Люди способны испытывать гнев и мобилизовывать энергию своего организма для демонстрации силы и агрессии. У этих способностей также имеются физиологические основания, которые являются универсальными для любых обществ [Экман, Фризен 2022] и обнаруживаются у большинства маленьких детей[20]. В эволюционной психологии способность проявлять гнев объясняется в качестве способа мобилизации усилий организма для преодоления какого-либо препятствия [Frijda 1986: 19]. Но когда препятствием оказывается другой человек, заложенная в наших системных настройках способность к гневу и агрессии встречается с еще более сильной подобной настройкой – склонностью включаться в общий с другими людьми фокус внимания и эмоциональные ритмы других людей. Откуда мы знаем, что склонность к вовлеченности во взаимодействие сильнее, чем мобилизованная агрессия? Это знание появляется из микроситуационных свидетельств, рассматриваемых на всем протяжении этой книги, которые демонстрируют, что наиболее распространенной тенденцией является резкое прекращение открытого насилия, а когда насилие все же возникает, оно происходит в виде процесса взаимодействия, который обстоятельно ориентирован на преодоление конфронтационной напряженности, но по-прежнему сохраняет ее следы.
Это не означает, что люди не могут находиться в конфликте. У них зачастую бывают конфликтные интересы, а по отношению к противникам мы нередко демонстрируем неприязнь. Но этот антагонизм по большей части направлен против других лиц – а точнее, против расплывчато определяемых групп, – которые находятся на определенном расстоянии, желательно вне досягаемости для зрения и слуха. Всеобъемлющую напряженность вызывает именно непосредственная ситуационная конфронтация, и для того, чтобы насилие в ситуации лицом к лицу произошло, требуется какая-либо ситуационная траектория обхода этого эмоционального поля.
Теперь можно перейти к рассмотрению второй особенности эволюции, актуальной для конструкции человеческого насилия. Здесь нас будет интересовать уже не биологическая эволюция физических системных настроек человеческих организмов – мы обратимся к человеческим институтам, которые также можно рассматривать как эволюционирующие во времени, причем одним институтам удается пройти отбор, необходимый для выживания, а другим нет. Если на физиологическом уровне человеческая эволюция привела к тому, что нас при столкновении с кем-то другим в антагонистическом режиме переполняет конфронтационная напряженность, то в истории человечества развитие насилия должно было происходить за счет социальной эволюции техник преодоления конфронтационной напряженности/страха.
Как демонстрируют исторические сопоставления, социальная организация играет огромную роль среди факторов, предопределяющих объем совершаемого насилия. История армий представляет собой историю организационных приемов, позволяющих удерживать людей в бою или по меньшей мере препятствующих бегству, даже если они испытывают страх. В племенных обществах сражения были короткими – в основном они представляли собой стычки между несколькими сотнями человек (или еще меньшим количеством участников), которые с перерывами продолжались в течение нескольких часов и обычно прекращались вместе с появлением единственной жертвы – убитого или тяжело раненного. Без социальной организации, способной удерживать бойцов вместе в одном строю, они метались взад-вперед по линии соприкосновения с противником группами по несколько человек, спасаясь бегством при попадании на неприятельскую территорию более чем на несколько секунд. Эта схема напоминает о сегодняшних уличных бандах, которые совершают свои вендетты в виде взаимных нападений «с колес», стреляя в группу противников из движущегося автомобиля, – хотя в ситуациях, когда происходит встреча одной группы с другой с присутствием большого количества их участников, они, как правило, предаются пустым угрозам и оскорблениям в адрес друг друга, но при этом стараются избежать открытого столкновения. Данное сравнение показывает, что эволюция социальной техники активации насилия не сводится просто к тому или иному историческому периоду: отдельные группы современных обществ находятся в том же структурном положении, что и небольшие первобытные племена, не имевшие организационного аппарата для принуждения бойцов к тому, чтобы они оставались в сражении[21].
