Насилие. Микросоциологическая теория — страница 23 из 37

Насилие в спорте

Во время одного из матчей НБА в 1997 году баскетболист Деннис Родман намеренно ударил телеоператора ногой в пах при падении за пределы игровой площадки в борьбе на подборе мяча под кольцом. Этот инцидент произошел в напряженный момент игры между чемпионом НБА «Чикаго Буллз» и «Миннесотой Тимбервулвз», когда «Миннесота» (хозяин поля) только что отыграла отставание в 11 очков и счет был равным (71:71). Пока оператора увозили на носилках-каталке, игра была остановлена на семь минут, и эта задержка стоила «Миннесоте» инициативы – «Чикаго Буллз» снова вышли вперед и одержали восьмую победу подряд со счетом 112:102. Родман входил в число лучших оборонительных игроков НБА, и описанная сцена насилия вспыхнула в тот момент, когда он предпринял отчаянную попытку прервать голевую серию команды соперника. Действия Родмана нашли поддержку в высказываниях игроков и тренеров «Чикаго», прозвучавших после игры: несмотря на то что удар по беспомощному постороннему человеку был вопиющим нарушением правил спортивного поведения, товарищи Родмана по команде обвинили оператора в симуляции травмы. «Когда ты находишься так близко к игре, нужно быть готовым уйти с дороги. Это наша площадка», – заявил, к примеру, еще один звездный игрок «Буллз» Скотти Пиппен (см.: San Diego Union, 16 января 1997 года). В определенном смысле эта стычка была чужеродным элементом для матча, поскольку она не представляла собой противостояние между игроками соперничающих команд. Однако, как и в тех случаях, когда насилие происходит между самими спортсменами, этот инцидент случился в тот момент игры, когда насилие было наиболее вероятным, и стал переломным моментом для всего матча.

Существует как минимум три разновидности насилия в спорте. Во-первых, давайте задумаемся: что заставляет спортсменов вступать в стычки друг с другом во время игры? Лучший ответ на этот вопрос мы получим, если рассмотрим другой вопрос: когда в игре вспыхивают драки? Ответив на него, мы обнаружим, что насилие, которое совершают спортсмены, порождается тем же самым, что создает максимальный драматизм в игре. Во-вторых, чем объясняется насилие со стороны зрителей? Зрители поглощены тем же драматичным потоком событий – именно поэтому существует тесная связь между насилием зрителей против игроков и насилием игроков против игроков. В-третьих, насилие, которое совершают зрители или болельщики за пределами мест проведения соревнований: когда они устраивают драки друг с другом, занимаются вандализмом или сталкиваются с полицией? Крайним проявлением насилия за пределами стадионов выступает насилие спортивных хулиганов, которое оказывается полностью оторванным от ритмов игры, – но даже здесь драматическая структура происходящего на спортивной арене объясняет насилие за ее пределами.

В этой главе везде, где только возможно, будет использоваться метод непосредственного наблюдения за деталями действа. Акцент будет делаться не на характеристиках, связанных с происхождением игроков или болельщиков, а на реальном течении событий в эмоциях проживаемого времени. Я опираюсь на собственные наблюдения за соревнованиями, в основном по телевидению, и на интервью с бывалыми фанатами тех или иных видов спорта. Кроме того, мои общие выводы основаны на выдержках из новостей, содержащих данные об эпизодах спортивного насилия за 1997–2004 годы, и фотоснимках этих инцидентов. Из всех разновидностей действ именно спорт в последние годы стал лучше всего фиксироваться на фото- и видео, что позволяет увидеть временну́ю последовательность конфликта лучше, чем в случае большинства других видов насилия.

Спортивные состязания как драматически выстроенные конфликты

Спортивные состязания намеренно затеваются ради создания захватывающего и зрелищного соперничества. Происходящее во время игры спонтанно и непредсказуемо в деталях. Однако репертуар возможных событий структурирован заранее выбранными процедурами. Из всех конфликтов именно спортивные игры обладают наибольшей степенью постановочности, а сама форма конфликта была выбрана благодаря драме, которую она производит. Правила спортивных игр формулировались и переформулировались таким образом, чтобы направлять действие по определенным траекториям; эти сознательные решения обычно выбираются для того, чтобы способствовать более драматичному действию в игре. Например, в бейсболе высота горки, на которой находится питчер, была уменьшена, а страйковая зона* сокращена, поскольку так можно наносить больше ударов; в американском футболе появились передачи вперед; в баскетболе добавились трехочковые броски и была сужена зона, в которой могут стоять защитники, блокируя корзину[1]. Спорт – это реальная жизнь, что и делает его увлекательным; однако эта реальная жизнь предстает в ее наиболее намеренно и искусственно организованном и контролируемом виде. Спорт оказывается чем-то большим, чем жизнь – конфликтом в его чистейших формах, лучше сфокусированных и поэтому приносящих больше драматического удовольствия, чем обыденные события.

Ключевой составляющей спорта является его эмоциональная привлекательность. Зрители следят за ходом действа прежде всего ради переживания драматических моментов: одна из сторон состязания вырывается вперед в счете; оборонительные маневры приводят к отражению атаки соперника; преодоление первоначального отставания приобретает характер драмы; на последней минуте игры одерживается триумфальная победа. Разумеется, выигрыш не всегда достанется вашему фавориту – в среднем он проиграет половину матчей. Но даже поражение может принести драматическое удовлетворение, достаточное для того, чтобы зрители снова пришли на игру, если в ней будет достаточно зрелищных моментов. Основные элементы драматургии спорта просты и имеют повторяющийся характер, однако их можно варьировать множеством способов. В тех или иных видах спорта имеются собственные паттерны временны́х рамок драматических моментов. Например, игра в бейсбол представляет собой длительные розыгрыши, в ходе которых целая череда игроков пытается добраться до базы, – появляющаяся при этом напряженность может как привести к изменению счета, так и не дать никакого результата. В европейском футболе (soccer) происходит длительное непрерывное давление, которое в редкие моменты получает разрядку в виде гола. В американском футболе, где у команд имеется четыре дауна* (попытки) продвинуться на десять ярдов в сторону противника и получить еще один шанс на то, чтобы продолжить движение мяча к голевой линии, драматизм связан с достижением промежуточных целей. В баскетболе, когда команды идут очко в очко, драматические моменты возникают в серии выматывающих нервы тайм-аутов под конец матча, когда соперники ведут борьбу за решающий бросок, блок или перехват мяча.

Литературное повествование зависит от напряженности сюжета; в архетипической ситуации главный герой, столкнувшийся с той или иной проблемой, отправляется на поиски ее решения, сталкивается с затруднениями, получает помощь, преодолевает неудачи и обман и, наконец, встречается с главным препятствием лицом к лицу (классическое описание этой схемы представлено в работе Владимира Проппа [Пропп 2021]; ср. [Elias, Dunning 1986]). В произведениях приключенческого жанра, рыцарских романах и комедиях герой в конце концов побеждает; в более сложных драматических сюжетах герой может потерпеть трагическое поражение, когда он теряет внешнюю цель, но одерживает моральную победу, хорошо сражаясь, совершая героическое самопожертвование или обретая внутреннее прозрение. В спорте редко встречаются наиболее сложные из этих драматических решений, однако его движущей силой выступает основная форма драматического повествования.

Чтобы в полной мере насладиться игрой, нужно пережить эти напряженные моменты в реальном времени; если же вы просто посмотрите игру в записи или узнаете о ее исходе в новостях, вы пропустите основную часть эмоционального переживания. Радость триумфа вряд ли нахлынет без нарастания напряжения, а несбывшиеся ожидания при неудаче оказываются той ценой, которую люди готовы заплатить за возможность пережить эти моменты. Кроме того, эмоциональный опыт имеет коллективную природу. Смотреть за выступлением своей команды с трибуны – даже если оно в итоге окажется неудачным – становится удовольствием благодаря гулким звукам, издаваемым толпой, и жестам, которые подхватывают друг у друга находящиеся в ней люди; эти же вещи превращают моменты триумфа в опыт, который запоминается на всю жизнь. Именно поэтому во время долгожданной игры стадион будет битком набит зрителями, несмотря на то что им могут достаться неудобные места, да и в целом было бы лучше посмотреть матч по телевизору. Болельщик переживает не столько наблюдение за самой игрой, сколько драматическую последовательность эмоций, усиленных присутствием толпы единомышленников.

Помимо кратковременных напряженных моментов по ходу игры, существуют дополнительные источники возбуждения. Предвкушение и напряженность могут нарастать в рамках серии игр или матчей, в зависимости от положения команд в таблице регулярного чемпионата или их позиции в турнирной сетке. В некоторых видах спорта (преимущественно американских) существуют цели второго порядка, которые появляются благодаря ведению игровой статистики. В результате в личном зачете игроки могут становиться чемпионами по количеству отбитых подач или набранных очков, различными способами попадая в реестры рекордов вне зависимости от того, выигрывает или проигрывает их команда[2]. Кроме того, в игре могут присутствовать экстраординарные моменты демонстрации мастерства (например, когда бейсболист на шорт-стопе* демонстрирует зрелищную игру в поле, а баскетболист забрасывает мяч в корзину сверху в полете), однако такие моменты непредсказуемы, им не предшествует нагнетание напряженности, и хотя они доставляют удовольствие массе зрителей, они стоят в стороне от основной драмы конфликта. Существуют также драматические аспекты биографий отдельных игроков: одни из них новички, другие – стареющие ветераны; спортсмены получают травмы и восстанавливаются после них; игроки переходят из команды в команду (и старое соперничество приобретает новую форму) и ссорятся с товарищами по команде, тренерами и функционерами. Осведомленные обо всем этом болельщики оказываются участниками непрерывной многосерийной мелодрамы, мыльной оперы в реальной жизни; этот материал формирует как непрерывный поток новостей, так и разговорный капитал, позволяющий налаживать коммуникативные связи между фанатами. Именно благодаря длительному знакомству с личными историями игроков переживание спортивного события становится для фаната гораздо более насыщенным смыслами, нежели для постороннего человека, которому те же события, скорее всего, покажутся неинтересными. Именно по этой причине фанаты считают скучными те виды спорта, которые популярны в других странах.

Зрители приходят на матч ради коллективного бурления, потока драматических эмоций, благодаря которым происходит возгонка напряженности в групповую энергию и солидарность. Спортсмены разыгрывают эти эмоциональные всплески более сложным способом. В командных видах спорта они совместно переживают коллективные эмоции со своими одноклубниками, и успех выступления зависит от эмоциональных резонансов, которые поддерживают как координацию, так и энергичность команды; в обыденном языке две эти характеристики совместно именуются «импульсом» или «химией» [Adler 1984]. Кроме того, игроки – как в индивидуальных, так и в командных соревнованиях – вовлечены в эмоциональное взаимодействие со своими соперниками. Игра состоит из состязаний в мастерстве и упорстве, но самое главное заключается в том, что каждый ее момент представляет собой вызов: кто станет эмоционально доминировать? Это борьба за эмоциональную энергию в формальном смысле теории ритуалов взаимодействия; игрок или команда, которые ее приобретают, выигрывают в тот момент, когда соперник ее теряет. Именно так выглядят эмоциональные поворотные точки игры.

Три рассмотренных разновидности эмоциональной динамики – коллективное бурление при нарастании драматической напряженности у зрителей; уровень эмоционального резонанса внутри команды; борьба за эмоциональную энергию между соперниками – составляют фон, на котором происходят вспышки спортивного насилия[3].

Динамика игры и насилие, осуществляемое спортсменами

Когда происходит насилие? Ниже мы попробуем зафиксировать те моменты во время спортивных матчей, когда оно наиболее вероятно. Рассмотрим более масштабное сравнение: благодаря каким особенностям спорта насилие становится более частым и более жестоким (хотя эти два момента не обязательно коррелируют)?

Определенная доля насилия присутствует в самой спортивной игре. Боксеры наносят друг другу удары; в американском футболе игроки ставят блоки и отбирают мяч, прилагая максимально возможные усилия; хоккеисты используют силовые приемы. Даже при соблюдении правил игры часто случаются травмы. Однако в дальнейшем термин «спортивное насилие» будет применяться к насилию, которое происходит за рамками правил и, как правило, приводит к остановке игры. Два эти типа насилия пересекаются: то или иное насилие на игровом поле как бы признается правилами, но при этом существуют наказания за фолы, неуместную грубость и удары не по правилам. Так формируется континуум, простирающийся от правомерного использования силы игроком до фолов и драк, ведущих к прерыванию игры; этот континуум характеризуется нарастанием эмоциональной эскалации.

Спортивные состязания можно разделить на три основных типа: 1) постановочные бои, в которых присутствуют ситуации как нападения, так и защиты; 2) параллельные состязания, в которых участники стремятся превзойти друг друга в достижении какой-либо цели; 3) демонстрация мастерства, где победа зависит от того, удастся ли участникам произвести впечатление на группу арбитров. Спортивное насилие чаще всего встречается в постановочных боях – точнее, в их различных подвидах. Рассмотрение причин этого продемонстрирует, что структура поединка гораздо важнее диспозиционных и фоновых объяснений, на которые часто ссылаются для объяснения спортивного насилия.

В качестве объяснения насилия зачастую выдвигается такой фактор, как маскулинность, будь то в виде культурного кода агрессии и доминирования либо в виде физиологической версии – тестостерон и накачанные мышцы. Между тем к наиболее мускулистым и мужественно выглядящим спортсменам относятся легкоатлеты, которые выступают в таких дисциплинах, как толкание ядра, метание диска и молота, – однако в ходе соответствующих соревнований почти не встречаются драки. То же самое происходит и в тяжелой атлетике – виде спорта, в котором наибольшее внимание уделяется огромной мускулатуре. Все это параллельные состязания, в которых отсутствует прямая конфронтация в нападении и защите; формат встречи соперников, какой бы напряженной и конкурентной она ни была, здесь не способствует появлению драматической разновидности насильственного противостояния[4]. Еще дальше от таких состязаний находятся соревнования по демонстрации мастерства наподобие гимнастики – мужчины-гимнасты очень мускулисты, но в структуре их соревнований отсутствует конфронтация. Именно по этой причине мужчины, участвующие в подобных соревнованиях (вне зависимости от того, принимают ли они вид спортивных состязаний наподобие фигурного катания или музыкального развлечения, такого как балет), обычно считаются не слишком маскулинными, даже если они демонстрируют очень высокий уровень силы и координации тела.

Те виды спорта, в которых присутствуют ситуации как нападения, так и защиты, особенно драматичны, поскольку в них напряжение, как правило, нагнетается на протяжении серии эпизодов и допускается как внезапная, так и постепенная смена доминирующей стороны. Спортсмены пытаются как нападать сами, так и блокировать действия соперников. В отражении угроз и препятствии сокрушительной силе присутствуют напряженность и драматизм, а когда крепкую защиту наконец удается прорвать, наступает эмоциональный триумф; в то же время возможны и неприятные эмоции от того, что противник не позволил продемонстрировать мастерство, а командные действия были сломлены. При столкновении нападения и защиты в серии таких эпизодов, скорее всего, будут появляться моменты эмоционального перелома.

Насилие чаще всего встречается в тех видах спорта, которые имеют форму постановочных боев, однако самого по себе этого недостаточно. Наиболее близки к настоящим поединкам бокс и спортивная борьба, однако в рамках этих дисциплин дело редко доходит до драк, не предусмотренных регламентом. Как мы уже видели в главе 6 на примере инцидента с Майком Тайсоном, откусившим кусок уха Эвандера Холифилда, серьезная эскалация насилия, выходящая за рамки правил, как правило, полностью нарушает поединок. Схватка является столь всеобъемлющей составляющей спорта как такового, что не может быть и речи о том, чтобы произвести драматический эффект путем ее эскалации. В других видах спорта стычки игроков выступают способом продемонстрировать, что бой понарошку, которым является состязание, уже перерос в настоящее сражение. Но это исключено в случае с боксом, драматическая форма которого притязает на то, чтобы быть настоящей дракой, – либо во всяком случае здесь остается мало драматических ресурсов для того, чтобы чьи-то распри и гнев представали как выходящие далеко за рамки нормы[5].

