прямого сообщения до границы. Глафира Семеновна дулась на мужа и сидела, от него отвернувшись. Он попробовал заговорить с ней, но она ответила: «Убирайся к черту!» До отхода поезда оставалось еще минут пять. Он отворил окно в купе и стал смотреть на платформу, на суетящуюся на платформе публику, на железнодорожных служителей, тащивших пледы и саквояжи, и вдруг среди толпы заметил коммивояжера. Коммивояжер бегал от вагона к вагону и заглядывал в окна. Николая Ивановича передернуло.
– Фу-ты черт! Да неужто этот нахал опять поедет с нами в поезде! – воскликнул он вслух и, обратясь к жене, сказал: – Радуйтесь! Ваш прихвостень будет опять при вас. Вон он по платформе бегает и ищет нас.
Коммивояжер действительно искал их. Заметив в отворенном окне голову Николая Ивановича, он сейчас же подскочил к окну и, размахивая руками, заговорил что-то по-французски. Говорил он раздраженно, держал в руке визитную карточку, и по тону речи Николай Иванович заметил, что это были далеко не любезности.
– Да что ты, тонконогая волчья снедь, ругаться со мною задумал, что ли? – спросил его Николай Иванович по-русски, выставляя из окна голову.
Француз продолжал кричать и делать угрожающие жесты.
– Смеешь еще руками махать, пес ты смердящий! До рук, брат, если дело дойдет, так у меня вот что есть. Закуска важная… – сказал Николай Иванович и выставил французу из окна кулак.
В это время раздался звонок, а вслед за этим свисток паровоза, и поезд тронулся. Француз, казалось, только этого и ждал. Он подскочил к высунувшейся голове Николая Ивановича и схватил ее за уши.
– Что? Ах, так ты так-то! – взревел Николай Иванович и, высунув руку, сбил с француза шляпу и схватил его, в свою очередь, за волосы.
Француз тоже взревел.
– Arretez! Arretez![539] – кричал он, требуя остановки поезда, но поезд не останавливался, и французу пришлось пробежать нисколько шагов по платформе за вагоном, пока он успел освободиться из рук Николая Ивановича.
Когда Николай Иванович обернулся к жене, поезд уж катил на всех парах.
– Каков мерзавец-то. Драться задумал со мной! Ну да ведь я не дурак! И я удружил ему. До новых веников не забудет! Вот мои трофеи, – проговорил Николай Иванович и показал жене клок волос француза, который он держал в кулаке.
Пассажиров, выехавших из Женевы, было немного, да и те разместились главным образом в вагонах третьего класса, второй же класс почти совсем пустовал, так что супруги ехали одни в купе. Первое время Глафира Семеновна все еще продолжала дуться, сидела, отвернувшись от мужа, и совсем не отвечала на его слова, которыми тот так и сыпал, но когда он, раскрыв ладонь, стал собирать волосы, вырванные из головы коммивояжера, сделал из них маленькую прядь и завернул в клочок бумаги, она не выдержала и улыбнулась.
– Трофеи… хочу спрятать, – отвечал Николай Иванович на ее улыбку.
– Охота! Куда тебе эту дрянь? – поморщилась Глафира Семеновна.
– В воспоминание о богоспасаемом граде Женеве. Приеду домой и буду показывать, как я расправился с нахалом. Победа… Жаль только, что француз попался, а не немец. Будь это немецкие волосы, так даже в брелок отдал бы вделать и носил бы его на часовой цепочке.
– Да это, кажется, был и не француз, а жид.
– То-то я думаю, что французский жид. Нахальство-то уж очень велико.
– Теперь и я скажу, что нахал. Вообрази, ведь он написал мне любовное письмо и просил свидания со мной.
– Да что ты! Ах, мерзавец! Вот видишь, видишь… Чувствовало мое сердце! Где же это письмо?
– Разумеется, я его сейчас же разорвала, а то бы ты черт знает что наделал из ревности.
– О! Да я бы из него дров и лучин нащепал!
– И тебя бы арестовали, и мы бы из Женевы не выехали. Вот во избежание скандала-то я и разорвала. На раздушенной розовой бумажке письмо.
– Ах, подлец, подлец! Когда же это письмо он успел тебе передать? – допытывался Николай Иванович.
– Он не сам передал, а мне передала письмо девушка из нашей гостиницы.
– Это после истории с розой или раньше?
– После. Письмо мне передала девушка, когда мы вернулись из ресторана в гостиницу, но, должно быть, оно было оставлено девушке раньше. Ты вышел из номера, а девушка мне тайком и передала. Бумажка розовая, атласная, конвертик с розой и бабочкой.
