Жаклин пожала плечами.
— Какое имеет значение, сколько тебе лет, главное, чтобы то, что ты делаешь, было талантливо, — к месту ввернула она одну из фраз Петра Арсентьевича.
— Боже, какая ты милая! — восторженно сверкая глазами, воскликнула Илона. — Как только напишу, обязательно принесу тебе прочесть! — задержавшись в дверях, уведомила она свою первую знаменитость, с которой уже успела перейти на «ты».
Три дня спустя раздался звонок.
— Жаклин, у меня все готово!
— Приходи!
Когда Жаклин сама открыла дверь, ввиду отсутствия домработницы, то увидела Илону с какой-то девушкой.
— Жаклин! — горячо приступила юная журналистка. — Это Лера, моя подруга, учится в Литинституте. Если ты не против, можно она войдет?
Жаклин пожала плечами.
— Проходите!
— Понимаешь, она умолила взять ее с собой, когда узнала, что я иду к тебе!
Лера перешагнула порог квартиры с каким-то благоговением.
— Боже! — прошептала она, проходя мимо гостиной. — Не могу поверить!.. — вздохнув, она села на диван в комнате Жаклин и принялась разглядывать все вокруг. — Я! В доме Бахаревых!..
Жаклин хотела сказать: «Ну и что?» Но ей не удалось.
Умело построенный поток красивых фраз чуть не вынес ее из комнаты. Она узнала, что, оказывается, живет в храме искусства рядом с самим столпом русской культуры.
— Бахаревы! Это же наше достояние!.. — закончила Лера вдохновенную речь и, не переведя дыхания, патетично воскликнула: — Как вы, должно быть, счастливы, как благодарны судьбе, что попали в такую семью!..
Тут Жаклин вспомнились и слова подруги Марго, тоже о семье.
«Ого! Вот оно что! А я и не задумывалась! Мне-то, что Бахаревы, что Ухаревы, что Сидоровы!.. А оно вот какой поворот имеет! Бахаревы!.. Ничего! Я и Рахманину в ряд поставлю!»
Пришла домработница и подала кофе. Лера ахала и восторгалась каждой чашкой, блюдцем, утверждая, что это настоящий саксонский фарфор.
Так у Жаклин неожиданно появились две подруги. Вернее, ей-то особенно некогда было дружить, но Илона и Лера просто обожали Жаклин и не могли обойтись без нее и двух дней.
Мюзик-холл уехал в Вену на гастроли, неожиданно оказавшиеся последними.
Вернувшись в Москву, Петр Арсентьевич был все время чем-то озабочен, подолгу шептался с Людмилой Савельевной, постоянно говорил с кем-то по телефону и, наконец, объявил сыну и невестке, что его назначили главным режиссером известного драматического театра.
— Не может быть! Папа! Вот это да! — подскочил со стула Гаррик и, чуть ли не подпрыгивая, обежал вокруг стола. — Да это же… все!.. Теперь ты сможешь такое!..
Жаклин, не очень понимая, чему радуется муж, с тревогой поглядывала на свекра.
«Чего это он удумал? Было все славно, слаженно, разъезжали по всему миру, а теперь что, в Москве сидеть? А на гастроли — в Саратов?»
— Я что-то… — попыталась она высказаться, — не очень понимаю. — Вы, Петр Арсентьевич, значит, оставляете мюзик-холл? А мы? — она взглянула на Гаррика. — А мы остаемся?! Но кто же тогда будет его возглавлять?
— Да ты что?! — замахал руками Гаррик. — Мы вместе с папой уйдем в театр!
— Но мне-то театр зачем? Я артистка мюзик-холла!.. Я танцевать хочу, петь!..
Петр Арсентьевич добродушно посмеивался, наблюдая семейную размолвку молодых.
— Жаклин, милая! Ты не торопись, подумай! Сколько тебе сейчас? Двадцать четыре! Ну, предположим, еще лет десять пропляшешь и пропоешь в мюзик-холле, а потом?
— Ну и что! Примадонна из нашей оперетты вон до каких лет все девушек на выданье играет!
— Да разве она артистка?!
— А кто же?
— Так, фитюлька! А у тебя настоящий драматический талант! Но ты не волнуйся, мы и музыкальные спектакли будем ставить. Обязательно! И вообще, надо ломать застаревшие понятия! Если драматический театр — так там танцевать нельзя! Будем и танцевать и петь!
— Ну ты видишь, какой горизонт?! — бросился к ней Гаррик.
— Не очень! — обиженно пробурчала Жаклин.
— Имя! Тебе нужно делать имя! Ну что ты сейчас? — вмешался Петр Арсентьевич. — Солистка мюзик-холла! Велика важность Рахманина! Да ты знаешь, что если сократят дотации, а об этом уже прошел слух, то наш мюзик-холл дальше нашей же границы не пустят!
— Почему сократят?!
— Ну как почему?! — удивляясь ее непонятливости, воскликнул Петр Арсентьевич. — Новая директива! Пока секретная! Советским людям не нужен такой буржуазный вид развлечений, как мюзик-холл, понятно?
— Папа, ты серьезно? — удивился Гаррик.
— Абсолютно! А вы, дорогие мои, думаете, что папа просто так в драматический театр запросился? Не скрою, я всегда хотел работать только в театре, я — театральный режиссер, а мюзик-холл — так! Можно было бы поездить еще годик-другой, но — узнал о директиве и подсуетился!
— Ты должна, Жаклин, Петра Арсентьевича благодарить, а ты сидишь и ровно ничего не хочешь понимать! — не выдержала Людмила Савельевна.
Жаклин выпила чашку чая, разлитого из большого фарфорового чайника Людмилой Савельевной, и проговорила:
— Конечно, я согласна! Я просто сразу не поняла!