В спортивной борьбе избегать насилия за рамками правил удается еще строже[6]. Опытные борцы ведут бой на близком расстоянии от противника, когда более жесткие приемы наподобие ударов ногами и кулаками практически невозможно применить, задействовав какую-либо силу; стандартный борцовский прием заключается в том, чтобы повалить соперника на землю, а затем силой перевести его в беззащитное положение на лопатках. Даже относительно неопытные борцы обычно знают, как заблокировать и затормозить противника, поэтому такие поединки обычно превращаются в соревнование по мускульной выносливости. Драматическая форма здесь довольно проста, и вместо нарастания до пиковых моментов напряжения она, как правило, под конец приходит к постепенному установлению доминирования или к почти патовой ситуации. Очень опытные борцы могут совершать внезапные нападения и уходы от соперника, но сиюминутный результат любого такого движения, как правило, заключается в том, чтобы еще больше обезвредить противника. Таким образом, сама форма борьбы как спортивного поединка, предполагающего максимально прямое и затяжное противостояние двух мышечных масс, ограничивает ход поединка несколькими основными сюжетными линиями.

Насилие, которое происходит между самими спортсменами, наиболее часто случается в наступательных/оборонительных поединках, организованных в виде командных, а не одиночных состязаний, хотя сами драки, как правило, происходят между отдельными игроками. Это соответствует общей закономерности, согласно которой насилие зависит от групповой поддержки. Вот две основные характеристики, предопределяющие насилие: 1) в какой степени насильственные действия, попытки или угрозы насилия интегрированы в само игровое действо и 2) в какой степени спортсмены защищены от получения травм.

Систематических данных о насилии, которое спортсмены совершают друг против друга, сравнительно немного[7]. Из-за отсутствия иных основанных на непосредственных наблюдениях количественных подсчетов случаев насилия во время спортивных матчей можно использовать следующие данные, полученные в результате собственных подсчетов автора, источником которых были новостные сообщения и телетрансляции, а также опросы болельщиков со стажем. В профессиональном хоккее драки происходят примерно один раз за матч. В американском футболе игроки дерутся один или два раза за один тур профессионального чемпионата, проходящий по выходным дням (в общей сложности около 15 игр), однако в напряженных встречах ближе к концу сезона драки случаются чаще[8]. У бейсболистов драки случаются примерно раз в неделю, за которую происходит 90 матчей профессиональных команд. В баскетболе драки бывают редко (менее 1% игр)[9]. В европейском футболе драки, по-видимому, происходят очень редко.

Чем можно объяснить такую частоту драк в разных видах спорта?

В некоторых спортивных играх прямое телесное сопротивление действиям противника вообще является основной формой действия. Например, в американском футболе насилие является нормальной формой игрового поведения, поскольку этот вид спорта предполагает телесные столкновения во время захватов, блокировок и пробежек сквозь ряд игроков, ведущих борьбу за мяч. В хоккее используются силовые приемы, игроки на скорости врезаются в борта площадки. В баскетболе присутствует определенный набор ситуаций, когда спортсмены толкают и захватывают друг друга в борьбе за позицию на поле, а в те моменты, когда игрок ведет мяч к корзине, или при схватке за мяч также присутствует возможность силового контакта или блокирующих действий. В бейсболе правилами предусмотрено несколько видов набегающих столкновений или блокировок соперника, в особенности при контактной игре у домашней базы между кетчером*, который проводит осаливание*, и бегущим ему навстречу соперником. То, что нормальное для игры насилие перерастает в разъяренные драки, из‑за которых приходится останавливать матч, или то, что ощущения напряжения и опустошенности, порождаемые этим нормальным игровым насилием, выливаются в насилие, не предусмотренное правилами, выглядит очевидным. Тем не менее, несмотря на то что именно в подобных видах спорта, предполагающих телесный контакт, и сосредоточены основные случаи насилия, совершаемого спортсменами в отношении друг друга, этого недостаточно для объяснения как частоты насилия в различных видах спорта, так и того, в какие именно моменты насилие выплескивается наружу.

В играх, где одна из сторон должна препятствовать усилиям соперника изменить счет, возможность возникновения драк предусмотрена самой их структурой. Поэтому в тех видах спорта, где такие препятствия отсутствуют, драки почти никогда не возникают. Однако препятствия могут возникать окольным путем именно там, где они формально отсутствуют. Возьмем, к примеру, гольф – вид спорта, представляющий собой параллельные состязания, между участниками которых отсутствуют физический барьер, однако они ведут себя очень спокойно, а при игре на одной лунке не бывает много соперников. Тем не менее на полях для гольфа действительно порой случаются драки. Правда, лично мне доводилось быть свидетелем, слышать и читать только о таких драках, которые происходили не между непосредственными соперниками по игре, а в ситуациях за пределами регламента турнира, когда одни гольфисты злились на других, находившихся впереди них, за нерасторопность в игре – таких медлительных игроков иногда пытаются ударить мячом или применить к ним меры физического противодействия. В этом примере препятствия возникают в контексте игры, однако не подразумеваются правилами самого соревнования. Можно согласиться с тем, что гольфисты в целом ведут себя мирно, но так происходит не потому, что они более вежливы и в большей степени, чем другие спортсмены, принадлежат к высшему среднему классу, а потому, что драматическая структура напряженности в игре в гольф не организована таким образом, чтобы порождать конфронтации с соперниками.

То же самое касается и теннисистов: несмотря на то что их вид спорта традиционно связан с благовоспитанными представителями высших классов, он не исключает вспышек гнева – причем не только среди мужчин, но и среди женщин. Теннис представляет собой разновидность наступательно-оборонительной схватки, в которой игроки непосредственно препятствуют попыткам соперника нанести результативный удар. Однако между ними присутствует физический барьер в виде сетки, поэтому игровое действие принимает специфическую форму: теннисист должен отражать мяч, направленный соперником или соперницей, а не наносить по нему или по ней сильные удары. Напряженность, которую вызывают резкие усилия и чередующиеся удары, а также драматичные неудачные моменты при потере очка, могут приводить к эмоциональным всплескам, хотя их объектом оказываются судьи, а не противники [Baltzell 1995]. Одного лишь гнева оказывается недостаточно для начала драки[10].

Манипуляции правилами спортивных игр были направлены на то, чтобы принять в расчет насилие, выходящее из-под контроля. Например, в американском футболе существуют штрафы за неоправданно грубую игру, за подсечку или удар игрока сзади либо в уязвимые места наподобие коленей, за нанесение ударов игрокам, которые занимают особенно уязвимую позицию или не выполняют силовых приемов (например, квотербек), за помехи игроку, получающему пас, или защитнику, который еще не поймал мяч, и т. д. Эти штрафы в той или иной степени влияют на возможность победы в игре, но при этом, поскольку обе команды, как правило, совершают действия, за которые предполагается штраф (а штрафы за жесткую игру учитываются точно так же, как и штрафы за другие нарушения, такие как офсайды), существует тенденция к равновесию штрафов между обеими командами, так что у игроков нет всеобъемлющего стимула избегать штрафов за жесткие действия. Аналогичным образом целый ряд наказаний существует в хоккее, включая штрафы за те проявления насилия, которые выходят за рамки правил: удар и зацеп соперника клюшкой, а также особо жесткие силовые приемы. Более серьезные столкновения сами по себе наказываются как обычные и предсказуемые нарушения, которые часто происходят в ходе игры. Штрафы в виде удаления с площадки на определенное количество минут влияют на шансы на победу, но учитываются как в атакующей, так и в оборонительной стратегии (например, при игре в большинстве, когда соперник остается в меньшинстве из‑за удалений, но существует также и тактика противостояния игре в большинстве)[11]. В баскетболе за грубую игру назначаются штрафные броски, которые обычно не приносят достаточно очков в каждом отдельном случае, чтобы существенно повлиять на победу в игре, где итоговый результат иногда выражается трехзначными числами, – однако в совокупности или в решающие моменты матча штрафные броски могут решить его исход. Штрафные броски в баскетболе назначаются настолько часто в обе стороны, что считаются нормальным элементом игры и учитываются в ее ходе и тактике; игра включает в себя ряд действий, которые, строго говоря, не соответствуют правилам, но ожидаемы и представляют собой еще одну сферу риска и конкуренции, в которой должны быть искушены грамотные игроки и команды. Основной ход игры окружен полутенью контролируемого насилия. Штрафные санкции позволяют использовать определенную форму контролируемого насилия, удерживаемую в рамках, которые по умолчанию понимаются всеми участниками игры и выступают способом сделать насилие возможным, преодолев конфронтационную напряженность/страх при помощи социальной организации насилия в ограниченной форме.

Влияние штрафных регламентов на ход поединка становится заметным при сравнении игровых видов спорта, в которых применяются довольно жесткие наказания. Например, в европейском футболе обычно забивается мало голов, поскольку у каждой команды есть вратарь (в отличие от игр с открытыми воротами и запретом на защиту ворот[12]), а также защите помогают правила, определяющие положение вне игры. Нередко исход игры решает одиннадцатиметровый штрафной удар, который пробивается без «стенки», – условия для его назначения появляются благодаря довольно драконовским правилам, запрещающим перехват мяча с помощью контактных приемов. Кроме того, вместо футболистов, удаленных с поля за нарушение правил, нельзя выпускать других игроков, поэтому оштрафованная команда оказывается в очень невыгодном положении, играя в меньшинстве. Подобные жесткие наказания сдерживают выход насилия за некую грань, в результате чего возникает атмосфера, в которой редко происходят стычки, нарушающие распорядок игры.

Тем не менее сама по себе институционализация частых мягких наказаний не очень хорошо позволяет предсказать, каким будет реальный масштаб насилия между участниками игры. И в хоккее, и в американском футболе, и в баскетболе структура наказаний нормализует насилие, выходящее за рамки правил, однако в хоккее драки случаются очень часто, в американском футболе – достаточно часто, а в баскетболе – очень редко. Кроме того, драки определенного типа довольно часто происходят в бейсболе, где отсутствует нормализующая ход игры структура наказаний за грубые приемы (вместо этого действует сравнительно суровое правило на случай драк: удаление с поля, иногда дополняемое штрафами и отстранением от последующих матчей – в этом отношении бейсбол напоминает европейский футбол). Поэтому требуется дополнить список условий, при которых возникают драки, еще одним пунктом.

Им выступает масштаб защиты игроков от травм в случае, если драка все-таки началась.

Например, хоккеисты надевают на игру прочную экипировку, включающую шлемы и перчатки; в качестве оружия в драке могут использоваться клюшки, однако на практике этого почти никогда не происходит, хотя поводом для стычки могут выступить зацепы противника клюшкой или игра высоко поднятой клюшкой. Как правило, во время хоккейных драк игроки бросают клюшки и дерутся кулаками в перчатках. Экипировка служит хоккеистам как для защиты от ударов, так и для ограничения урона, который они могут нанести друг другу во время драки[13]. Кроме того, вскоре после начала драки ее участников обычно окружают другие игроки, которые спорят и толкаются друг с другом, но в целом из‑за этого пространство, в котором могут перемещаться участники драки, становится ограниченным, а вслед за этим сужаются возможности для нанесения приличных ударов. К тому же хоккеисты находятся не в тех условиях, чтобы устроить настоящий боксерский поединок, поскольку на ногах у них надеты коньки, не позволяющие им надежно стоять на ногах.

В американском футболе игроки также имеют прочную экипировку и носят шлемы, защищающие лицо. Они довольно часто вступают в кулачные драки, которые не причиняют их участникам особого вреда, поскольку кулаками можно мало что сделать против такой защиты; в результате драки наносят меньше ущерба в сравнении с обычными игровыми ситуациями, во время которых в американском футболе и происходит большинство травм[14]. Самым опасным предметом, который имеет при себе игрок, выступает его шлем, используемый в качестве эффективного наступательного оружия для таранного удара противника с помощью резкого броска всем телом. Однако такой прием можно выполнить только во время игры. Кроме того, вне поля зрения судей и зрителей остается определенное количество ударов, а то и укусов и попыток выдавливания глаз, когда игроки устраивают «замес»[15]. Некоторые игроки имеют репутацию специалистов по грязной игре исподтишка, однако такие приемы представляются некой замкнутой сферой, которая не перерастает в другие виды более открытого для всеобщего обозрения, а следовательно, и более драматичного насилия – по сравнению с обычным насилием в игре это незначительные эпизоды.

В баскетбол играют без защитной экипировки, а если между игроками и вспыхивают редкие стычки, то они обычно происходят в форме угрожающих поз и жестов – серьезные удары наносятся редко. Таким образом, больше всего драк случается в хоккее – одной из двух игр, где у спортсменов имеется максимальная защита, а в наименьшей степени драки характерны для баскетбола – из всех видов спорта с единоборствами игроки здесь наименее защищены от травм. Другие игры, участники которых выходят на поле без защиты, например европейский футбол, также отличаются низким уровнем насилия, хотя, как мы уже видели, имеется множество причин того, почему насилие между игроками остается на низком уровне[16].

В американском футболе, согласно моим оценкам, драк происходит несколько меньше, чем в хоккее, но в любом случае этот вид спорта находится в средне-высокой части рассматриваемого диапазона. И в американском футболе, и в хоккее игроки примерно одинаково защищены от физических травм экипировкой, а нарушения правил, связанные с насилием, регламентируются штрафными санкциями (хотя можно утверждать, что в хоккее драки имеют более зарегулированный характер). В то же время в американском футболе у игроков есть больше возможностей драться в рамках правил в ходе самого матча, и если в хоккее силовые приемы являются лишь одной из составляющих игры, то в американском футболе блокировки, захваты или прорывы сквозь защитные ряды выполняют почти все игроки во время каждой встречи. Подавляющее большинство травм здесь случается во время самой игры, а не в драках, и если игрок настолько разозлен, что хочет нанести травму сопернику, то самый эффективный способ это сделать – продолжить матч. Именно в американском футболе присутствует больше всего возможностей для демонстративного насилия в рамках правил во время игры. Пожалуй, в этом виде спорта имеется больше всего игровых ситуаций, которые могут спровоцировать выплеск насилия, однако решением, более соответствующим драматургии действа, выступает применение максимального насилия в рамках правил.

Таким образом, перед нами следующая закономерность: чем более защищены участники игры, тем чаще происходят драки. Хоккеисты, равно как и игроки в американский футбол, участвующие в потасовке, не предусмотренной регламентом матча, напоминают детей, устраивающих ссоры друг с другом неподалеку от взрослых, которые могут их разнять, – правда, спортсмены крупнее и сильнее, чем дети, но ущерб, который они могут нанести друг другу, ограничен как их экипировкой, так и их социальным окружением. Та же самая модель проявляется в контрасте между немецкими и французскими дуэлями. Немецкие студенты-дуэлянты во время своих «мензуров» [мера, нем.] в буквальном смысле измеряли взаимную стойкость в поединке, обеспечив защитную экипировку от пояса до шеи, надев защитные очки и используя легкие незаточенные шпаги. Напротив, французские дуэлянты гораздо меньше защищали тело, но держали дистанцию в поединках на шпагах и пистолетах. Немецкие студенты рубились энергично и долго, чтобы получить несколько почетных шрамов, – французы устраивали свои поединки с демонстративным бахвальством, но статистика показывает, что в большинстве случаев травм удавалось избежать. Хоккеисты и американские футболисты очень напоминают сцепившихся друг с другом немецких студентов, для которых дуэль становилась затяжной игрой с мягкими последствиями, тогда как большинство участников других спортивных игр, основанных на конфронтации сторон, похожи на французских дуэлянтов.

Если взять для сравнения бейсбол, то можно увидеть, что защитные меры могут иметь социальный, а не физический характер[17]. Бейсбол (за исключениями некоторых игровых ситуаций) не является контактным видом спорта, поэтому можно ожидать, что здесь будет происходить мало драк, связанных с соприкосновением игроков. При этом бейсболисты, как правило, не имеют прикрывающей их экипировки; играя в защите, они надевают перчатки, но во время драк обычно их снимают. Бэттеры носят шлемы, хотя они не защищают лицо, а иногда надевают щитки на локти и голени, однако эти приспособления не слишком подходят для драк. Мощную защиту на груди и голенях плюс маску на лице имеет только кетчер, причем эта экипировка защищает преимущественно от подачи питчера собственной команды[18].

Почти все драки в бейсболе начинаются после того, как питчер попадает мячом по бэттеру. Обычно при следующем переходе подачи питчер второй команды наносит ответный удар мячом по бэттеру соперника, который затем принимается гневно кричать, оскорблять питчера или нападать на него с кулаками. Затем на поле выбегают остальные участники обеих команд, включая запасных игроков. Особого насилия, как правило, не происходит: другие игроки обеих команд хватают друг друга и могут повалить наиболее возбужденных противников на землю, где колотить соперника кулаками не получится слишком эффективно.

