— Что же вы думаете — Козленку, который этим непосредственно занимался, дали всего четыре года тюрьмы и уже давно выпустили.
«Надо было или стрелять, или отступить. Я приказал вывести войска…»
— Почему же ГКЧП не довел дело до логического конца?
— Понимаете, у нас не было цели стрелять в людей, а народ наш такой…
— Если в него не стреляют, садится на шею…
— Ну да… Раз Ельцина вроде как обижают, значит, все за него встали горой. Опальный кандидат в члены Политбюро, между прочим, 18 августа гостил в Алма-Ате у Назарбаева. Играли во время дождя в теннис, выпачкались как черти, хорошенько потом приняли и из-за этого на четыре часа отложили вылет в Москву. Ельцин потом сказал: «Это ГКЧП виноват в том, что самолет задержался», а разные демократы: Гавриил Попов, Афанасьев, Собчак, представители общества «Мемориал» — стали возить бутерброды и водку к Белому дому — туда, где собрались москвичи. Те напились, давай угощать солдат, а далеко не все могут отказаться от выпивки на дармовщину.
В общем, надо было или стрелять (а это уже была бы гражданская война), или отступить. Я приказал вывести войска, и после этого нас арестовали. Прилетел Горбачев, собрал сессию Верховного Совета СССР, и государство распалось: все стали царями, каждый заполучил личный самолет и свою армию.
— Почему застрелился министр внутренних дел Пуго?
— Не смирился, видимо, с этой развязкой.
— Хм, а вас мысль о самоубийстве не посещала?
— Нет.
— Вы понимали, что чисты и честны?
— Ну а что, скажите, я сделал? Когда мне приписали расстрельную статью «измена Родине», я удивился: «Как же могу быть изменником, если в 17 лет ушел на фронт? Мне и 18-ти не было, когда первый раз ранило, в 19 получил второе ранение…». — «Странно, в анкетах вы пишете, что с 1923 года…». — «Верно, потому что сам себе год прибавил». — «А где документы, которые это подтверждают?». — «Там, где родился». Они в результате послали запрос в Омскую область — ответа не получили. Ни следователь Евгений Лисов, ни этот волосатенький, забыл фамилию, генпрокурор…
— …Степанков…
— Да, Степанков, не знали, что в ту пору существовал Западно-Сибирский край, центром которого был Новосибирск, и все документы по моему рождению находились там. Когда я это объяснил, они туда обратились, и вскоре получили бумагу, написанную попом: «Язов Тимофей Яковлевич, 1902 года рождения, Язова Мария Федосеевна, 1904 года рождения. Родился сын, назвали Дмитрий, 8 ноября 1924 года». После этого все от меня отстали.
— Дмитрий Тимофеевич, а что произошло с маршалом Ахромеевым?
— (Вздыхает). Мы учились с ним в Академии, были друзьями… Еще до событий 91-го года Ахромеев заболел и попросился в «райскую группу», как называли советников при министре обороны. Создали эту институцию еще при Сталине — первым руководителем ее был Василевский. О предстоящих переменах я доложил главнокомандующему: все-таки начальник Генерального штаба уходит, не просто так. Горбачев захотел встретиться с Ахромеевым, и когда он явился, предложил: «Пусть Язов подбирает тебе замену, а ты будешь у меня советником». (Грустно). Так Сергей Федорович в «райскую группу» и не попал…
…Он делал все возможное, чтобы сохранить Советский Союз, и Горбачеву говорил, что считает это первоочередной задачей, но Михаил Сергеевич его не слушал. Когда нас посадили, как только пресса ни изгалялась по отношению к тем, кто входил в ГКЧП: такие-сякие, изменники… Ахромеев, наверное, думал, что его тоже во всех смертных грехах обвинят…
Первое письмо он написал Горбачеву, второе — жене, третье — Соколову и еще одному генералу с просьбой, чтобы по-людски похоронили. (Я подарю вам свои книги — там все описано и эти письма приводятся). Очевидно, не выдержав нервного напряжения, Сергей Федорович привязал тесемочку за ручку…
— Дверную?
— Нет, оконную, и набросил на шею петлю… Первая попытка оказалась неудачной: его немножко придушило и тесемочка оборвалась. Он еще одну написал записку: «Плохой из меня самоубийца», связал все по-новому и…
— Снова за ручку?
— Да. В таком положении и скончался…
— Сила воли, однако, — повторно решился… Сколько лет ему было?
— Он с 23-го года.
— Что вы почувствовали, когда узнали, что Ахромеев повесился?
— В это время я был в тюрьме.
— Но вам же сказали, наверное…
— Никто ничего не говорил — сообщение услышал по радио. В душе оно отозвалось дикой болью, но я спрятал ее глубоко внутри…
— Как вы считаете, управляющий делами ЦК КПСС Кручина после падения ГКЧП сам выбросился из окна?
— Не знаю, но скорее всего, его выбросили.
«На следующий день после моего ареста маршал Шапошников — новый министр обороны пришел нашу квартиру смотреть»
— В «Матросской Тишине» вы провели год с небольшим…
— Почти полтора… В августе 91-го меня посадили, а в феврале 93-го по амнистии выпустили.