_____
ГЛАВА 3
Заграница исчезла из жизни Жаклин, словно ее и не было, остались лишь красивые воспоминания.
Петр Арсентьевич и Гаррик, в качестве помощника главного режиссера, с утра до вечера пропадали в театре. Изменения, произошедшие в правительственных кругах, позволили Петру Арсентьевичу встать во главе знаменитого театра, но еще были в силе давние недруги, которым в свое время удалось тогда уже известного режиссера Бахарева низвести до уровня мюзик-холла. Они и сейчас пытались помешать Петру Арсентьевичу занять подобающее ему место, но добились лишь того, что сверху спустили директиву: «Поставить на сцене драматического театра, возглавляемого Петром Бахаревым, спектакль по сказке А.С. Пушкина «Золотой петушок».
— Это заведомый провал! — ужаснулся Гаррик, прочитав полученную бумагу. — Они хотят унизить тебя!..
— Унизить Пушкиным? — взглянув вполоборота на сына, почти удивился Петр Арсентьевич. — Невозможно!
— Но начинать с какой-то сказки! — с красным от негодования лицом вскричал Гаррик. — Я мечтал о Шекспире! О Чехове! А они — «Золотой петушок»!
— Александра Сергеевича Пушкина! — закончил фразу сына Петр Арсентьевич. — «Они, — как тонко заметил один поэт серебряного века, Игорь Северянин, — грубы, дики, они — невежды!» Они по собственному скудоумию дали нам такой материал, такой творческий простор, о котором можно только мечтать!
Бахарев-старший в нескольких словах обрисовал сыну, какое сокровище спустили им сверху.
Глаза Гаррика загорелись.
— Теперь видишь! Мы заставим Москву забыть о «Вишневых садах» и «Гамлетах». Она будет с ума сходить по «Петушку»!
Петр Арсентьевич немедля приступил к репетициям.
Скептически воспринявшая новую постановку Жаклин уже после первой репетиции пришла в восторг. Работали до творческого угара. Выходили из театра и разражались хохотом, узнавая, что уже наступило утро.
Потирая руки и многозначительно перемигиваясь, недруги прибыли на премьеру, которая, по их мнению, должна была окончиться полным провалом, а попали на триумфальное возвращение Петра Бахарева в большое искусство. Восторгу зрителей не было предела. После премьеры билеты в три дня были раскуплены на месяц вперед.
Вот на одном из этих спектаклей Сам и обратил внимание на Шамаханскую царицу.
— Ну, Петр Арсентьевич! — сказал он заглянувшему к нему в ложу режиссеру. — Угодил! Порадовал! И как это ты ловко все обыграл! Вроде бы сказка, пустячок, а у тебя просто глаз не оторвешь! Да и Шамаханская царица! — сладко воздел он заплывшие жирком глазки. — Как она бедрами-то!.. Чернобровая, черноглазая, волосы пышные какие!.. Молодец! Такую артистку открыл! Ты меня с ней познакомь! Представь мне, так сказать, в ее лице молодое поколение театра.
Петр Арсентьевич тут же исполнил желание Самого. Он приказал задержать антракт и поспешил в гримерную к Жаклин.
— Пойдем со мной! — быстро проговорил он. — Сам хочет с тобой познакомиться!
Жаклин бросила взгляд в зеркало и пошла за Петром Арсентьевичем.
Приподняв штору, скрывающую дверь ложи, он пропустил ее вперед. В синих шароварах, усыпанных звездами, в расшитом золотом лифе, полупрозрачной накидке, ниспадающей с диадемы в форме полумесяца, она предстала перед Самим. Сам не поскупился на комплименты, зорко рассматривая девушку.
— Вот наша молодая артистка, Жаклин Рахманина! — представил ее Петр Арсентьевич.
— Хороша! Ни дать, ни взять — царица!..
Жаклин ушла, срочно дали задержанные на пятнадцать минут три звонка, и Шамаханская царица появилась во дворце царя Додона…
Сам по обыкновению не уехал сразу после спектакля, а вызвал Бахарева.
— Послушай, Петр Арсентьевич! Я сейчас ужинать еду, так ты это… поехали со мной… и Шамаханскую царицу захвати!..
Петр Арсентьевич тотчас понял, что это означает, и попытался прояснить обстановку.
— Большое спасибо за приглашение!.. — любезно произнес он, сделал паузу и добавил: — А ведь наша Шамаханская царица — моя невестка!
— Да ну! — воскликнул Сам. — Это, что ж, супруга сына, значит?
— Совершенно верно! Уже почти три года!..
— Ну и отлично! — ничуть не смутившись, сказал Сам. — Так даже лучше для тебя.
Петр Арсентьевич вышел и поспешил сообщить Жаклин распоряжение Самого.
— А как же я? — встрепенулся Гаррик. — И почему это кто-то приглашает мою жену?
— Ну а что я могу сделать? — развел руками Бахарев-старший. — Я намекал, но ему все нипочем! Да не волнуйся ты так! — сказал он, видя страдание на лице сына. — Они же не вдвоем едут ужинать, а со мной!
— Мне вообще-то тоже не хочется! — высказалась Жаклин.
Петр Арсентьевич метнул на нее почти грозный взгляд.
— А ты полагаешь, мне хочется?! Устал! Дома — Людмила Савельевна, покой, уха из осетрины. А тут сиди слушай, то поддакивай, то улыбайся, то выражай сочувствие или изображай безбрежный смех в ответ на его плоскую шутку. Обедать с такими высокими персонами — это для нас, зависимых творческих работников, сущее наказание, но ничего не поделаешь!