В бейсбольных драках чаще, чем в других видах спорта, происходит свалка. Для сравнения, в баскетболе драки больше случаются один на один, куча-мала бывает редко[19]; в американском футболе и хоккее состав участников драк в целом ограничен только теми игроками, которые уже находятся на поле, причем обычно в них ввязываются лишь спортсмены, находящиеся ближе всего к месту действия. Такая разница в подключении к драке всей команды объясняется тем, что в бейсболе драки, начинающиеся после того, как питчер попадает мячом в бэттера в отместку за аналогичный эпизод, явно представляют собой некий кодекс поведения (хотя и запрещенный официальными правилами игры, что очень напоминает отношения между дуэлями и писаным законом). В таких ситуациях ожидается, что все члены команды хотя бы символически проявят солидарность с товарищами[20]. Выбегая на поле, игроки, сидящие на скамейке, демонстрируют, что поступают так, поскольку это сделали все остальные, и они почувствовали себя обязанными к ним присоединиться. Когда эти бейсболисты оказываются на поле, их действия в основном заключаются в хватании игроков противника (это не только враждебный жест, но и защитный прием, препятствующий тому, чтобы соперники хватали и сбивали с ног игроков их команды), а заодно и собственных одноклубников, чтобы удержать их от продолжения драки – явно с целью избежать санкций за неспортивное поведение.

Если оставить в стороне очевидные мотивации и обоснования, то микросоциология процесса драки между бейсболистами заключается в том, что несколько разгневанных главных участников инцидента осуществляют ритуальную акцию возмездия и защиты чести. Другие игроки, тесно с ними связанные, присоединяются к товарищам, в той или иной степени испытывая гнев, но в то же время стремясь сдержать своих одноклубников. У этих остальных игроков происходит сплочение, как будто в одном громадном ритуале телесного контакта, в котором смешиваются солидарность и враждебность. Во время свалки игроки редко получают травмы, а самое опасное оружие – бита – в таких драках практически никогда не используется: бейсболисты всегда отбрасывают ее в сторону перед самым началом стычки[21]. Среди других спортивных игр бейсбол в целом находится в аномальном положении по степени опасности. Бывают случаи, что при подаче от полученного удара мячом игрок может умереть или стать инвалидом; кроме того, существуют некоторые другие грубые приемы во время бега по базам (в особенности когда кетчер блокирует раннера у домашней базы, а также когда раннер прерывает двойной аут* на второй базе, опрокидывая полевого игрока соперника), но телесных столкновений гораздо меньше, чем в американском футболе или хоккее. Грубые приемы при беге по базам редко приводят к дракам в сравнении с ситуациями, когда мяч при подаче попадает в бэттера, и на них не отвечают намеренной подачей в соперника. Отчасти это объясняется тем, что контактные ситуации во время бега по базам случаются лишь изредка и в непредсказуемые моменты, тогда как питчер может в любой момент намеренно запустить мяч в бэттера – точно так же как и дуэль может быть назначена по усмотрению одной из сторон. Насилие с высокой мотивацией должно иметь драматический характер, а драматическая постановка требует нагнетания напряженности до подобающего и вполне ожидаемого момента.

Подтвердить правило нам и здесь поможет исключение или историческая вариация. Бег по базам был гораздо более жестоким элементом бейсбола до 1920 года, после чего основное внимание стало уделяться такой игровой ситуации, как хоумран, а следовательно, противостоянию бэтера и питчера. До изменения правил в 1897 году к украденным базам относились дополнительные базы, полученные после удара товарища по команде. В последующие два года был установлен новый рекорд по количеству украденных баз – 77 за сезон. В семилетний период с 1909 по 1915 год между полудюжиной игроков, приблизившихся к превышению этого рекорда, развернулась острая борьба, и несколько бейсболистов последовательно увеличили его до 81 (Эдди Коллинз), 83 (Тай Кобб), 88 (Клайд Майлан) и, наконец, 96 баз (снова Кобб) [Thorn et al. 2001: 543, 547]. Именно в это время Кобб стал известен тем, что заточенные шипы на его подошвах наносили защитникам кровавые раны, когда он совершал свои опасные коронные слайды*. Отчасти эта репутация представляла собой бахвальство, формировала имидж Кобба и выступала стратегией запугивания соперников. Кроме того, Кобб доводил до совершенства коварные приемы и умение действовать в нужное время, внимательно наблюдая за движениями питчеров противника. Аналогичные стратегии и приемы вырабатывали и его соперники в борьбе за рекорд по количеству украденных баз. После этого периода конкуренции рекорд оставался неизменным до 1962 года, однако кража баз перестала быть объектом пристального внимания игроков. Ежегодные результаты, которые Кобб и другие претенденты на рекорд показывали по этому показателю, значительно снизились, а драки, основной причиной которых становились попытки украсть базу, практически прекратились[22].

Этот теоретический тезис можно проиллюстрировать с помощью следующего мысленного эксперимента. Европейский футбол представляет собой игру с очень незначительным количеством не предусмотренных правилами стычек вне регламента, поскольку в этом виде спорта происходит непосредственное взаимное сопротивление между атакующей и обороняющейся командами. Однако европейский футбол можно превратить в игру с большим количеством драк наподобие хоккея или американского футбола, предприняв всего два изменения правил: во-первых, форма игроков может содержать больше защитных элементов (например, легкие синтетические защитные жилеты), чтобы футболисты были менее уязвимы к травмам, а во-вторых, можно изменить структуру штрафных санкций, чтобы грубая игра не оказывала столь значительное влияние на драматическое действо победы или поражения в игре. Такого результата можно добиться, приняв штрафные правила наподобие футбольных или хоккейных, когда игроки удаляются за грубость лишь на короткое время (тем самым уменьшив промежуток времени, которое команде придется играть в меньшинстве), или разрешив выставлять замену вместо игрока, удаленного с поля[23]. Это мысленное упражнение должно продемонстрировать, что насилие, которое игроки совершают на поле, определяют именно структурные характеристики подобного рода, а не какие-то неотъемлемые особенности ауры конкретных игр.

Победа при помощи практических навыков, порождающая доминирование в эмоциональной энергии

Спортивные соревнования как разновидность постановочных боев представляют собой поединки лицом к лицу, необычайно продолжительные по сравнению с реальными схватками, которые, как правило, длятся короткое время. В каждой спортивной игре используются приемы, позволяющие добиться победы, которые заключаются в том, чтобы установить доминирование над соперником, находящимся прямо перед вами, – доминирование физическое в моменте и эмоциональное на протяжении более длительного периода времени. Например, в американском футболе нападающие рвутся вперед, а защитники отходят назад, и победа в этом состязании достигается в тот момент, когда одна команда навязывает свою волю другой. Борьба идет за доминирование в сфере эмоциональной энергии – точно так же как это происходит в кульминации военных сражений, когда побеждающая сторона энергично переходит в бешеную атаку, тогда как другая сторона оказывается в замешательстве и охваченной парализующей пассивностью, или во время вооруженных ограблений, когда грабитель пытается наброситься на ничего не подозревающую жертву. В случае спорта разница, помимо ограничений на насильственные действия, заключается в том, что борьба за доминирование обычно растягивается и наглядно демонстрируется на публику. Если мастера ограблений используют возможность для нападения внезапно, а у солдат прорыв наступательной паники происходит после того или иного периода в напряженном состоянии, то спортсменам зачастую приходится предпринимать продолжительные усилия, приносящие в лучшем случае вре́менное и частичное доминирование, хотя иногда оно перерастает в эффектные и решающие колебания инициативы.

Эмоциональная энергия имеет коллективную природу, проявляющуюся в нескольких аспектах. Эта энергия распространяется через команду, которая обретает ее высокий или низкий уровень как единое целое. Точнее, в некоторых сегментах команды может присутствовать больше общих коллективных эмоций, чем у других игроков; команды различаются по эмоциональной сплоченности – как высокой, так и низкой, – причем она варьируется с течением времени. Внутренним сюжетом каждой состоявшейся игры выступают последовательность и масштаб эмоциональной координации. Коллективные эмоции могут быть как позитивными (коллективная уверенность и инициатива), так и негативными (коллективный упадок духа или разочарование) – в нижней части этого континуума могут вспыхивать ссоры между товарищами по команде[24].

Одновременно происходит встречное взаимодействие с соперниками, в результате которого одна сторона приобретает эмоциональную энергию за счет того, что другая ее теряет. В такие моменты часто отмечается, что защита устает – предположительно, от долгого нахождения на поле; однако дело здесь не может быть только в физической усталости, ведь нападающие соперника находятся на поле столько же времени. Физическая усталость выступает проявлением потери эмоциональной энергии: тела уступающих позиции защитников теряют эмоциональный заряд. Эту мысль можно сформулировать иначе: защитники терпят эмоциональное поражение в игре, причем данный момент усиливает то обстоятельство, что насилие в спортивном поединке ограничено правилами, а не носит тотальный характер. Спортивные приемы направлены именно на то, чтобы уничтожить соперника эмоционально, а не физически.

Победить как по итогам матча, так и в его отдельных небольших эпизодах игрокам помогают приемы, с помощью которых они блокируют действия соперника и преодолевают его блоки, сбивают другого игрока с ног, заставляют его пропустить мяч или бегущего человека. Приемы жестокой борьбы преследуют двоякую цель. Во-первых, они направлены на то, чтобы контролировать соперника физически, что позволяет реализовать свою линию игры и воспрепятствовать чужой, а во-вторых, такие приемы устанавливают доминирование в эмоциональной энергии, придавая еще больший ее заряд одной стороне и отнимая ее у другой[25].

Такие конфликты способны вполне естественным образом перетекать из насилия в рамках правил в насилие, не предусмотренное регламентом соревнований, или стычки между игроками наподобие тех, что были рассмотрены выше. В американском футболе наиболее эффективное насилие происходит в рамках обычного хода игры, поэтому драки в основном выступают выражением эмоционального доминирования, которое уже установлено одной из сторон. В других видах спорта, в особенности в бейсболе, драки могут представлять собой драматические кульминационные моменты и поворотные точки в игре.

В бейсболе основной поединок лицом к лицу разворачивается между игроком, подающим мяч (питчером), и отбивающим (бэттером). Отчасти эта борьба представляет собой игру в угадайку: бэттер пытается представить, какой будет подача, с какой скоростью и куда полетит мяч, а питчер варьирует репертуар подач, пытаясь заставить бэттера ошибиться в своих догадках[26]. Здесь также присутствует определенный аспект чисто физического контроля над бэттером: неудержимая скорость подачи может заставить его оцепенеть или поставить его в нелепое положение в попытке угнаться за мячом. Скорость подачи становится неудержимой не только благодаря ее чисто физическим особенностям (свыше 90 миль [145 километров] в час) – нередко все еще зависит от ритмов, нагнетаемых в ходе серии подач; ситуация, когда питчер заставляет бэттера подчиниться его доминирующему ритму, особенно характерна при страйкаутах.

Когда питчер выполняет эффективную серию подач, которая завершается страйкаутом, а также обыгрывает одного бэттера за другим в серии аутов, спортивные комментаторы традиционно используют выражения наподобие «питчер в своем ритме». В связи с этим возникает вопрос: если питчер устанавливает ритм, то почему бэттер не знает, какая именно подача последует, и не подстроится под нее? Тем не менее бэттер находится в пассивной роли, и у подобной ситуации имеются аналоги и в других сферах (они рассмотрены в работе [Collins 2004: 122–124]). Например, в плавании и других видах спорта, где участники соревнований гонятся друг за другом, темп обычно задают побеждающие спортсмены, а остальные должны под него подстраиваться. Если рассматривать гонку с точки зрения технических деталей теории ритуалов взаимодействия, то доминирующим выступает тот ее участник (участница), который ставит себя в центр внимания: побеждающий фокусируется на цели, а проигрывающий фокусируется на победителе. Дэниел Чемблисс [Chambliss 1989] делает особый акцент на тех когнитивных интерпретациях событий, которые совершают победитель и проигравшие. Кроме того, присутствует эмоциональный аспект, который Чемблисс называет «рутиной превосходства»: победитель более спокоен и отрешен, сосредоточен на выполнении отточенных до мелочей приемов, которые, по его или ее убеждению, принесут победу. Тем временем проигравший испытывает большее беспокойство, ощущая присутствие у лучших спортсменов некой таинственной силы, которой он (она) не обладает. Среди приемов, используемых победителем, главными, вероятно, являются методы, которые задают ритм и заставляют других спортсменов под него подстраиваться.

Дальнейшие свидетельства этого обнаруживаются в другой области микросоциологии – в подробнейших описаниях ритмов разговорной речи. При взаимодействии с высокой степенью солидарности собеседники попадают в один и тот же темпоральный ритм. В некоторых речевых взаимодействиях присутствует борьба за то, кто именно устанавливает ритм разговора; записанные на пленку данные демонстрируют, что в эти моменты идет борьба, а один из говорящих начинает доминировать над другим, который уступает и позволяет своему собеседнику задавать ритм [Collins 2004]. Именно таким способом питчер в бейсболе добивается ритмического доминирования над бэттером.

Существуют также более сложные, инстинктивные способы подачи, которые не позволяют бэттеру нанести удар по мячу, с помощью приема, который называется чейндж-ап, когда реальная скорость подачи ниже, чем кажущаяся, а мяч, пересекающий «дом», где стоит бэттер, имеет кривую траекторию, отклоняясь в разных направлениях. Подача мяча в бейсболе отчасти является обманом, отчасти – чистейшим физическим превосходством за счет скорости, а отчасти – разновидностью явного запугивания. Такой прием питчеров, как внутренняя подача, преследует две цели: захватить внутренний угол домашней базы (в особенности если бэттер проявляет слабость) и заставить бэттера попятиться, чтобы ему было сложнее отбить следующую подачу – уже наружную. Стандартным приемом для достижения всех этих целей является подача в технике брашбэк, когда мяч направляется прямо в бэттера, которому приходится отскакивать или падать, чтобы избежать удара мячом. Наконец, такая подача может оказывать устрашающее воздействие, приводя к тому, что доминирование в сфере эмоциональной энергии переходит от бэттера к питчеру[27].

Поединок бэттеров и питчера представляет собой состязание характеров в духе Гоффмана; если бэттер позволит себе выглядеть запуганным, он даст преимущество питчеру, а контроль над собственными внешними проявлениями может выступать попыткой контролировать и внутренние эмоции. Бэттер, который принял брашбэк, был сбит с ног или получил мячом при подаче, может разозлиться именно потому, что испытывает страх, который не способен контролировать; лучше замаскировать этот страх гневом, сохранить драматический фасад, совершив какой-нибудь жест (обычно неэффективный) с целью запугать питчера в ответ[28].

Агрессивная подача в большей степени представляет собой форму бравады, а не реального насилия, хотя порой бэттеры действительно получают травмы от попадания мяча. Тем не менее это скорее угроза насилием, чем его настоящее проявление; успешной она становится в том случае, когда приносит доминирование в эмоциональной энергии, а если бэттер плохо справляется со своей задачей, то за ним наступает и физическое доминирование. Драки в бейсболе почти всегда начинаются в тот момент, когда бэттер обостряет ситуацию в ответ на бахвальство питчера. Но в действительности питчер обычно разозлен так же, как и бэттер, а порой и больше, в чем можно убедиться по соответствующим фотоснимкам – это обстоятельство демонстрирует, что страх получить травму не имеет принципиального значения для гнева.

Эскалация происходит не всегда. Как обычно, с толку сбивает выборка по зависимой переменной. Большинство бейсбольных драк действительно начинаются из‑за конфликтов между питчерами и бэттерами, но подсчет случаев, когда мяч намеренно направляется в игрока, чтобы его ударить (так называемый бинбол), демонстрирует, что такие ситуации происходят гораздо чаще, чем драки. Например, в 105 играх на протяжении одного восьмидневного периода было зафиксировано 64 случая, когда мяч попадал в игрока, но драки случились только два раза (в 42 играх было как минимум одно попадание мячом по игроку, а в 22 играх – несколько), то есть подобные инциденты имели место в 40% матчей, но только 3% из них привели к дракам (подсчитано по данным San Diego Union-Tribune и Los Angeles Times, 25 августа – 3 сентября 2004 года). Чтобы превратить подобный инцидент в драку, требуются дополнительные драматические элементы.

