— А как вы, Дмитрий Тимофеевич, оцениваете нынешнюю обстановку в стране, когда ни шахтерам, ни ученым, ни военным не платят своевременно за труд? Когда промышленность и сельское хозяйство никак не могут выйти из разрухи…
— Денег нет? А куда они уходят? Туда, откуда привозят в Россию тампаксы и колбасу, кроссовки и телевизоры… Пока не поднимем свою промышленность, свое сельхозпроизводство, будем жить взаймы. Неужто наша оборонка, способная создать ракету «Тополь-М», самолеты Су, Миги, Илы, не в состоянии сделать кофемолку или соковыжималку? Но наши рынки захватили чужеземцы, и они из этой удавки постараются нас не выпустить. Индия недавно заключила с нами сделку о покупке самолетов-истребителей. Эвон, какой вселенский шум подняли американцы!
— Вспоминаю, товарищ Маршал Советского Союза, как вместе с вами был на приемке авианосца «Адмирал флота Советского Союза Николай Кузнецов». Все до последней заклепки сделано нашими корабелами. Какой чудо-корабль сотворили!
— И «Варяг» был бы не хуже. Но Союз развалили, оборонку положили на бок, не сумели построить корабль. Продали. Под гостиницу продали. Боевой, на 90 процентов построенный суперавианосец. Украине одной было не поднять. Как, впрочем, и одной России многое нынче не под силу. В Союзе же была кооперация производства. Все пошло прахом.
— Вы-то, Дмитрий Тимофеевич, Союз знали не понаслышке. Весь его исколесили…
— Жить и служить посчастливилось в трех десятках гарнизонов. В Сибирском, Московском, Ленинградском, Одесском, Закавказском, Среднеазиатском. Забайкальском, Дальневосточном военных округах прошел службу от взводного командира и до командующего войсками округа.
— Не могу не спросить — не собираетесь ли сесть за письменный стол, чтобы поделиться с читателем мыслями о прошлом и пережитом?
— Написал книгу. Обещают в ближайшее время издать. Но где взять деньги на издание? В августовском номере «Нашего современника», кажется, начнут печатать главы из книги. О чем книга? Начинаю ее с августа девяносто первого. Меня и моих товарищей арестовали. Первый допрос ночью в Солнечногорске. Там я когда-то вместе с товарищами-курсантами штурмовал на полигоне основы тактического мастерства. Из Солнечногорска на трое суток в тюрьму в Кашин…
Сидели там в монастырской келье. Точнее сказать, в камере… В одиночке не сидел. И там, и потом в Матросской Тишине всегда были сокамерники. Один или два. Относились ко мне в местах заключения, грех жаловаться, хорошо.
— Не виделись потом с сокамерниками? Писем, звонков от них не было?
— Не было. Понимаю, заключенными они не были. Обычная подсадка. В тюрьме много читал. Писал стихи.
— Может, что-нибудь опубликуем в «Правде».
— Нет. Стихи — собственность Эммы Евгеньевны, моей супруги. Строки, сугубо личные, предназначались ей одной. Любовь к стихам у меня от матери. Неграмотная женщина, никогда не читавшая Пушкина, она, тем не менее, знала много его стихотворений. Часто любила повторять: «Культура, сынок, не образование, а слиток знания и поведения». Мудрая была женщина.
— Когда-то, будучи министром обороны Союза, вы подарили «Правде» глобус. Точно такой, какой был в кабинете генералиссимуса.
— Как же, Хрущев, увидев глобус в кабинете Сталина, выражаясь словами Маяковского, своим «умишком хилым» ничего лучшего не придумал, как оповестить, что Верховный руководил фронтами по глобусу. Он хотел унизить Сталина. Многие старались это сделать. Черчилль вопреки Сталину носился в свое время с планом открытия второго фронта в Европе на юге континента. Чтобы через Грецию, через Балканы, через Италию двигаться на Берлин. Зачем? Знал, старый лис, что, если на Балканы придет Красная Армия, там будут иные, чем задумывал Черчилль, порядки.
— Вышло не по Черчиллю. Вышло по Сталину…
— Но спустя десятилетия пришел в Кремль Горбачев, и все, что было завоевано, что было сделано, полетело вверх тормашками, и Запад добился своего очень быстро, без использования силы… Горбачева быстро приметили и отметили высокими денежными премиями. Мирового звучания. За то, что сдавал партию, сдавал социалистическое государство этот лучший немец года…
Он ведь и Афанасьева от «Правды» отстранил. Подкинул вам своего верного оруженосца Фролова Ивана…
— Он вам не звонит, Горбачев?
— Да Боже избавь!
«Нельзя отрывать Сталина от нашей общей победы»[7]
Нахожусь под глубочайшим впечатлением от беседы с последним Министром обороны СССР Маршалом Советского Союза фронтовиком Дмитрием Тимофеевичем Язовым. 88 лет, а какая светлая голова! Так и сыплет именами военачальников, датами, цифрами, названиями фронтов…
— Дмитрий Тимофеевич, чем дальше от нас День Победы, тем больше осознаешь его величие. Но мы — дети послевоенного времени. А каким этот день сегодня видится вам — фронтовику, который своим ратным трудом приближал эту Победу?