— В каких условиях вы отбывали срок?
— Сами понимаете, что такое тюрьма. Никакой мебели: шконка (это кровать), бетонный пол, в который вмонтирован стол, отдельно умывальник и туалет…
— Очко?
— Нет, чаша за дверкой. Камера 18-метровая — для троих нормально… Ко мне же вашего земляка из Украины подсадили — Алексея Алексеевича Берестового. Может, ему на глаза это интервью попадется? Хочу передать привет.
— Он был подсадной уткой?
— Ну а кем же еще? Зачем бы его ни с того ни с сего из Нижнего Тагила перевезли? Его и еще одного еврея…
— Видимо, чтобы не скучно вам было…
— Похоже, однако, Берестовой ничего не докладывал — человеком он оказался хорошим. Сам военный — служил, по-моему, в КГБ или в милиции… Его через некоторое время назад отправили, а этого еврея еще немножко подержали и выпустили. Что наверху рассчитывали узнать? Во-первых, я не болтун, лишнего не скажу, а во-вторых, никаких сведений они от меня получить не могли.
90-летие Дмитрия Тимофеевича Язова
— Да, ситуация… Маршал Советского Союза, еще совсем недавно министр обороны мощнейшей ядерной державы заперт в 18 метрах с бетонным полом… Какие мысли приходили вам в это время на ум?
— Самые разные… Сейчас уже трудно вспомнить, о чем я тогда думал, но, конечно, о доме, о матери, о жене. Я ж овдовел и через два с половиной года женился второй раз… Вскоре мы с супругой отправились туда, где сейчас дача российского президента.
— В Барвиху?
— Нет, в Козлово Тверской губернии. Министерство обороны отвечало за это охотхозяйство — содержало его, ремонтировало, платило довольствие прапорщикам, которые были загонщиками… Тогда там никто не охотился, хотя уток все равно выпускали исправно. Из яиц, которые несли 250 самок, выводилось тысячи полторы-две утят, некоторое время их кормили — и на волю. Брежнев, кстати, туда приезжал, а Горбачев — ни разу…
Когда мы уже возвращались, случилась беда. Стукнул какой-то лихач, мы перелетели через кювет, да так, что наша бронированная машина аж согнулась. Жене больше всех досталось — в трех местах ногу сломала, ей оторвало руку. 50 дней Эмма провела в реанимации, и, разумеется, в заточении я постоянно о ней думал. Она же на костылях ходила, с одной рукой… На следующий день после моего ареста маршал Шапошников — новый министр обороны — пришел нашу квартиру смотреть. Эмму в таком состоянии прямо на улицу выгоняли, не давали взамен ничего. В общем, переживаний было немало…
«Я не перед Горбачевым покаялся — прощения попросил у Раисы Максимовны»
— Это правда, что в «Матросской Тишине» вы в сердцах назвали себя старым дураком?
— Чуть раньше — на милицейских дачах в Солнечногорске. Нас вначале туда привезли, там и первый допрос был… Приехал, помню, на эти дачи один деляга, просил об интервью. Ну я и бросил: «Чего к старому дураку пристали?». Вроде бы и на самом деле немолодым был — около 70-ти: в таком возрасте уже внуков нянчить не доверяют…
— Как с вами обращался следователь? Позволял себе какую-то грубость, тыканье, было у него желание вас унизить?
— Нет, он был человеком высокой культуры: относился ко мне уважительно, прислушивался к адвокатам и, как мне представлялось, сочувствовал. Он понимал, что никакой измены Родине не было, что предъявленные обвинения — глупость, просто в силу того, что волчья стая бессловестно рвется к власти, совершается беспредел.
— Я где-то читал, что вы перед включенной видеокамерой публично покаялись, повинились перед Горбачевым?
— Не перед Горбачевым — прощения попросил у Раисы Максимовны.
— За что?
— За то, что мы создали ей определенные неудобства.
— Как вы коротали в тюрьме дни?
— Очень много читал, почти каждый день писал супруге стихи.
— Не сожалеете сегодня о том, что войти в ГКЧП?
— Ну а чего жалеть-то? Обидно, что государство разрушено, ведь от того, что заводы, принадлежавшие всему народу, присвоила горстка предпринимателей и появились десятки миллиардеров, простые люди жить лучше не стали… Или, может, в Украине дела не так плохи?
— Украинцы, пожалуй, поувереннее себя чувствуют…
— Да? И в чем же?
— В Киеве, например, автосалоны не справляются с потоком заказов: прежде чем приобрести машину, приходится по нескольку месяцев ждать…
— И здесь не справляются — Москва забита автомобилями под завязку…
— Значит, деньги у людей есть…
— Так разворовали же государство! Конечно, у некоторых их немерено… Нефть вон и газ всему народу принадлежат, а продают их несколько собственников… В том числе и Украине, а доллары делят между собой. Населению-то ничего не достается.
— Дмитрий Тимофеевич, а после путча вы с Горбачевым общались?