Теперь обратимся к хоккею, где основная часть игровых действий приходится на передачи и прерывание передач, а также на борьбу за шайбу, которую не контролирует ни одна из команд. Такие поединки принимают особенно ожесточенный характер в углах за воротами; защитники считают эту зону площадки своей особой территорией, поэтому вторжения нападающих должны быть особенно агрессивными как для того, чтобы получить шанс выиграть конкретную схватку за шайбу, так и для соответствия высокому уровню эмоционального противостояния. Как пояснял один хоккеист,

я знаю много случаев, когда соперник появлялся в углу. Там-то и становится понятно, будет ли этот чувак еще раз с вами пересекаться, бросит вам вызов или сделает что-то другое. Там вы увидите, на что он способен. [Вопрос интервьюера: Значит, углы – это важно?] Конечно. Вы оказываетесь в углу и реально бьете его локтем, а может быть, и даете ему по голове, и в следующий раз у вас не будет проблем с этим чуваком. Может быть, он снова войдет в угол, но не так жестко, как в первый раз, потому что у него есть шанс еще раз получить локтем по зубам. Может быть, вас за это удалят, но его удастся выбить из игры – что плохого в таком удалении?.. Да, я буду работать локтем и вообще буду наносить запрещенные удары. Конечно, я бы не стал никого бить клюшкой по голове, но вы можете устроить сопернику полноценную проверку. Это твоя задача, и надо следить, чтобы он не вернулся в угол слишком быстро.

А вот кого стоит опасаться – это чувак, который разворачивается и реально бьет тебя в ответ, бах, прямо в нос, и если чувак продолжает нестись в угол со всех ног. В следующий раз ты задумаешься, а он уже с тобой справился. Таких приходится уважать, потому что про них знаешь, что они что возьмут, то и вернут. Такие не отступают [Faulkner 1976: 98–99].

Граница между нормальной игрой и фолами сама по себе выступает одним из аспектов того, как игроки осознают игру. Игроки делают различие между «хорошими» и «глупыми» фолами: первые не только помогают достижению цели в игре – именно такие фолы совершаются наиболее агрессивно и служат сигналом о доминировании. В то же время «дешевые трюки» вызывают презрение, поскольку в них недостает насилия. Тот же самый хоккеист развивает свою мысль:

Чтобы запугать соперника, нужно его поколотить, а отделаться легким штрафом – это никуда не годится: наказание за задержку клюшкой – это фигня, подножка, удержание – это фигня. Хороший штраф – это когда ты его ударил, и он знает, что его ударили. Если поставить подножку, ему это не навредит, даже не побеспокоит, ему будет все равно. Ставить подножки реально глупо, кроме единственного случая, когда соперник оказывается у вас за спиной или когда вы пропускаете шайбу и бьете ему по ногам. Но это все глупо, потому что ты реально не выполнил свою задачу. Это значит, что тот чувак тебя обыграл и тебе нужно притормозить его, поэтому можно зацепить его клюшкой или задержать. Но если вам удастся его запугать, он изначально не сможет оказаться в таком положении [Faulkner 1976: 99].

Как ход отдельно взятого матча, так и более продолжительные отрезки карьеры игроков зависят от кумулятивного эффекта подобных состязаний за эмоциональное доминирование. Как сказал тот же самый хоккеист,

все знают, что в конкретных командах есть конкретные чуваки, которые, если их прижать раз или два, если показать им, что ты собираешься взять на себя инициативу, ну, они не смогут выдержать ударов, и поэтому им придется уважать тебя. Они будут озираться, поэтому вы сможете сломать им игру [Faulkner 1976: 99].

Здесь перед нами не просто вопрос маскулинной идентичности, поскольку в хоккее проверка агрессивности соперника является ключевым аспектом игры. Недостаток агрессивности ведет к тому, что хоккеист начинает играть неэффективно, и это дает преимущество соперникам в игре в рамках правил. Вновь дадим слово тому же хоккеисту:

Я знаю, что у нас в команде есть пара чуваков, ну таких, знаете, которые боятся. Боится – и все тут. Вы можете сказать ему, чтобы он не волновался, что если что-то случится, не переживай, ребята тебя подстрахуют. Но этот чувак просто боится. Отдаешь ему пас, а у него шайба сваливается с клюшки, глупо играет, сторонится опасных моментов. На прошлой неделе мы дали такому пас через синюю линию, а когда появились защитники с той стороны, чтобы не пустить его к воротам, этот наш чувак просто упустил шайбу. В результате ее подхватил чувак из той команды и бросился к нашим воротам. Что за черт, это совсем никуда не годится. Когда мы с моим товарищем по защите сидели на скамейке запасных, он сказал: «Глянь на эту чертову курицу». Смотришь на такие вещи, и тебя они просто бесят. Этому чуваку лучше поменять свое отношение, иначе ему все выскажут [Faulkner 1976: 101].

Как отмечает Фолкнер, наличие опыта обращения за защитой со стороны других людей, похоже, повышает чувство уверенности игрока в своем мастерстве. Ритуальные поединки придают эмоциональную энергию всему спортивному действу. Борьба не является просто отдельным изолированным действием или выражением маскулинности, оторванным от процесса победы в игре:

Когда другая команда знает, что если какой-то из ваших игроков попадает в неприятную ситуацию, то вся команда его поддержит, в таком случае у всех есть уверенность. Именно поэтому некоторых команд боятся – вот, скажем, в команде С… всех боятся. Кто-то подставит клюшку, чтобы остановить удар, если какой-то чувак пытается нанести удар сзади исподтишка. Как команда они круче, потому что поддерживают друг друга до конца. Никогда нельзя допускать, чтобы ваших товарищей по команде побили, потому что это может перевернуть всю игру. Если какого-то вашего товарища сильно обрабатывают, это подстегивает остальных, и если мы не выйдем, не бросим им вызов и не поможем ему, то нам конец [Faulkner 1976: 105].

Насилие в хоккее выступает в качестве ритуала высокоинтенсивного взаимодействия, который приковывает коллективное внимание и вызывает эмоциональное вовлечение. Часто приходится слышать шаблонную жалобу, что драки в хоккее важнее игры. Это не совсем так (ведь кульминационными моментами игры являются забитые голы и спасения ворот), но именно драки зачастую оказываются наиболее успешными моментами в плане возбуждения коллективной энергии. Это может быть результатом вовлеченности как среди одноклубников, так и между ними и болельщиками.

Вот высказывание еще одного хоккеиста:

Первое, что приходит мне в голову, – это аплодисменты всякий раз, когда кого-то впечатывают в борт и начинается драка; тогда все встают и аплодируют по этому поводу, а еще когда видят кровь. Многие болельщики приходили увидеть именно это, и если какого-то насилия не происходило, им становилось скучно. Я разговаривал с ними лично, видел, как они реагируют на игру, и мне этого хватило для понимания того, что они хотят видеть это насилие, и оно действительно способствует игре. Что я имею в виду? Когда толпа стоит за тобой и подбадривает, пока ты впечатываешь кого-то в борт, то чего уж тут врать, это заводит, и вам хочется снова впечатывать кого-то в борта, причем делать это много раз. Если это нужно для того, чтобы команда зажглась, – тогда именно это и надо делать. Когда за тобой стоят болельщики, это всегда помогает; они, безусловно, играют свою роль в распространении насилия в спорте [Pappas, McHenry, Catlett 2004: 302].

Насильственные приемы являются лишь частью технического репертуара хоккейной команды; некоторые игроки специализируются на забивании голов, и они (наряду с вратарями), похоже, редко участвуют в драках или даже демонстрируют грубую игру[29]. Другие хоккеисты имеют репутацию «тяжеловесов», среди которых также имеются отдельные подтипы. Некоторые из них воспринимаются как «полицейские», которые запугивают противников, отвечают на их агрессию и охотно вступают в драки, чтобы поддержать товарищей по команде, на которых напал соперник. Кое-кто из них видит свою задачу в том, чтобы защищать быстро бегающих на коньках и ловко орудующих клюшкой бомбардиров. «Хороший полицейский» ориентируется в игре и избегает штрафов в принципиальных ситуациях. Другие же дерутся слишком отвязно и зарабатывают репутацию «костоломов» – таких не любят не только соперники (за удары, выходящие за рамки обычных масштабов запугивания), но и товарищи по команде, которых они вовлекают в большее количество групповых столкновений, чем необходимо. Такое разделение труда еще раз демонстрирует, что насилие в хоккее проистекает не просто из общей приверженности маскулинности или хотя бы целенаправленного насилия на потребу публике, а скорее из конкретных приемов, которые концентрируются в определенных эпизодах игры [Pappas et al. 2004; Weinstein, Smith, Wiesenthal 1995; Smith 1979]. Каждой команде нужны один или два «полицейских», но не обязательно, чтобы в этой роли выступал любой хоккеист[30]. Бомбардиров, а в еще большей степени вратарей воспринимают в качестве высококвалифицированных профессионалов, от которых не ожидают участия в драках. Если вратарю наносят удар прорвавшиеся к нему соперники, то защитники собираются вокруг вратаря и могут драться вместо него. В редких случаях, когда между командами происходит полномасштабный замес, два вратаря сходятся в центре площадки друг против друга и обмениваются символическими ударами. Таким образом, даже в том случае, если в драке участвуют все, специализированная организация команд в плане насилия сохраняется.

В какие моменты происходит насилие между спортсменами: драки из‑за разочарования в поражении и драки в переломные моменты игры

Теперь давайте перейдем от обычных жестоких или запугивающих действий во время игры к тем моментам, когда они превращаются в драки, которые становятся особыми инцидентами. В какой момент во время игры они происходят?

Основанием для одной из разновидностей драк между спортсменами выступает разочарование. Такие драки происходят в завершающей части игры. Наиболее явным примером служит американский футбол, где драки случаются примерно в тот момент, когда одна из команд осознает, что потеряла возможность выиграть матч. Драка в данном случае выступает способом непризнания доминирующей позиции победителя – это последняя попытка сопротивления, предпринимаемая в тот последний момент, когда игроки еще борются изо всех сил. В таких порождаемых разочарованием драках обычно отсутствует умелое насилие (хотя в американском футболе оно, как правило, результативно), причем они, похоже, совершенно неспособны переломить игровую ситуацию[31].

Второй тип насилия между игроками меняет эмоциональную ситуацию настолько драматичным образом, что это предопределяет исход игры. Драки в переломные моменты матча происходят после того, как поединок носил напряженный характер в течение некоторого времени, то есть обычно они случаются в последней трети или четверти игры. Вот один из подобных примеров.

10 августа 2001 года. Большая драка во время бейсбольного матча с участием игроков со скамейки. Необычность инцидента заключается в том, что зачинщиком драки выступил бэттер, который был по-настоящему разозлен: он бросил свой шлем в питчера, повалил его навзничь и бил, пока тот лежал на земле. Поскольку на поле ворвались игроки с обеих скамеек запасных, другие игроки тоже вступили в драку, а зачинщик продолжал преследовать питчера – теперь он сделал захват сзади около домашней базы, когда тот пытался убежать, и продолжал его избивать, пока питчер лежал на земле. По словам менеджера потерпевшей команды, это была «самая грязная история, которую я когда-либо видел». Из-за драки матч был остановлен на 12 минут, а зачинщика и по одному тренеру с каждой стороны удалили с поля. Драка была необычна и по количеству нанесенных ударов, хотя в ней также присутствовало нормальное для таких инцидентов столпотворение, игроки толкали друг друга вытянутыми руками и гневно кричали (см.: Los Angeles Times, 11 августа 2001 года).

Непосредственным поводом для драки стали жалобы Майка Суини, первого бейсмена* и «зачистного» хиттера* команды «Канзас-Сити Ройялз», на то, что питчер команды «Детройт Тайгер» Джефф Уивер оставляет на горке белый пластиковый пакет, который отвлекает его внимание. После второй такой жалобы судье Уивер произносит какие-то слова, которые затем Суини процитировал в интервью: «Он сказал: „Ты – … (нецензурные выражения), и я тебя… (нецензурные выражения) [то есть нечто вроде «Да пошел ты, гребаный мудак»]“. Не хотел бы я, чтобы такое вообще когда-нибудь случилось, но этими словами он мгновенно бросил мне вызов». Уивер – крупный мачо ростом 6 футов 5 дюймов [196 сантиметров]. Суини, «зачистной» хиттер, тоже довольно крупный мускулистый парень (рост 6 футов 1 дюйм, вес более 200 фунтов [185 сантиметров, 91 килограмм]). Судя по сообщениям СМИ, Суини считался человеком спокойного нрава, так что дело тут было не в особенностях его личности. Вместо этого происходило нарастание напряженности по нескольким разным цепочкам ритуалов взаимодействия.

Во-первых, учтем продолжительный период обманутых ожиданий. Обе команды прежде считались фаворитами, но текущий сезон проходил для них крайне неудачно, и в середине августа стало понятно, что они просто ведут борьбу за то, чтобы не вылететь в низшую лигу. «Канзас-Сити» занимает последнее место в центральном дивизионе Американской бейсбольной лиги, отставая на 19,5 очка от лидера; «Детройт» находится чуть выше (на четыре позиции) с отставанием на 15,5 очка. Но игра у «Детройта» не клеится, а «Канзас» получает преимущество перед соперником, видя шанс наверстать упущенное в этом первом матче серии личных игр. Кроме того, «Канзас» играет на домашней арене в присутствии 22 тысяч зрителей.

Во-вторых, по ходу игры нарастает напряженность. Матч начался для «Канзас-Сити» неудачно: «Детройт» вырвался вперед в начале первого иннинга, когда все четыре первых бэттера смогли отбить мяч и заработать два очка. В конце первого иннинга «Канзасу» удается получить очко после того, как Суини совершил жертвенный бант*, однако после этого питчеры «Детройта» успокаиваются и в течение следующих четырех и двух третей иннинга ни разу не дают сопернику отбивать мячи и набирать очки. Подачи «Канзаса» тоже стабилизируются – соперник больше не смог получить ни одного очка. Когда Суини выходит на поле в конце шестого иннинга, игра носит напряженный характер: на протяжении пяти иннингов (более часа) его команда отстает на одно очко. Наконец, после того как «Ройялз» получают два аута*, одному из их раннеров достается дабл* и он оказывается в шаге от того, чтобы заработать очередное очко[32]. Суини ощущает постоянное давление, ведь от него зависит возможность сравнять счет, плюс он рассчитывает на то, что сделает это – именно так работает эмоциональная энергия. Кроме того, эмоциональная энергия выступает его долгосрочной мотивацией, ведь он лидирует в своей команде по показателю RBI* (82) и по среднему показателю отбитых мячей (0,311). При этом он идет вверх по краткосрочной цепочке ритуалов взаимодействия, ведь именно благодаря тому, что Суини совершил жертвенный бант при первом же выходе на биту, его команда смогла получить единственное очко. Тем не менее он пока не сделал ни одного хита за всю игру. Уивер, со своей стороны, является лучшим питчером «Детройта» (на этот момент его соотношение по показателям W и L* составляет 10:10); начиная с первого иннинга он играл без напряжения, пока не уступил дабл после двух аутов. Для него тоже наступает решающий момент матча. Уивер явно пытается поиграть на нервах бэттера, выходя на горку с пластиковым пакетом, и намеренно издевается над ним, когда Суини жалуется на это судье.

Затем начинается драка: бэттер необычайно долго пребывает в гневе, устраивает продолжительную погоню за питчером и избивает его (хотя избиение в ситуации, когда оба противника находятся на земле в борцовской позиции, не слишком опасно). Обратим внимание, что питчер, несмотря на то что именно он спровоцировал драку своими издевательствами и обладает более крупной комплекцией, а также больше известен как мачо, ведет себя пассивно: он пытается убежать, Суини несколько раз валит его на землю, к тому же Уивер не наносит ответных ударов.

В-третьих, происходит смена доминирования в эмоциональной энергии. После драки Суини удаляется с поля, а его соперник остается в игре. Однако именно Суини выиграл поединок, отдубасив питчера и заставив его отступить; кроме того, во время драки Суини продемонстрировал эмоциональное доминирование над противником. Победу в схватке одерживает более разъяренный участник, заряженный эмоциональной энергией, после чего игра питчера ломается. Уивер позволяет следующему бэттеру переместиться на первую базу (хотя до этого момента по ходу игры он не давал такой возможности никому), затем проигрывает сингл*, позволяя сопернику заработать очко, в результате чего счет становится ничейным (тем самым Уивер упускает потенциальную победу). После этого Уивер совершает бестолковую подачу на следующего бэттера, которая позволяет раннерам переместиться на вторую и третью базы, и наконец попадает в бэттера мячом – теперь игроки соперника оказываются на каждой базе.