– Да что ты меня словно дразнишь! – опять вспылил Николай Иванович. – Расхваливаешь бумажку, конвертик…
– Не поддразниваю, а просто рассказываю тебе.
– Тебе не обидно, тебе не противно, что он черт знает за какую путаную бабенку тебя принял?
– Да что ж обижаться на дурака! – спокойно отвечала Глафира Семеновна.
– Нахал! Мерзавец! Подлец! Нет, уж я теперь его волосы непременно вставлю в брелок и буду носить в воспоминание победы.
Николай Иванович свернул бумажку с волосами коммивояжера и спрятал ее в кошелек.
– А все ты своими улыбками ему повод подала. «Мусье, мусье… мерси, мерси»… Вот тебе и мерси. Ты особенно какие-то пронзительные улыбки перед ним делала, когда мы ехали из Парижа в Женеву, – вот он и возмечтал. Два раза за руку его взяла; черт знает кто, а ты ему руку подаешь!
– Да ведь нужно было поблагодарить его за любезность. Ты, я думаю, видал, как он распинался перед нами в вагоне. Ужин нам схлопотал, конфектами нас угощал. А уж как он образцы кружев мне дешево продал, так это просто удивительно!
– Молчи, пожалуйста, не расхваливай мерзавца!
Произошла пауза. Николай Иванович злился и усиленно затягивался папироской.
– Тебе-то больно от него попало! – начала опять Глафира Семеновна.
– Ну что за больно! Он только схватил меня за голову.
– Нет, за уши. Вон уши-то и посейчас у тебя красны.
– Да что ты словно радуешься! – возвысил голос Николай Иванович. – Конечно же, ему вдесятеро больше от меня досталось, и доказательством вот этот клок волос, – хлопнул он себя по карману. – У меня трофей, а у него ничего.
– Ты знаешь, ведь он тебя на дуэль вызывал, – продолжала Глафира Семеновна.
– Да что ты врешь! Когда?
– А когда подошел к окну вагона. Ты ведь по-французски не понимаешь, а я-то поняла. Из-за этого он тебе и карточку свою визитную совал.
– Скотина! Задал бы я ему дуэль. Пополам бы его перервал, ежели бы не сидел в вагоне. Туда же, дуэль, жидконогая кочерга эдакая!
– Да он и звал тебя выйти из вагона, а когда ты не вышел, то он схватил тебя за уши, намереваясь побить, что ли.
– Да не хватал он меня за уши!
– Ну не хватал, не хватал.
– Конечно же не хватал. Что, я не чувствовал, что ли! – отпирался Николай Иванович.
Глафира Семеновна посмотрела на мужа и улыбнулась.
– Да что ты подсмеиваешься-то надо мной! – крикнул тот, раздражаясь.
– Просто мне забавно, что такое приключение с нами в дороге стряслось. Точь-в-точь как во французском романе. Я даже читала что-то подобное, – отвечала Глафира Семеновна. – Конечно, только там драки не было и никто ни у кого не вырывал клока волос, а все обошлось по-благородному, – прибавила она – Какой-то граф влюбился в замужнюю маркизу…
– Сочиняй, сочиняй! Эта маркиза-то ты, что ли?
– Да вот вроде нас. Только это было не в вагоне, а на станции железной дороги. Маркиз с маркизой сидели на станции и отправлялись в Ниццу. Вдруг входит граф и прямо подает карточку: «Рю Лафайет, нумер такой-то»… Затем объяснение: «Двоим нам нет места на земном шаре… Или я, или вы… Присылайте секундантов»… И вот они едут в Италию, и там, среди лимонной рощи…
– Молчи, молчи! Вздор городишь! – перебил жену Николай Иванович.
– Но там маркиза была влюблена в графа. Маркиз был старик… – не унималась Глафира Семеновна.
– Довольно, тебе говорят!
– А ну тебя! Ни о чем путном говорить с тобой нельзя.
– Не люблю я слушать твоих романов. Ведь это все вздор, чепуха…
– Так о чем же говорить-то?
– А вот хоть о том, что в этом ресторане в Женеве, в котором мы обедали, за водку меня просто ограбили. Знаешь, по скольку с меня взяли за рюмку русской очищенной водки? По два франка, то есть по восьми гривен на наши деньги, ежели считать по курсу. Пять маленьких рюмок я выпил и заплатил десять франков, четыре рубля Ах! грабители, грабители! За простую русскую водку! Глаша, слышишь?