Более сложная социальная организация в Греции, Риме и Китае эпохи Античности позволяла бросать в сражение более многочисленные (иногда порядка десятков тысяч солдат) и более дисциплинированные войска, которые могли вести бой целый день. В средневековой Европе сражения также обычно продолжались один день. Накануне эпохи Наполеоновских войн численность армий иногда достигала сотен тысяч человек, а сражения длились до трех дней. В мировых войнах ХX века сражения при поддержке массивного бюрократического аппарата тянулись до полугода и более – в качестве примеров можно привести битвы за Верден и Сталинград. В любой исторический период основную часть армий составляли молодые мужчины примерно на пике репродуктивного возраста, однако масштаб убийств определяется типом социальной организации. Эту вариативность невозможно объяснить борьбой за репродуктивные достижения. Эволюционировали в данном случае организационные приемы, позволявшие удерживать солдат в строю, где они могли наносить определенный урон противнику или по меньшей мере противостоять дальнобойному оружию, способному поражать их ряды. Эволюция этих приемов происходила благодаря ряду изобретений. В античную эпоху это была фаланга с сомкнутыми рядами, в Новое время – воинские подразделения, которые прошли муштру на плацу и шли в бой в окружении корпуса офицеров, стремившихся удержать солдат в строю. В современных массовых армиях такими приемами выступают политизированные призывы и способы укрепления морального духа, бюрократические методы позволяют заманивать людей в ловушку военной организации, из которой нет выхода, а также существуют формирования, специализирующиеся на принудительных мерах, наподобие военной полиции, задача которой состоит в том, чтобы не дать солдатам убежать. Работу Джона Кигана «Лицо войны» можно интерпретировать именно как сравнение таких методов на протяжении нескольких исторических периодов (см. [Keegan 1976], а также [Мак-Нил 2008; McNeill 1995]).
Военная организация дает самую простую возможность отследить социальные приемы, позволяющие преодолевать нашу биологическую склонность к ненасилию. Но существуют и другие сферы насилия, где развивались подобные приемы – в качестве примеров можно привести эволюцию дуэлей, боевых искусств и других школ единоборств, а также стандартного коллективного поведения спортивных болельщиков. Скажем, возникновение футбольных хулиганов в Великобритании ХX века можно рассматривать именно в качестве такой эволюции приемов: сначала фанаты участвовали в постановочном возбуждении спортивных состязаний, а затем произошло отделение этого возбуждения от собственно игры, в результате чего элита профессионалов смогла активировать собственную форму «беспорядков по первому требованию». К рассмотрению этих тем мы обратимся в последующих главах.
Устаревшее использование слова «эволюционный» в смысле прогресса не слишком согласуется с исторической моделью насилия – если таковая и существует, то она заключается в том, что способность к насилию возрастала вместе с увеличением масштабов социальной организации. Насилие не является чем-то первозданным, но и цивилизация его не усмиряет – гораздо ближе к истине обратное утверждение. Однако здесь в техническом смысле приобретает актуальность один из аспектов эволюционной теории – и выводы его неутешительны. Используя терминологию Норберта Элиаса, искомая модель может представлять собой не только «процесс цивилизации», но и в равной степени «процесс децивилизации»[22]. Не разделяя увлечения понятийным аппаратом эволюционной теории, я в большей степени склоняюсь к рассмотрению цепочек исторических событий с точки зрения веберовской теории многомерных изменений в социальной организации власти (наиболее всеобъемлющие разработки в этом направлении принадлежат Майклу Манну [Манн 2020а; Mann 2020b; Манн 2022]. Технические приемы осуществления насилия всегда должны соответствовать задаче преодоления конфронтационной напряженности/страха, и сколь бы масштабными ни были упомянутые выше организации на макро- и мезоуровне, их эффективность всегда проверяется на микроуровне. Эволюционная точка зрения в данном случае прежде всего выступает для нас напоминанием о чрезвычайно длительной перспективе. Проблема, которую стремилось разрешить развитие социальных техник, была создана именно нашими биологическими системными настройками – тем обстоятельством, что мы испытываем слишком сильные эмоциональные затруднения при столкновении с насилием лицом к лицу. Но к счастью для человеческого благоденствия, эта проблема в значительной степени по-прежнему сопротивляется решению.
Источники
По своей структуре эта книга представляет собой теоретическое исследование, но при этом она в значительной степени ориентирована на эмпирические данные. Целью автора было представить изображение насилия с максимально близкого расстояния. При работе над книгой в ход пошли любые доступные мне источники информации. Везде, где это было возможно, я старался использовать визуальные свидетельства. Доступные видеозаписи драк имеются главным образом для насилия, совершаемого полицией, насилия во время спортивных состязаний и насилия толпы. Кроме того, в отдельных случаях видеозаписи приходят на помощь при изучении современных военных действий, хотя более показательны антропологические съемки племенных войн. Фотоснимки, как выяснилось, еще более полезны, чем видеозаписи, поскольку они позволяют уловить эмоции и подробно демонстрируют пространственные положения человеческих тел. Присутствующие в книге фотографии автор включил в текст в той мере, насколько это позволили сделать практические возможности издателя