После этого эмоциональная энергия полностью покидает «Детройт». Уивера заменяют другим питчером, который позволяет следующему бэттеру отбить летящий по обычной траектории мяч, однако центральный полевой игрок «Детройта» совершает промах в игре в защите, позволяя сопернику получить три очка. Далее питчер, сменивший Уивера, дает возможность следующему бэттеру переместиться на первую базу, а затем еще один бэттер делает дабл и зарабатывает еще два очка. В результате этого перехода инициативы «Канзас» набирает шесть очков, причем все они заработаны после драки (когда «Детройту» нужно было получить всего один аут, но это не удалось сделать с шестью бэттерами соперника подряд, причем отбить мяч удалось только двоим из них). Вся эта цепочка событий с момента драки сопровождалась ревом толпы болельщиков «Канзаса», чье воодушевление лишь нарастало после дабла, сделанного прямо перед появлением Суини. После того как толпа успокаивается, «Детройту» удается отыграть одно очко в начале седьмого иннинга, но в оставшейся части игры не происходит ничего особенного, и «Канзас» выигрывает со счетом 7:3. В последующие два дня игроки «Канзаса» продолжают набирать обороты и дважды обыгрывают «Детройт», одерживая победу во всей серии.

Победа в драке, состоявшейся в переломный момент этого матча, имеет решающее значение для победы во всей игре; в обоих случаях главным оказывается установление эмоционального доминирования. И наоборот, если драка, вспыхнувшая в тот момент, когда на кону стоит вся игра, завершится патовой ситуацией, переход инициативы не состоится.

Теперь обратимся к примеру из американского футбола. Из четырех матчей первого раунда плей-офф Национальной футбольной лиги, показанных по телевидению 5 января 2003 года, драки во время игры произошли только в одном. Этот матч был самым напряженным – два других закончились легкой победой одной из сторон, а в третьей игре была ситуация перехода инициативы, когда отстающая команда вырвалась вперед и победила.

В матче, о котором пойдет речь, встречались «Сан-Франциско Форти Найнерз» и «Нью-Йорк Джайентс». Первая четверть игры проходила в равной борьбе, команды выполнили по два тачдауна*, счет на табло – 14:14. Во второй четверти и на протяжении почти всей третьей преимуществом завладели «Джайентс», которые довели разрыв до 38:14, забив в четырех последовательных драйвах*, тогда как игроки «Сан-Франциско» не могли ни остановить их в защите, ни продвинуться в нападении. «Джайентс» владеют инициативой на протяжении четырнадцати минут чистого игрового времени, хотя в реальном времени этот промежуток оказывается гораздо дольше, поскольку в него входит и перерыв в середине игры. Затем вновь происходит переход инициативы: «Сан-Франциско» проводят две атаки, сокращая разрыв в счете за счет тачдаунов и двухочковых конверсий*, а «Джайентс» не владеют мячом – в результате счет на табло превращается в 38:30. После этого игроки «Сан-Франциско» снова идут вперед, но им удается лишь забить филд-гол*, поскольку защита соперника становится предельно прочной, и за восемь минут до конца матча на табло горит счет 38:33. Этот промежуток доминирования «Сан-Франциско» продолжался в течение одиннадцати минут, после чего команда остановилась. В ходе состоявшихся за это время трех атак соперника защита «Джайентс» выглядела очень уставшей, запыхавшейся, задыхающейся, тогда как игроки «Сан-Франциско» атаковали без лишних раздумий в стремительном темпе. Разумеется, с обеих сторон на поле присутствовало одинаковое количество спортсменов, которые прилагали практически одинаковые физические усилия – явная усталость «Джайентс» предстает эмоциональной ослабленностью, утратой эмоциональной энергии.

Окончательно переломив преимущество «Сан-Франциско», «Джайентс» владеют мячом в течение пяти минут, но это не приносит результата в виде очков. За три минуты до конца матча игроки «Сан-Франциско» возвращают мяч и начинают очередной драйв. В ходе этой последней атаки решительные действия предпринимает только один игрок «Нью-Йорка» – защитник Шон Уильямс, который какое-то время не дает противнику выполнить тачдаун. Затем «Сан-Франциско» набирают очко после передачи и выходят вперед – 39:38. Звезда «Сан-Франциско» ресивер Террелл Оуэнс, очень высокий доминантный игрок, известный своими демонстративными выходками после удачных тачдаунов, издевается над защитником «Джайентс», который наносит Оуэнсу яростный удар. Оба игрока нарушают правила, что особенно нерационально для «Джайентс», так как они получат мяч обратно на середине поля, а наказание «Сан-Франциско» в виде пятнадцати ярдов приблизило бы нью-йоркскую команду к дистанции, с которой можно забить филд-гол. Однако штрафы компенсируют друг друга, поэтому инцидент не получает последствий.

«Сан-Франциско» пытаются выполнить двухочковую конверсию, которая в случае успеха принесет им преимущество в три очка, так что если «Джайентс» забьют филд-гол, то смогут довольствоваться лишь ничьей[33]. Однако «Джайентс» перехватывают пас и пытаются контролировать мяч спиной к сопернику (что противоречит правилам, так как защита не может продвигаться вперед и попытаться заработать дополнительное очко). Тогда Оуэнс подходит к владеющему мячом игроку «Джайентс» (крайнему защитнику) и бьет его за пределами поля – еще один грубейший фол. Но «Джайентс» дают сдачи, причем дважды: один из их защитников бьет Оуэнса, а Шон Уильямс, совершивший предыдущий фол, – крупного нападающего «Сан-Франциско» (весящего на сто фунтов больше него), который вмешался в первую драку. Эти игроки никак не могут прекратить драться. В итоге нарушения правил вновь компенсируют друг друга: фол со стороны «Сан-Франциско» опять дает сопернику возможность пробить штрафной удар, но извлечь из этого преимущество не получается из‑за ответных действий. Затем «Джайентс» стремительно перемещают мяч по полю в сторону противника, происходит еще одна короткая драка, «Джайентс» пытаются забить филд-гол, но им это не удается, поскольку время матча истекло. Победа остается за «Сан-Франциско».

В этом примере перед нами крайне напряженная игра. Переход инициативы происходит чрезвычайно резко – сначала в пользу «Джайентс», а затем в пользу «Сан-Франциско». Самый эффективный игрок защиты, пытаясь переломить ситуацию, начинает драку в ответ на браваду лидера «Сан-Франциско» после того, как тот наконец набирает очки, позволяющие его команде повести в счете. Затем разгневанная «звезда» «Сан-Франциско» нападает на соперника в тот момент, когда их игра наверняка была сорвана, а лидер защиты «Нью-Йорка» переходит в контратаку. Драку начинают и продолжают, нанося ответные удары, игроки с самым высоким уровнем эмоциональной энергии и персонального доминирования. Участниками драки оказываются те, кто приложил больше всего усилий, чтобы изменить динамику игры[34]. Однако в этих драках не обнаруживается победителя – они не приводят к переходу инициативы, а лишь закрепляют ее за одной из сторон. Команда, переживающая спад эмоциональной энергии, заодно упускает и последнюю отчаянную попытку победить.

Напряженность может нарастать в ходе серии игр, усугубляясь соперничеством между командами, нервозностью турниров на выбывание и все большим количеством случаев, когда игроки прибегают к запугиванию противника на поле[35]. Возникающие в результате драки могут становиться центральным драматическим эпизодом всего действа. Этот момент наиболее заметен в профессиональных бейсбольных и баскетбольных матчах серий плей-офф, где у команд и их болельщиков сохраняются эмоциональные воспоминания о предыдущих противостояниях, а победа или поражение в драке, как правило, предопределяет дальнейшую последовательность действий на поле на протяжении целого ряда встреч[36].

Переломные моменты могут возникать и в бесконтактных видах спорта, где не случается драк, но участники соревнований проходят эмоциональные испытания доминированием. В 2004 году на Уимблдонском турнире по теннису Мария Шарапова в матче с его действующей победительницей Сереной Уильямс выиграла первый сет, но уже в первом гейме второго сета соперницы обменялись двадцать одним ударом на брейк-пойнте. Наконец, когда Шарапова нанесла удар справа далеко в угол, Уильямс поскользнулась и упала. Шарапова обвела Уильямс суровым взглядом и потрясла кулаком, пока ее соперница лежала на земле с выражением агонии на лице. На следующей подаче Шарапова сделала эйс и легко выиграла оставшуюся часть матча (см.: San Diego Union-Tribune, 4 июля 2004 года). В переломный момент проигравший оказывается поверженным как физически, так и эмоционально, тогда как победитель идет от этой точки дальше, демонстративно и осознанно полный уверенности в себе. Битвы за доминирование не имеют гендерной специфики – они формируются драматической последовательностью игры. Все это можно заметить по снимкам женщин-питчеров в игре в софтбол – выполнив принципиальный для хода матча страйк-аут, они делают те же самые жесты, что и питчеры в мужском бейсболе: челюсть выдвинута вперед, а кулак пронзает воздух.

В баскетболе стычки часто случаются на пике разочарования, когда одна из команд упускает преимущество и теряет инициативу. Такие ситуации могут принимать вид особо грубой игры, а не драк, ломающих ход матча. В финальной игре чемпионата Восточной конференции НБА 2004 года игроки «Индианы Пэйсерз» в первой половине игры имели преимущество перед соперником, «Детройт Пистонз», в четырнадцать очков, но «Детройт» постепенно сократил разрыв и сравнял счет чуть менее чем за четыре минуты до конца матча. Тогда лучший защитник «Пэйсерс» Рон Артест ударом предплечья в челюсть сбил с ног лучшего бомбардира «Пистонз» Ричарда Хэмилтона, игрока куда более мелкой комплекции. Хэмилтон взял себя в руки, реализовал два штрафных броска, и его команда больше не уступала, выиграв серию, а затем и весь чемпионат НБА. А «Пэйсерз», выигравшие физическую схватку, не одержали победу в драматическом смысле и были эмоционально выбиты из игры (см.: Los Angeles Times, 2 июня 2004 года).

Узнать нечто новое о механизме стычек между игроками можно, задавшись вопросом о том, когда они не происходят. В конечном итоге насилие, порожденное разочарованием от проигрыша, или насилие в переломный момент присутствуют лишь в небольшом количестве матчей, хотя в большинстве игр имеется точка, когда одна из команд осознает, что проиграла. Выше уже говорилось о структурном принципе: одна драка в одном месте действия или в одной драматической последовательности событий. Та же самая схема заполнения пространства эмоционального внимания позволяет прогнозировать, когда драки не состоятся. После нагнетания драматической кульминации дальнейшие схватки становятся эмоционально избыточными. Основываясь на этом принципе, я успешно предсказал, что после драматичной серии матчей чемпионата Американской бейсбольной лиги между «Янкиз» и «Ред Сокс» в 2004 году, эмоциональной кульминацией которой стало столкновение звезды «Янкиз» Алекса Родрикеса и питчера «Ред Сокс» Бронсона Арройо в шестой игре[37], ни в оставшейся седьмой игре, ни в следующих матчах чемпионата США никаких драк уже не будет.

Насилие со стороны зрителей спортивных матчей

Насилие со стороны зрителей принимает несколько форм: болельщики могут вторгнуться на поле или бросать различные предметы в игроков с определенного расстояния, игроки могут вступать в драку со зрителями (хотя это случается реже), а также болельщики могут драться друг с другом во время игры.

Последней форме насилия между болельщиками исследователи уделяли мало внимания[38]. Некоторые стадионы известны тем, что на них есть участки трибун, где часто происходят драки. Например, все знали, что на дешевых местах на верхнем уровне старого Стадиона ветеранов в Филадельфии, который был снесен в 2004 году, разнузданные молодые люди швырялись различными предметами и устраивали кулачные драки, в особенности с болельщиками команды-соперника, которые попадали в этот сектор. Каким образом подобные драки связаны с ритмом игрового действа, не вполне понятно. В США стадионы, известные благодаря таким буйным фанатам, расположены в крупных городах северо-востока страны – в частности, в Бостоне, Нью-Йорке и Филадельфии, а соответствующие инциденты особенно часто происходят во время матчей профессиональных команд в американском футболе и бейсболе. На западном побережье болельщики тех же видов спорта куда менее агрессивны, а также они гораздо реже позволяют себе грубые «кричалки» и насмешки. Закономерность, согласующаяся с моими наблюдениями, заключается в том, что болельщиками на стадионах, известных буйством фанатов, с гораздо большей вероятностью окажутся компании молодых мужчин, тогда как в массовке болельщиков на западном побережье США и Среднем Западе будет больше женщин и семейных компаний. Эта же закономерность была предложена для объяснения разницы в масштабах насилия между североамериканскими зрителями матчей по хоккею и американскому футболу (это преимущественно представители среднего класса, имеющие высшее образование, почти половина из них – женщины) и европейскими футбольными матчами, где основную массу фанатов составляют мужчины из рабочего класса в возрасте от 17 до 20 лет [Roberts, Benjamin 2000]. Кроме того, неясно, когда и как часто зрители вступают в мелкие драки, не связанные с тем, за какую команду они болеют, – возможно, такое происходит очень редко, если стороны, отождествляющие себя с определенными командами, заранее занимают пространство, где насилие будет привлекать внимание.

Основная часть того, что нам известно о насилии, которое совершается болельщиками, касается масштабных беспорядков в толпе. В одном из исследований, где перечислены все эпизоды коллективного насилия на спортивных матчах, о которых сообщалось в газетах Торонто в течение одного года, обнаруживается, что в 74% из 27 случаев насилия со стороны толпы его спровоцировало насилие, совершаемое игроками [Smith 1978]. Например, во время одной игры Юниорской хоккейной ассоциации инцидент с толчком соперника клюшкой вызвал драку, в которой в итоге приняли участие большинство игроков обеих команд, несколько сотен зрителей и двадцать городских полицейских. Во время профессионального хоккейного матча между «Баффало» и «Кливлендом» потасовка игроков привела к пароксизму агрессии болельщиков, которые швырялись стульями, после чего хоккеисты, размахивая клюшками, отправились на трибуны, чтобы подраться уже с фанатами. Во время матча по европейскому футболу, проходившему в Торонто между командой «Югославия» из Загреба и сборной всех звезд Греции, значительная часть из 13 тысяч зрителей выбежала на поле на девятнадцатой минуте второго тайма, когда счет на табло был ничейным (1:1). Вратарь «Югославии» поставил подножку греческому игроку, когда тот мчался к воротам, после чего арбитр назначил пенальти, но вратарь стал протестовать. Началась потасовка, а затем на поле выбежали болельщики. Зрители начали пинать игроков (примечательно, что фанаты повторяли действия футболистов), которые наносили ответные удары. Обрамляющей структурой этого поединка выступали этнические различия как между игроками, так и между болельщиками. В то же время инцидент произошел в переломной точке игры, поскольку пенальти в напряженный момент матча при равном счете и по истечении более чем половины игрового времени вполне мог привести к победе одной команды и поражению другой. Игроки нарушили регламент матча, устроив драку с арбитром, к которой присоединились болельщики. Побоище завершилось только благодаря масштабному вмешательству полиции[39].

Болельщики подвержены тем же ритмам драматической напряженности, что и игроки; более того, именно возможность испытать эту напряженность и совместно выразить свои эмоции, трансформируя их в дополнительное ощущение коллективного бурления и групповой солидарности, и является привлекательным моментом для фанатов, заставляющим их приходить на стадион. Поэтому неудивительно, что болельщики начинают драться примерно в те же моменты, что и игроки[40]. Кроме того, эта закономерность по-разному работает в разных видах спорта: как демонстрируют психологические тесты, воинственный настрой возрастает после (и, предположительно, во время) футбольных и хоккейных матчей, но не после посещения соревнований по гимнастике или плаванию [Goldstein, Arms 1971; Arms, Russell, Sandilands 1979]. Болельщиков подхватывает эмоциональный поток эпизодов, формируемый конкретным видом спорта. Запрос на драматизм удовлетворяет то насилие, которое является продолжением игрового действа; болельщики становятся агрессивными только тогда, когда насилие воспринимается как намеренное [Zillman, Bryant, Sapolsky 1979], а когда полученная игроком травма рассматривается как случайность, фанаты не проявляют агрессию и даже могут переключиться на аплодисменты игроку соперника, получившему повреждение.

Когда игроки и болельщики вступают в прямую схватку друг с другом, та или иная сторона должна вторгнуться в чужое пространство. Иногда масса болельщиков врывается на игровое поле, хотя чаще они стремятся нарушить ход игры и привести к ее прекращению – испытывая либо победные чувства, либо недовольство, – или нападают на сотрудников стадиона. Однако когда на поле врываются лишь один или два отдельных фаната, игроки, скорее всего, отреагируют на это насильственными действиями, которые в целом получают поддержку болельщиков (см. прим. 15 к главе 6 на с. 935).