— Пройдут многие десятки лет и даже столетия, но день Победы никогда не изгладится из памяти нашего народа. И не только нашего, но и народов всего мира. Ведь не было в ХХ-м веке более сильного противостояния, чем противостояние гитлеровской Германии с СССР и странами, которые не хотели этой войны. Как не было более сильного милитаризованного государства, чем фашистская Германия, на которую работала вся порабощенная Европа.
А всю тяжесть борьбы с фашизмом во Второй мировой войне взяли на себя Советский Союз и весь советский народ.
Мы не забываем и о вкладе союзников. Но, говоря о создании коалиции антигитлеровских государств, надо всегда иметь в виду, что США и Англия тянули с ее созданием до последнего. При этом важно, что в 1941 году тогда еще сенатор, а потом американский президент Гарри Трумэн говорил: «Мы так должны смотреть на войну. Если будут побеждать немцы — стоит помогать русским. Если будут побеждать русские — помогать немцам. И пусть они убивают друг друга как можно больше, а потом мы продиктуем им свои условия».
Так что до битвы под Москвой практически никакой помощи от этих стран мы не получали — одни заверения в дружбе. И только после битвы под Москвой, когда группа армии «Центр» была разгромлена, они поняли, что дело идет к победе Красной Армии, и ей надо помогать.
Еще осенью 1941 года в Москву поступило предложение собрать конференцию трех государств для обсуждения планов общей борьбы с Германией — чего мы хотим добиться? Но Сталин не согласился и не случайно…
А вот когда состоялась Сталинградская битва, и всему миру стало ясно, что немцы теперь будут только отступать, и когда они были разгромлены на Курской дуге и произошел коренной перелом в Великой Отечественной войне — вот тогда товарищ Сталин согласился на проведение такой конференции. И она состоялась в Тегеране в 1943 году.
Почему Сталин раньше не пошел на проведение такой конференции? Потому что сразу понял: задача будущих «союзников» не в том, чтобы победить фашизм, потому что мы бы и без них его разбили, а в том, чтобы заранее продиктовать Советскому Союзу свою волю и свое видение послевоенного устройства в Европе.
Когда с нашей стороны ставился вопрос об открытии «второго фронта», то американцы и англичане все время тянули. Обещали открыть в 42-м году — не открыли, обещали в 43-м — опять обманули. А открыли только — знаете, когда? 6 июня 1944 года.
— Это уже когда немцев вовсю гнали с территории Советского Союза и начинали освобождение Европы… А в чем было значение Тегеранской конференции?
— Американцев и англичан тогда волновало два вопроса: сколько мы еще без их помощи можем бороться с фашизмом? И второе — сможем ли мы помочь разгромить Японию, которая находилась в состоянии войны с Соединенным Штатами? Что касается «второго фронта», то Черчилль предлагать открыть его на южном театре военных действий — в Африке, Италии и так далее. То есть захватить как можно больше стран Европы, чтобы поставить их под свой контроль.
Но Сталин сказал: так не пойдет. Такое открытие «второго фронта» никак не может повлиять на ход борьбы с Германией. И с помощью Рузвельта настоял, в конце концов, на открытии «второго фронта» в Европе. Хотя и не возражал против высадки союзнических войск в Италии, Испании и других странах. Но главное — уничтожить фашизм.
Принципы совместной борьбы с фашизмом и послевоенного устройства в Европе были закреплены потом на Ялтинской конференции. Здесь, кроме возврата Советскому Союзу Южно-Курильских островов, был поставлен вопрос о будущем Германии. Мы настаивали на том, что она должна быть единым, демократическим государством, а союзники выступали за ее раздел на части. Предполагалось, что и Берлин будет разделен и станет управляться четырьмя государствами…
— А смысл этого раздела в чем?
— Чтобы не допустить освобождения Красной Армией всей Германии, зацепиться на ее землях и противостоять СССР. Тогда же было обусловлено, что нашей стране отойдет Кенигсберг, нынешний Калининград, чтобы никогда больше Германия со своей территории напрямую не угрожала нашей стране. Но окончательно «раздел мира» был определен уже после войны на Потсдамской Конференции.
К этому времени Рузвельт умер, и его место занял Трумэн. Здесь было подтверждено, что СССР вступает в войну с Японией через два-три месяца после капитуляции Германии.
Сейчас некоторые «историки» говорят: мол, когда Трумэн сказал, что у США есть атомная бомба, Сталин никак не прореагировал, потому что еще не понял, какое это страшное оружие. Да он сделал вид, что не придал значения, а на самом деле тут же дал задание министру иностранных дел Молотову поручить Курчатову ускорить работы по созданию своей атомной бомбы.
А сам спокойно ответил: что одной бомбой вопросы мирового уровня не решаются и атомное оружие, скорее всего, или будет запрещено или человечество погибнет.