По сравнению с болельщиками игроки выступают в роли элиты в области насилия, и большинство серьезных случаев насилия в столкновениях между игроками и болельщиками происходит в ситуациях, когда нападающей стороной выступают спортсмены – в наиболее типовом случае они врываются на трибуны в ответ на насмешки. В то же время насмешки представляют собой вполне нормальный случай – по сути дела, это один из аспектов того, почему для людей привлекательно быть фанатом: можно безнаказанно демонстрировать враждебность и даже получить поддержку толпы. Таким образом, моменты, когда игроки реагируют на поведение фанатов насилием, должны пересекаться с некой особой напряженностью, которую испытывают сами спортсмены. В главе 3 уже приводился пример того, как Тай Кобб врывался на трибуны в разгар напряженного сезона, в ходе которого он стремился установить рекорды по количеству хитов и украденных баз. В других случаях напряженность проистекает из особого драматизма командных соревнований[41].

У команд «имеются счеты друг к другу», связанные с драматическими конфликтными инцидентами, которые уже имели место, и эти сюжеты хорошо известны болельщикам – более того, именно такие истории оказываются для них одним из наиболее привлекательных мотивов для того, чтобы отправиться на предстоящую игру. Фанаты хотят увидеть драму, но будет ли эта драма жестокой или обойдется без насилия – это уже в чем-то дело случая. Выше мы уже обращались к одному из ключевых моментов в истории противостояния между баскетбольными командами «Индиана Пэйсерз» и «Детройт Пистонз», когда насилие на площадке стало поворотной точкой в борьбе за чемпионство в Восточной конференции НБА. Когда эти же команды в очередной раз встретились друг с другом в следующем сезоне, «Пэйсерз» компенсировали предыдущее поражение, ведя в счете на протяжении всего матча и оказавшись в шаге от легкой победы. Но затем последовала потасовка, причем ее инициатором опять стал Рон Артест – тот самый игрок «Пэйсерз», который нанес сопернику кульминационный (и не повлиявший на исход матча) удар в предыдущей игре за чемпионский титул. Под занавес игры Артест жестко сфолил на самом крупном игроке «Пистонз» – за 45 секунд до финального свистка и преимуществе в 15 очков у этого нарушения не было иного смысла, кроме как подчеркнуть настрой на расплату. Игрок «Пистонз» явно воспринял это как оскорбление и толкнул Артеста в голову, в результате чего игроки обеих команд устроили на площадке небольшую свалку. Артест, как будто издеваясь над соперниками, лег на стол секретаря матча у боковой линии, вторгшись на территорию официальных лиц, обслуживающих матч, и одновременно пижонски продемонстрировав, что находится в безопасной зоне, пока разъяренного соперника, на которого напал Артест, удерживали от ответных действий его товарищи. Поскольку игра проходила на домашней арене «Детройта», дальше в дело вступили болельщики этой команды в соответствии с типичной схемой фанатских драк, проистекающих из драк между игроками. Посреди этого шумного «кошачьего концерта» один из болельщиков – видимо, соблазнившись как будто пассивным положением лежавшего на столе Артеста, – вылил на него стакан напитка со льдом. Тогда Артест ворвался на трибуны вместе с составившим ему компанию товарищем по команде и обменялся ударами с двумя фанатами. Затем драка снова перекинулась на игровое поле: Артест ударил пристававшего к нему фаната в футболке «Пистонз» (то есть этот болельщик разыгрывал собственную фантазийную идентификацию) и был схвачен другим фанатом, которого, в свою очередь, пнул одноклубник Артеста. Потасовка закончилась тем, что игроки «Пэйсерз» покинули площадку, забрасываемые различными предметами болельщиками, которые оставались в безопасности на трибунах. Оставшийся отрезок игры был отменен (см.: Philadelphia Inquirer, 21 ноября 2004 года).

Эта драка привлекла огромное внимание СМИ и получила всеобщее осуждение как особо шокирующий инцидент, а несколько игроков «Пэйсерз» были дисквалифицированы на длительный срок – им было запрещено участвовать в матчах НБА. На самом же деле каждый элемент этой драки соответствует общим закономерностям спортивного насилия. Именно попытки самых разнузданных фанатов принять как можно более активное участие в этом драматичном конфликте привели к ответному насилию со стороны игрока как в описанном случае, так и во всех других известных мне эпизодах, когда насилие происходило между спортсменами и болельщиками. Тем не менее единодушная реакция официальных лиц и комментаторов подчеркивает некую фундаментальную структуру спортивных драм: они являются спектаклями на потребу публике, которая хочет потешить свой эмоциональный опыт переживания воображаемого конфликта с защитными механизмами. Рамки всего представления задаются границей между территорией зрителей и территорией игроков. Насилие между игроками – как в рамках правил игры, так и за их пределами – должно быть ограничено их взаимоотношениями друг с другом. Насилие со стороны зрителей – по большей части это являющееся плодом фантазии насилие по отношению к игрокам – в определенной степени дозволено. Однако реальное насилие, совершаемое игроками, которые в конечном итоге могут совершать его гораздо эффективнее, чем кто-либо другой, должно оставаться внутри арены и не быть направленным на зрителей.

Для игроков характерна иная структура вовлеченности в ситуацию, чем у зрителей, поэтому неудивительно, что и стиль ведения драк у них совершенно иной. Драки между игроками обычно происходят в форме симметричных поединков по правилам: два игрока вступают в рукопашную схватку или обмениваются ударами, а обе команды тем временем толпятся на поле. Однако насилие со стороны зрителей, как правило, носит крайне односторонний характер, оказываясь нападением на слабых: болельщики команды – хозяина поля забрасывают небольшое количество приезжих фанатов какими-то предметами или колошматят их, либо атакуют команду гостей, либо иногда нападают на силы правопорядка, если последние уступают им в численности.

Драки между игроками очень похожи на постановочные бои по правилам наподобие дуэлей. Поддержание равновесия в поединке между обеими сторонами является частью духа принадлежности к элите. Однако зрители не являются элитой: они ведут себя как толпа, нападая на слабых и значительно превосходя в численности болельщиков соперника в те моменты, когда они истошно кричат, а иногда и совершают физические нападения. Болельщики и игроки и эмоционально, и символически вовлечены в один и тот же конфликт, однако они действуют на двух совершенно разных статусных уровнях: болельщики выступают в роли не имеющих ни стыда, ни совести фанатичных последователей своего «племени»[42], тогда как игроки оказываются героями, вступающими в равные по силам поединки, имеющие свои почетные традиции. Фанаты в моменты порывов энтузиазма преклоняются перед игроками точно так же, как это делают самые примитивные религиозные фанатики в присутствии объектов своего культа. Кроме того, болельщики ведут себя так, как люди, желающие предаться разгулу, неподалеку от входа на широко разрекламированную вечеринку. Игроки реагируют на вторжение фанатов на их территорию точно так же, как элита отражает нарушение своих границ плебеями. Подобно аристократам, которые решают свои споры в соответствии с кодексом чести, но при этом безапелляционно избивают палкой покусившегося на них человека более низкого статуса, у спортсменов уготованы унизительные наказания для тех, кто вторгается на их территорию. Как мы увидим ниже, такое статусное неравенство между игроками и болельщиками имеет определенные последствия в виде появления более изощренных форм насилия со стороны фанатов.

Насилие болельщиков за пределами спортивных арен: беспорядки, связанные с победами и поражениями

Основная часть насилия, происходящего на спортивных аренах, связана с ритмами противостояния на поле. Между тем болельщики совершают еще и такие насильственные действия, которые не зависят от игры и происходят помимо драмы разворачивающихся в ней событий. У такого насилия есть три основных разновидности. Наиболее экстремальным видом насилия болельщиков, отделенного от игры, являются действия футбольных хулиганов, о которых пойдет речь в конце этой главы. Кроме того, присутствует несколько форм насилия со стороны болельщиков, которое начинается на стадионе или в связи с игровыми событиями, но затем перетекает в насилие за пределами арены, развивающееся в самостоятельном независимом русле. Сюда можно отнести насилие на политической почве и беспорядки по случаю побед и поражений.

Мобилизующим фактором для политического насилия во время спортивных соревнований отчасти выступают какие-либо внешние конфликты. Чтобы они проявились, игра предоставляет возможность близкого столкновения на национальной или этнической почве противников, которые за пределами стадиона держатся на расстоянии друг от друга. Политическое соперничество может становиться более сильным и бросающимся в глаза, чем обычно, и в силу нарастания разногласий, связанных с самой игрой.

Рассмотрим для примера футбольный матч между сборными Боснии и Югославии[43], который состоялся в 2002 году в Сараево впервые после начавшейся в 1992 году войны между этими государствами, печально известной жестокими этническими чистками. Игра проходила в боснийской столице, где за хозяев болели около десяти тысяч боснийцев, а группа поддержки сборной Югославии состояла всего из примерно трехсот человек, в основном местных боснийских сербов. Во время исполнения югославского гимна боснийские болельщики топали ногами, а болельщики команды Югославии в ответ показывали им зад при исполнении гимна Боснии. Во избежание столкновения между двумя группами их разделяли несколько сотен полицейских. Затем болельщики двух команд стали соревноваться в «кричалках»: фанаты сборной Югославии скандировали «Это Сербия» и «Караджич, Караджич» – фамилию лидера боснийских сербов, которого в тот момент наиболее активно разыскивали по подозрению в военных преступлениях. Боснийские фанаты в ответ кричали «Аллах-у-акбар» («Бог велик») – традиционный исламский боевой клич. Югославская команда выиграла матч со счетом 2:0. Полиция защищала югославских болельщиков, когда они покидали стадион, но в это же время около двухсот боснийских болельщиков напали на полицейских за пределами стадиона – шестеро фанатов и девятнадцать сотрудников правопорядка были ранены, а восемь болельщиков задержаны (см.: San Diego Union-Tribune, 23 августа 2002 года).

Напоминанием о предшествующей истории политического насилия и пробудившим его фактором в данном случае выступил сам матч, оказавшийся для болельщиков воображаемым сражением между их странами. Спортивные беспорядки с политической и националистической подоплекой также могут быть тесно связаны с происходящим во время игры. Во время чемпионата мира по футболу 2002 года российские фанаты, наблюдавшие за игрой своей команды с Японией на большом экране на одной из центральных площадей Москвы, устроили беспорядки после того, как Япония одержала победу, забив единственный гол в игре. Россия выиграла предыдущий матч в своей группе, а ее шансы на победу над Японией изначально оценивались гораздо выше, поэтому ожидания фанатов были обмануты. После финального свистка около восьми тысяч болельщиков – в основном подростки и молодые люди – бегали по улицам, скандируя «Вперед, Россия!», некоторые из них обернули себя национальным трехцветным флагом. Они разбивали витрины магазинов на милю в округе, запрыгивали на автомобили, разбивая их стекла и перевернув примерно десяток машин; семь автомобилей были подожжены. Также фанаты напали на пятерых японских студентов, изучавших классическую музыку, которые участвовали в проходившем неподалеку музыкальном конкурсе. Участники беспорядков бросали бутылки и дрались не только с сотрудниками правопорядка, но и между собой; один человек погиб, а около полусотни человек, включая двадцать полицейских, были госпитализированы (см.: San Diego Union-Tribune, 10 июня 2002 года). В данном случае спусковым крючком для насилия выступил момент удачи соперника, а территория распространения насилия оказалась довольно обширной, причем под руку болельщиков попадались как имевшие отношение к Японии цели, так и любые другие.

Футбольные беспорядки в Москве в 2002 году, с одной стороны, имели политический характер, а с другой, были связаны с поражением – так выглядит пример, противоположный беспорядкам, происходящим во время празднования победы. Последние, как мы еще увидим, могут быть столь же разрушительными, как и беспорядки, связанные с поражением, причем происходят они гораздо чаще. Проигрыш в игре, как правило, приводит к эмоциональному опустошению, поэтому в толпе отсутствуют бурление и выполнение традиционных ритуалов (наподобие сноса стоек ворот), которые могут сопровождать плавный переход от празднования победы к разрушительным беспорядкам. Для беспорядков при поражении требуется некий дополнительный механизм. Один из намеков на то, в чем он может заключаться, таков: беспорядки, связанные с поражением, по-видимому, чаще происходят в контексте международных, а не внутренних соревнований, а также в тех случаях, где спортивное соперничество сильно политизировано. Беспорядки, связанные с поражением, в большей степени зависят от внешних по отношению к игре факторов, поскольку эмоциональный поток самой игры, как правило, лишает энергии побежденных и заряжает энергией победителей.

Насилие, связанное с отмечанием победы, представляет собой одну из разновидностей разгула[44]. Празднование, устраиваемое болельщиками, выступает продолжением празднования, которое устраивают сами игроки после эмоциональной победы. В своем поведении и игроки, и болельщики демонстрируют солидарность: они вместе громко кричат, обнимаются, скачут, чтобы выпустить адреналин, – а также и те и другие совершают нарушающие приличия ритуалы, которые сигнализируют об особом характере происходящего. Например, в американском футболе команда-победитель празднует свой успех, обливая тренера водой – предполагается, что эту разновидность насилия как игры и переворачивания роли авторитета тренер воспримет с юмором. В американском профессиональном спорте игроки команды-чемпиона обычно открывают в раздевалке бутылки шампанского, но не пьют его, а выливают друг на друга. Такое действо напоминает буйные вечеринки, хотя ущерб здесь имеет довольно ограниченный масштаб.

В распоряжении болельщиков имеется иной набор возможностей: они редко могут подобраться близко к игрокам, чтобы выразить им солидарность своим непосредственным присутствием – вместо этого фанаты, например, штурмуют баскетбольную площадку или вторгаются на игровое поле. В американском футболе традиционный ритуал празднования победы заключался в том, что болельщики сносили стойки ворот в конце игры. Так повелось со времен университетских соревнований на рубеже ХX века, когда стойки ворот делались из дерева; в последние десятилетия это более сложная задача, поскольку теперь используются металлические стойки, хотя отдельные попытки предпринимаются. Болельщиков манит центр ритуала взаимодействия, где они вступают в контакт с физическими объектами, пропитанными магической значимостью. Отодрать кусок газона, часть покрытия баскетбольной площадки или кресло, чтобы унести все это домой в качестве сувенира, – это способ завладеть сакральным объектом и присвоить его ману. Насилие в момент празднования победы представляет собой сочетание потлача, как во время запоминающейся буйной вечеринки, и попытки оказаться в центре действа.

Однако болельщики не относятся к элите, расположенной в этом центре, и зачастую им не дают получить даже эти знаковые элементы символического контакта. В последние годы руководство стадионов привлекает большое количество охранников и полицейских, пытаясь вообще не допускать болельщиков на поле ни при каких условиях. В этом и заключается одна из причин того, почему празднования победы выходят за рамки напоминающих потлач традиционных ограниченных разрушений на спортивной арене и перерастают в полномасштабные беспорядки за ее пределами. Этот момент подразумевает, что такие беспорядки оказываются тем сильнее, чем выше уровень безопасности на поле, – данную гипотезу можно проверить как на разных временны́х отрезках, так и при помощи сравнения мероприятий с разным уровнем обеспечения безопасности.

Обратимся к еще одному примеру, где команда (хоккейная сборная Университета Миннесоты) одержала победу на чужом поле, а беспорядки по этому случаю происходили на ее «домашней» территории – в стенах кампуса. Особую ценность в данном случае имеет детализация хронологии насилия и мер по обеспечению социального контроля.

Итак, в апреле 2003 года хоккейная команда Университета Миннесоты играла в Баффало (штат Нью-Йорк) за чемпионский титул во втором сезоне подряд. Тем временем в Миннеаполисе на лужайках, где собираются студенты, в предвкушении празднования в общественном пространстве были расставлены кеги с пивом. Когда в 20:30 пришло известие о победе, люди начали выходить на улицу из мужских и женских общежитий и апартаментов – в результате толпа достигла размеров примерно тысячи человек. В течение двадцати минут на перекрестке (то есть в безопасном месте, вдали от строений) был устроен костер, в который отправились матрас, парковая скамейка и мусорный бак. Однако пламя быстро погасили пожарные – иными словами, они потушили весь праздник. Затем болельщики устроили костры еще в четырех местах, поджигая мусор в баках и корзинах. На перекрестке, где появился первый костер, был сорван светофор, а один человек уцепился за поперечную балку над улицей, раскачивая ее и пытаясь повалить. По утверждению видевшего эту сцену полицейского, толпа «подбадривала этих людей, как будто перед ней было какое-то спортивное состязание», – иными словами, у публики продолжалось переживание игры.

В этот момент полиция была в меньшинстве – два сотрудника на тысячную толпу, которая забрасывала их пивными бутылками, и правоохранители отступили к своим патрульным машинам. После этого было вызвано почти двести полицейских, но обе стороны пошли на обострение. Толпа колотила по автомобилям, пытавшимся проехать через место событий, а пожарные машины теперь с трудом добирались до костров, которые разжигались почти на каждом перекрестке.

Два ряда по пятнадцать полицейских, стоявших плечом к плечу от одного тротуара к другому, прошли по улице и заняли позицию напротив толпы. Один из полицейских через громкоговоритель приказал толпе разойтись, но студенты не торопились реагировать. Как сказала одна второкурсница, общаясь с репортером, «выйти на середину улицы случается не так уж часто – что же тут плохого?» Толпа оставалась неуправляемой: люди бросались бутылками, а кое-кто кидал в полицию зажженные горючие субстанции. Тогда полицейские стали распылять по собравшимся слезоточивый газ, после чего публика сдала назад, раскололась и пошла в трех направлениях. Полиции потребовалось около пятнадцати минут, чтобы очистить перекресток, после чего на него въехали пожарные машины для тушения огня, а полицейские остались удерживать перекресток.

Тем временем на других перекрестках более мелкие группы людей разжигали новые костры. Прибывавшие дополнительные отряды полиции очищали от собравшихся один перекресток за другим. Около 22:30 полиция перешла в наступление против толпы численностью около трехсот-четырехсот человек. Эта группа сокращалась, хотя и была полна энтузиазма. По словам одного из очевидцев, люди скандировали «С-Ш-А! С-Ш-А!», а кто-то пронзительно кричал: «Прямо как в Багдаде!» В данном случае речовки заимствовались из международных спортивных событий – прежде всего из памятной победы США над СССР в олимпийском хоккейном турнире в 1980 году и случившейся незадолго до этого победы американских войск в Ираке в марте 2003 года. Ниже мы еще обратимся к тому, что всевозможные эмоционально запоминающиеся символы идут в ход в непосредственный момент событий.

Толпа молодых людей ликовала от того, что им удалось перевернуть какой-то автомобиль, стоявший на парковке. Кто-то поджег несколько стеллажей с газетами и мусорную корзину, а затем огнем была охвачена и перевернутая машина. Многие в толпе разговаривали по мобильным телефонам, обсуждая увиденное. Один из очевидцев слышал, как кто-то сказал: «Чувак, ты должен это увидеть, это невероятно!» – удовольствие от рассказа здесь сливается с самим действом.

В еще одном месте горела будка на парковке, и кто-то открыл пожарный гидрант, залив улицу водой. Полиция распыляла по толпе слезоточивый газ из специальных установок, в результате чего значительная часть людей была вынуждена бежать с этой территории.

Около 11 часов вечера часть толпы попыталась выбить двери университетского спортзала. В мусорном баке развели огонь, а некоторые фанаты даже пытались поджечь кустарник. Полиция снова применила слезоточивый газ, и толпа разбежалась.

Незадолго до полуночи толпа забросала бутылками пожарную машину, разбив ее лобовое стекло. Последние костры были потушены около часа ночи, когда беспорядки продолжались уже пять часов. В общей сложности в университетском квартале было совершено 65 поджогов, были перевернуты и сожжены автомобили, разграблен один магазин, разбиты витрины, сорваны уличные знаки. В духе праздничного настроения состоялся грабеж в алкогольном магазине. К тому времени, когда туда прибыла полиция, его окна были разбиты, а мародеры исчезли; кто-то бросил в окно велосипедный багажник. По словам очевидцев, разграбившие магазин люди выходили оттуда с ящиками пива на головах. Владелец магазина утверждал, что «они вынесли практически всю водку. Дешевый товар, дорогой товар – какая им разница» (см.: Minneapolis Star-Tribune, 20 апреля 2003 года).

Беспорядки прекратились в тот момент, когда были ликвидированы поджоги. Длинная череда поджогов, последовавшая за несколькими исходными случаями, распространялась по более обширной территории по мере того, как полицейские силы действовали все мощнее и агрессивнее. Участники беспорядков, помимо энергичных выкриков из толпы (кульминация которых, похоже, пришлась на первые два часа), занимались главным образом тем, что искали новые места для поджогов. В большинстве случаев они действовали по одной и той же схеме – сжигали мусор и строительный хлам. Попыток поджога построек не было – хотя некоторые здания оказались под угрозой огня в более поздний момент, когда полиция вытеснила фанатов с открытых пространств на перекрестках. Поджоги оказались главной движущей силой «моральных каникул». Здесь обнаруживается привычный паттерн с относительно небольшой долей активных участников действа: в кульминационный его момент толпа достигала примерно тысячи человек из 39 тысяч студентов университетского кампуса, при этом некоторые из присутствующих были зрителями, а не участниками беспорядков.

В значительной степени беспорядки с нападениями на представителей власти по случаю спортивных побед происходят из‑за отсутствия напоминающих потлач традиционных праздничных разрушений наподобие сноса стоек ворот и разжигания костров в прежние времена. Отсутствие некой институционализированной площадки для умеренно разрушительных «моральных каникул» выступает одним из ингредиентов таких беспорядков, сочетающимся с повышенным вниманием СМИ к тому, как празднует победу сама команда. Такие беспорядки напоминают драки на вечеринках, спровоцированные тем, что на них кого-то не пускают. Препятствия для энтузиастов, стремящихся попасть на престижную сцену для разгула, порождают гнев в сочетании с радостным возбуждением – готовая формула для энергичной потасовки.

Насилие на выездных матчах как изощренный набор приемов: футбольные хулиганы

Особый случай представляет собой насилие, которому предаются футбольные хулиганы из Англии и континентальной Европы на выездных матчах, – именно здесь спортивное насилие предстает в своей наиболее изощренной форме[45]. «Изощренным» оно является потому, что насилие намеренно измышляется ради приятного времяпрепровождения на эмоциональном подъеме, сопровождающем драки. Организация насилия футбольных хулиганов обычно привязана к тому или иному матчу, в особенности когда фанаты едут на выездную игру в другой город, а еще лучше – в другую страну. Однако от событий по ходу матча это насилие никоим образом не зависит – оно может произойти за день до игры либо в любое время, когда фанаты собираются вместе; сама игра служит лишь поводом для того, чтобы они мобилизовались и сошлись. Футбольные хулиганы сознательно стремятся к острым эмоциональным ощущениям от драк со всеми дополнительными легитимирующими смыслами и символическим резонансом, которые предоставляют спортивные состязания, однако поведение хулиганов не зависит от результатов команды, за которую они болеют. Они избегают негативных переживаний, связанных с проигрышем какого-нибудь важного матча, или неопределенности при праздновании крупной победы. Вместо этого хулиганы целенаправленно и регулярно планируют подконтрольные им насильственные акции и накапливают организационные тактические приемы, при помощи которых можно устраивать вполне сносные драки. Как уже отмечалось, болельщики и игроки находятся в неравном положении: спортсмены выступают в роли элиты, а зрители оказываются лишь их эмоциональными последователями; болельщики получают свою порцию коллективного бурления по мере того, как игроки разворачивают драматический конфликт игры. Когда игроки устраивают собственные поединки чести и вендетты, болельщики следуют за ними, испытывая компенсаторное возбуждение, либо пытаются сами присоединиться к насилию, однако это происходит в гораздо менее благородной манере – в виде нападения на слабых. Спортивные состязания задуманы для того, чтобы создавать моменты эмоциональной вовлеченности и коллективной солидарности среди болельщиков, однако замысел насилия, которым занимаются спортивные хулиганы, заключается в том, чтобы обеспечить вовлеченность и солидарность вне зависимости от игроков. Это насилие имитирует боевую структуру игры, а хулиганы превращаются в самостоятельных героев, узурпирующих место спортсменов.

Феномен футбольных хулиганов часто объясняется в качестве манифестации классовой сознательности и классовой враждебности в британском обществе, для которого характерен высокий уровень классовой стратификации. Однако по своему происхождению хулиганы не относятся к беднейшей части рабочего класса – зачастую они являются выходцами из его элиты[46], а некоторые участники футбольных «фирм» принадлежат к «белым воротничкам» или владельцам малого бизнеса, которых привлекают энергия и азарт [Buford 1993: 31, 118, 216; Dunning et al. 1988]; временный статус элиты в мире фанатов им представляется более предпочтительным, чем скучные удовольствия жизни среднего класса. Насилие спортивных хулиганов не относится к случаям, когда насилие проистекает из депривации, – необходимое объяснение следует искать в позитивных привлекательных моментах насилия, а они, в свою очередь, зависят от ситуационных условий, которыми могут манипулировать те, кто накопил необходимый инструментарий приемов.

Что же это за приемы? Во-первых, это умение перемещаться по улицам и общественным пространствам таким образом, чтобы не наткнуться на полицию и встретиться с противником в подходящем месте и при благоприятных обстоятельствах. Эта группа приемов напоминает маневрирование военных подразделений масштаба роты (двести человек) или даже батальона (тысяча человек) либо полка (в отдельных исключительных случаях толпы футбольных хулиганов достигают четырех тысяч человек). Однако организация хулиганов практически всегда имеет ситуационный характер: у них нет формальной цепочки командования, нет клубных помещений, финансовых органов, выборов или письменных протоколов. Правда, имеются кое-какие неформальные базы наподобие пабов (их владельцы занимают заметное место среди наиболее активных хулиганов); логистические вопросы решаются при помощи нескольких квазинелегальных компаний по организации поездок и перепродаже билетов на матчи, а также имеются определенные руководители[47]. У ключевых «фирм» болельщиков той или иной футбольной команды есть свои неформальные лидеры – это известные всем фанатам личности, нередко экстравагантно одетые, которые в момент возникновения или разгара насилия, устраиваемого хулиганами, находятся в гуще действа. Билл Бьюфорд [Buford 1993: 29–30, 81–93, 119–120], в 1980‑х годах на протяжении пяти лет предпринимавший включенное наблюдение за болельщиками клуба «Манчестер Юнайтед» и другими английскими хулиганами, обнаружил, что у каждого лидера было собственное персональное окружение – небольшая «фирма» из трех-четырех десятков человек, в основном подростков в возрасте 15–16 лет или даже младше, жаждущих проявить себя; именно они начинали многие драки, выступая в роли младших помощников лидера. Один из описанных у Бьюфорда случаев произошел на выезде в каком-то итальянском городе. Лидер хулиганов решил пройтись по его улицам, а за ним следовало несколько сот сторонников, избегавших скоплений итальянской полиции, которой было поручено дать отпор агрессивным английским фанатам. Лидер хулиганов перемещался по городу в окружении полудюжины молодых людей, которые передавали остальным распоряжения разделиться или перегруппироваться, пока толпа фанатов наконец не обнаруживала подходящих жертв – испуганных групп итальянских болельщиков (причем это были не такие же бойцы, а семейная публика) в автобусах или небольшие компании молодых итальянцев на какой-нибудь пустынной улице. Время от времени лидер указывал своим последователям, в какой момент нужно или не нужно действовать, «помогая полиции, направляя движение или оттесняя болельщиков, которые блокировали улицы, и заодно и вынося порицания тем, кто бросал бутылки или вел себя неподобающим образом» [Buford 1993: 68].

У опытных хулиганов имеются тактические познания, которые в ходу в этой среде и без таких лидеров. К ним относятся, к примеру, следующие навыки: как набрать скорость быстрой ходьбы с переходом на бег в момент, когда «движ» еще не начался, но все находятся в бдительном ожидании и готовности; когда нужно сгруппироваться и двигаться фалангой, а когда рассредоточиться. В ситуациях, когда организованные в боевой порядок хулиганы сталкивались с полицией, они делали вид, что снова ведут себя как обычные граждане, и просачивались сквозь полицейские ряды, «шагая не слишком быстро, при этом каждый делал вид „иду-сам-по-себе-и-не-собираюсь-устраивать-неприятности“» [Buford 1993: 198, а также 92–93]. Поскольку такие ситуации могли происходить сразу же после беспорядков, полиция не всегда велась на эти уловки, однако собственное стремление сотрудников правопорядка избегать дальнейшей конфронтации обычно мотивировало их соглашаться с этим перформансом в духе Гоффмана. Хулиганы прекрасно понимают, что полицейские тоже испытывают конфронтационную напряженность/страх, и сознательно используют этот момент в своих целях. Они знают, что власти не применят к ним значительной силы, если только не застанут их в разгар беспорядков, и с большой осторожностью включают и выключают «рубильник» насилия.

Вре́менные лидеры хулиганов также могут возникать в конкретных ситуациях. В этом качестве, например, выступают люди, берущие на себя инициативу по распространению информации (уличное шествие состоится в 18 часов, передайте ее дальше) или первыми выходящие на проезжую часть улицы на глазах у застывших рядов полиции, рассчитывая, что за ними последуют и другие (иногда такое происходит, а иногда – нет; в последнем случае кандидат в лидеры нервно оглядывается, а затем возвращается в толпу, стараясь выглядеть незаметным) [Buford 1993: 282–289]. Лидеры помогают толпе маневрировать, но именно ее настроение играет решающую роль в наделении лидеров полномочиями на короткие или более длительные промежутки времени.

Тактические приемы и уловки футбольные хулиганы используют не только против полиции, но и против враждебных группировок. Например, когда фанаты «Манчестер Юнайтед» перед игрой с «Вест Хэмом» узнали, что болельщики этого клуба прибывают на матч на поезде, был разработан такой план: в подходящий момент прорваться на перрон через вход в вокзал и напасть на представителей конкурирующей «фирмы», когда они будут выходить из поезда. Вот описание последующих событий у Бьюфорда:

Там была тысяча человек, которые ошивались вокруг, «как будто ничего не происходит», засунув руки в карманы и глядя в землю. Идея заключалась в том, чтобы выглядеть так, будто ты не из наших, а просто случайно оказался на Хай-стрит одновременно с тысячей других людей, которые там находились. Но всего через минуту болельщики переместились на середину улицы – они по-прежнему делали напускной непринужденный вид, но сохранять его не удавалось. По мере того как кучки людей сходились вместе, образовывалась большая толпа, а поскольку она находилась посреди Хай-стрит, она была заметной и мозолила глаза. Затем эта толпа пришла в движение и направилась в сторону вокзала. Она перемещалась размеренно, без суеты, в темпе прогулки твердым шагом. Я мог убедиться в том, насколько уверенно в этот момент чувствовал себя каждый, не сомневаясь, что теперь-то действительно все удастся провернуть. Темп ускорялся – постепенно, а затем еще немного увеличился. Кто-то начал скандировать: «Убьем, убьем, убьем». Сначала этот лозунг прозвучал шепотом, как будто с неохотой, но затем его подхватили остальные. Темп ускорился до бега трусцой, затем перешел в рысь, а потом все помчались. Пожилую женщину сбили с ног, два пакета с продуктами высыпались на тротуар. Полиции по-прежнему не было. Добравшись до середины перрона, толпа завелась на всю катушку: тысяча человек быстро бежали, громко скандируя: «УБЬЕМ, УБЬЕМ, УБЬЕМ» [Buford 1993: 121–123].

Однако «фирме» «Манчестер Юнайтед» в этой истории не удалось довести свою хитрость до конца. Внутри вокзала уже находились полицейские с собаками, поджидавшие возможность поймать группировку в полном составе, а «фирма» «Вест Хэма», высадившись из поезда как раз в этот момент, не без удовольствия проследовала за правоохранителями сквозь толпу местных фанатов, которые в полном составе дали деру. Это было расценено как унизительное поражение «фирмы» «Манчестера» – утверждалось, что она позволила своим соперникам «взять город».

Но иногда совершаемые «фирмами» маневры приносят успех. Бьюфорд описывает случай, когда фанаты «Манчестер Юнайтед» кружили по улицам Лондона под предводительством одного из своих лидеров и его юных подручных, а их преследовали болельщики «Челси», но затем манчестерцы делают петлю, которая позволяет подобраться к соперникам с тыла [Buford 1993: 201–203]. Иногда организация «махача» происходила при помощи созвона по мобильным телефонам между лидерами противоборствующих группировок, которые договаривались о месте для встречи вне поля зрения полиции, которая уже была поднята по тревоге, чтобы не допустить именно такого развития событий (это в особенности характерно для бельгийских футбольных хулиганов, см.: [van Limbergen et al. 1989]). Главной характеристикой насилия, совершаемого футбольными хулиганами, является масштаб заранее продуманных действий: насилие не только ожидаемо – оно еще и планируется, хотя и с некоторой долей импровизации «на лету». Один из исследователей называет это «насилием по договоренности» [Johnstone 2000].

Еще один набор изощренных приемов предполагает понимание того, что именно может сойти болельщикам с рук. Отправляясь вместе на выездной матч общественным транспортом, болельщики громят вагоны поездов или салоны автобусов, бросают бутылки из окон, глумятся над оказавшимися в ловушке рядом с фанатами любыми респектабельными представителями среднего класса и угрожают им [Buford 1993: 13–15, 62–66]. Полиция обычно озабочена тем, чтобы быстро отделаться от фанатов, вытеснить их с территории своей ответственности, и поэтому не вмешивается в подобные проявления вандализма и бесчинства. «Фирмы» знают о преимуществах, которые дает появление большой толпой, создающей чрезмерную нагрузку на кассиров и официантов. У болельщиков «Манчестер Юнайтед» было специальное выражение «на трёпе» (on the jib) для обозначения подобных поездок без оплаты, когда, например, можно было взять еду в ресторане и затем уйти; некоторые болельщики-ветераны называют себя «междугородними джибберами». Обычно это происходит так. Сотни бойких парней толпятся у продуктовой палатки на железнодорожном вокзале, набивая карманы едой и напитками в дорогу. Дальше они используют сам хаос (с точки зрения ошеломленного наблюдателя) этой сцены. Парни начинают подбрасывать еду в воздух и «под крики „Бросаемся едой! Бросаемся едой!“ разделяются: одни идут налево, другие – направо, в итоге все исчезают» [Buford 1993: 64]. Похоже, что во время таких поездок болельщики не тратят деньги – не потому, что не могут позволить себе расходы (Бьюфорд приводит документальные свидетельства того, что у большинства фанатов есть работа и приличные средства), а из чистейшего удовольствия сделать это «на трёпе»[48]. Перед нами некая малая разновидность насилия толпы, один их вариантов «моральных каникул», причем намеренно подстроенный группой, обладающей соответствующими традицией и приемами.

В описании Норберта Элиаса и Эрика Даннинга [Elias, Dunning 1986] футбольное насилие оказывается мотивированным «стремлением к возбуждению» в скучных мирных обществах, которые за последние несколько столетий претерпели процесс цивилизации[49]. Однако масштаб этого объяснения слишком велик для его задач. Целью практически всех институтов современного спорта является инсценировать возбуждение, однако намеренно организованное насилие за пределами спортивных арен поднимает и этот намеренный характер, и само возбуждение на более высокий уровень.

Лидеры групп проявляют свои соответствующие качества как в приемах, так и в само́м возбуждении. Приведем еще несколько выдержек из работы Бьюфорда:

Затем Сэмми повернулся и побежал назад. Казалось, он оценивает всю группу, определяя ее численность. Энергия, – бросил он на бегу, ни к кому конкретно не обращаясь, – энергии очень много. Сэмми был бдителен и динамичен, постоянно находился в движении и смотрел по сторонам. Он вытягивал руки с растопыренными пальцами. Почувствуйте энергию, – сказал он…

Все решительно перешли улицу, не проронив ни слова, а затем стали скандировать: «Юнайтед, Юнайтед, Юнайтед», – и тогда Сэмми замахал руками вверх-вниз, словно пытаясь сбить языки пламени, и призывал людей к тишине. Чуть позже раздался еще один слоган, состоявший из одного слова – на сей раз это была «Англия». Люди ничего не могли с собой поделать. Слишком уж они хотели вести себя как обычные футбольные болельщики – петь, устраивать грубые выходки и предаваться тем же самым безобразиям, которые они творили весь день напролет, – но им пришлось напомнить, что так поступать нельзя…

В какой-то момент в нашу сторону бросилась группа полицейских, и Сэмми, заметив их, негромко отдал новую команду, прошипев, что мы должны рассеяться, и тогда мы разделились: кто-то перешел улицу, кто-то пошел дальше по ее центральной части, кто-то отстал и в итоге оказался рядом с полицейскими. После этого Сэмми развернулся, снова побежал назад и приказал всем перегруппироваться: и мелкие, как дрессированные собаки, снова собрали группу вместе…

Сэмми, должно быть, вел свою группу вокруг стадиона, рассчитывая обнаружить по дороге итальянских болельщиков. Когда он принимался бежать назад, он, надо полагать, наблюдал за тем, какое впечатление его группа из двухсот переходящих с шага на бег франкенштейнов производила на итальянских парней, которые заметили проносящихся мимо англичан и последовали за ними. Итальянцы испытывали любопытство – их внимание привлекала то ли возможность подраться, то ли просто харизма самой группы, и они не могли удержаться от того, чтобы присоединиться к ней и посмотреть, что может случиться дальше. И тут Сэмми, решив, что настал подходящий момент, внезапно остановился и, отбросив все попытки оставаться невидимым, крикнул: «Стойте!» Все остановились. «Повернитесь!» Все повернулись [Buford 1993: 81–85].

Далее начался замес. В соответствии с привычным паттерном драк в толпе она распалась на небольшие скопления участников с неравными силами. В частности, Бьюфорд наблюдал, как один юный итальянец, оказавшийся отрезанным от товарищей, сначала был повержен на землю, а затем получил множество ударов ногами от группы английских хулиганов, которая выросла с двух до шести-восьми человек, бросившихся на легкую добычу:

Сэмми был в восхищении. Он щелкал пальцами, бегал на месте, заводя толпу движением ног вверх-вниз, и повторял одну фразу: «Погнали, погнали». Все вокруг него были в возбуждении… От него исходила мощная энергия, и невозможно было не почувствовать какую-то часть этих острых ощущений. Кто-то из стоявших рядом со мной сказал, что счастлив. По словам этого человека, он был очень, очень счастлив, настолько, что не мог вспомнить, когда такое счастье случалось с ним раньше [Buford 1993: 87–88].

Через несколько мгновений фанаты настигли итальянскую семью – мужчину с женой и двумя сыновьями, которые пытались забраться в свою машину и скрыться. Английские хулиганы ударили итальянца по лицу тяжелым металлическим прутом, повалив его на землю; другие топтали его, иногда делая паузы в своем наступательном порыве пнуть его.

Источником этого эмоционального «прихода» оказывается мощь толпы, создавшей себе «моральные каникулы» и благодаря этому контролирующей окружающее пространство. Это ощущение мощи не обязательно сопряжено с насилием – оно возникает в общей логике движения в качестве сознательно объединенной группы:

Группа пересекла улицу, большой перекресток. Она уже давно перестала прикидываться незаметной и вернула себе высокомерную идентичность агрессивной толпы, без колебаний вступая прямо в оживленное уличное движение, шагая по капотам машин с уверенностью, что они остановятся [Buford 1993: 89].

А вот еще один случай, на сей раз имевший место в Лондоне, когда болельщики «Манчестера» покидали место сбора:

Болельщики сматываются из паба под звуки бьющегося стекла, потому что бокалы с пивом просто бросаются на пол, и человеческая лавина мгновенно заполняет маленькую улочку возле заведения – невероятное количество людей в невероятной спешке: никто не хочет отстать, – и затем поворачивает на главную Юстон-роуд, заполняя все пространство от обочины до обочины, блокируя движение в обоих направлениях. Каждый чувствует себя частью организованного единства и ощущает мощную энергию и торжествующую власть внезапно возникшей толпы.

Они обходят стороной станцию метро «Юстон» (там слишком много полиции) и движутся маршем к следующей станции «Юстон-сквер», вливаясь в нее единым потоком с плакатами, афишами и скамейками, которые они подобрали по пути и захватили с собой. Их не останавливают никакие препятствия или турникеты – теперь все скандируют, общая эйфория нарастает, никто не покупает билеты, никого не останавливают и не преследуют [Buford 1993: 194].

В этот момент болельщики успешно преодолели переломный момент, ощутив энергию и ликование. Следует отметить, что насилие, которое они совершают, имеет экстатический характер только в тот момент, когда оно происходит в контексте мобилизованной толпы; отдельные драки, в которых они могут участвовать в другие моменты, не имеют ничего общего с этим куражом.

Опыт преодоления барьера, за которым начинаются «моральные каникулы», контролируемые самими хулиганами с их изощренной тактикой, оказывается кульминацией:

Формируется толпа, возникает живой эффект ожидания, что вскоре нечто произойдет. Я вижу, как к толпе присоединяется все больше людей, которых привлекает знакомый мощный магнетизм большого скопления народа, но эти люди не выглядят новоприбывшими: кажется, они появляются не извне, а изнутри самой толпы. Можно ощутить, как она растет. Выражения лиц говорят: «Мы свободны», на них написана уверенность: «Мы оторвались от полиции. Теперь нас не остановить». Темп нарастает. Я чувствую давление, заставляющее идти быстрее, неявный императив, исходящий не от кого-то конкретно, а от всех, общий инстинкт жара и силы ощущений, понимание того, что чем быстрее идет группа, тем более сплоченной она становится, тем мощнее, тем интенсивнее ощущения. Обычный прогулочный шаг превращается в бодрую ходьбу, а затем в бег. Все бегут строем, плотно сжавшись, молча.

Я наслаждаюсь этим ощущением [не будем забывать, что все это сообщает респектабельный наблюдатель из высшего среднего класса]. Меня это возбуждает. Что-то должно произойти: у толпы есть аппетит, и этот аппетит нужно удовлетворить; люди жаждут, чтобы это ощущение нашло выход. Толпа, уже настолько включившаяся в процесс, просто так не разойдется. У нее есть импульс, неудержимый импульс [Buford 1993: 199–200].

Этот опыт похож на нарастающее наркотическое опьянение, в особенности в тот пиковый момент, когда наркотик попадает в кровеносную систему и проникает в сознание:

Да, они говорят об этом именно так, используя такие слова, как «дурь», «кайф» и «доза». Они говорят, что это нужно попробовать, что это невозможно забыть, когда попробуешь, что это не хочется забывать – никогда. Они говорят, что это ощущение их поддерживает, рассказывают и пересказывают, что произошло и каково это было. Они говорят об этом с гордостью людей, облеченных привилегией, тех, кто имел, видел, чувствовал, пережил то, чего не было у других людей. Они говорят об этом так, как в предыдущем поколении говорили о наркотиках или выпивке либо о том и другом сразу, за тем исключением, что они тоже употребляют и наркотики, и алкоголь. Один парень, который держит паб, говорит об этом так, словно речь идет о каком-то химическом веществе, гормональном спрее или о чем-то вроде одурманивающего газа – как только он появляется в воздухе, как только совершается один акт насилия, за ним неизбежно последуют новые. Позже я понял, что был под наркотическим кайфом, в состоянии адреналиновой эйфории. И тогда до меня впервые дошло, почему они описывают это состояние именно такими словами. Это насилие толпы было их наркотиком [Buford 1993: 204–205].

Наркоманы нередко говорят, что находятся на пике удовольствия в момент инъекции героина, вдыхания кокаина или дыма марихуаны [Becker 1953, 1967; Weinberg 1997]. Здесь же хотелось бы подчеркнуть, что самый волнующий момент для толпы футбольных хулиганов наступает тогда, когда она переступает порог и врывается в созданную ими же зону «моральных каникул». Хулиганы сознательно фокусируются на насилии, но значительная его часть происходит позже, уже после появления этой зоны. При ближайшем рассмотрении оказывается, что насилие, которому приписываются эти свойства наркотической интоксикации, встроено в более масштабный социальный процесс. Насилие находится на пике коллективного внимания, но в значительной степени выступает символом более масштабного процесса, нарушающего общепринятые нормы коллективного бурления и особой солидарности группы, овладевшей приемами целенаправленного создания «моральных каникул».

Захватывая какое-нибудь общественное пространство, группа ведет себя развязно и оскорбительно. Это намеренное нарушение норм приличия, направленное на то, чтобы шокировать оказавшихся поблизости людей, включает распитие алкоголя и мочеиспускание в общественных местах, крики и скандирование лозунгов [Buford 1993: 52]. Когда фанаты весь день перед матчем дуют вино бутылками, это, возможно, не столько попытка напиться, потому что опьянение является той ценой, которую они платят за поддержание состояния, в котором могут вести себя на публике бесцеремонно, пока еще не наступил момент для взрыва насилия.

На практике насилие футбольных хулиганов в основном принимает форму нападения на слабых[50]. Во всех соответствующих примерах, приведенных в работе Бьюфорда, прослеживается такой паттерн: большая группа хулиганов долго избивает оставшуюся в одиночестве жертву; иногда их противниками выступают такие же «крутые» парни из другой группировки, а иногда просто люди, символизирующие соперника (как в приведенном выше случае с семьями, болеющими за итальянскую команду). Изощренные маневры «фирм» преследуют цель создания именно такого тактического преимущества. Когда ощутимое количество фанатов из противоборствующих «фирм» сталкиваются друг с другом (такое случается преимущественно в те моменты, когда английские «фирмы» вторгаются в чужой сектор стадиона во время игры), дело обычно ограничивается ритуальными насмешками и бросанием бутылок с определенного расстояния, однако фанаты уклоняются от полномасштабного поединка. Как отмечает еще один наблюдатель,

среди футбольных хулиганов дело почти всегда обстоит так: побеждает та «фирма», которая больше, а другая убегает, причем заметим, что ей позволяют убежать (и тем самым свести к минимуму травмы). Этот факт постоянно признается, но в то же время постоянно замалчивается, чтобы каждая группировка могла по максимуму выйти с честью из каждого случая насилия. Более крупная группа утаивает от себя же факт своего численного превосходства, когда вспоминает о драке, тогда как меньшая группа может сделать акцент именно на неравенстве сил, чтобы обнаружить почетный момент даже в поражении. Таким образом, существует некий идеал, от которого на практике постоянно уклоняются, и одна из причин этого заключается в том, что драка между двумя серьезными, равными по силе «фирмами» может привести к чрезвычайно серьезным травмам. Это не означает, что такие поединки вообще никогда не случаются – бывает и такое, – но чаще исход драк быстро предрешен за счет того, что одна «фирма», имеющая численное преимущество, «нагоняет» другую. Тот грубый факт, что количество приносит результат, признается, но в то же время удобным образом сглаживается в действии. При этом всегда сохраняет привлекательность идеал достойной почестей «фирмы», которая численно уступает сопернику, но побеждает равного противника (Энтони Кинг, личное сообщение, ноябрь 2000 года)[51].

В действительности драки составляют относительно небольшую часть того, чем занимаются футбольные хулиганы, хотя именно драки в значительной степени находятся в центре внимания, пока фанаты совершают свои перемещения в ожидании момента, когда «оно рванет», и затем, когда они обсуждают случившееся постфактум. Кинг приходит к следующему выводу:

Несмотря на то что драка является для хулигана кульминационным экзистенциальным моментом, сами по себе драки занимают пренебрежительно малую часть фанатской жизни. Что бы там ни говорилось о насилии, такие столкновения, как драка на «Велодроме» (короткая потасовка на стадионе в Марселе), почти всегда происходят быстро и нерешительно. А вот разговоры о драках, напротив, ведутся долго. Дисбаланс между временем, действительно затраченным на драки, и временем, которое проводится в разговорах о них, позволяет предположить, что традиционный подход исследователей к футбольному хулиганству можно изменить с точностью до наоборот [King 2001: 570].

Главным ритуалом футбольных хулиганов являются сборища в пабах, где они упражняются в укреплении солидарности и поднимают себе настроение, рассказывая о прошлых драках. Периферийные участники коллектива, которые отсутствовали в момент какой-нибудь драки, становятся носителями коллективной памяти группы; кроме того, рассказ о драках выступает подтверждением стратификации в рядах фанатов, делящихся на лиц, о которых рассказывают истории (часто они же сами этим и занимаются), и слушателей. Особую ценность имеют рассказы о зарубежных выездах, хотя и только в том случае, если там произошел какой-то заметный инцидент. Побывав в таких ситуациях, вы становитесь знаменитостью [Buford 1993: 113–114]. Насилие является ценным товаром для коллектива хулиганов, но лишь потому, что о нем можно рассказывать в контексте группы, что, по сути, вдвойне приятно – во-первых, с точки зрения собственно содержания рассказа как кульминационного момента в истории «фирмы», а во-вторых, в смысле ритуала рассказывания и пересказывания сюжетов о насилии, который объединяет болельщиков как более крупное целое, чем основные активисты. Рассказы о насилии выступают ключевым культурным капиталом, который циркулирует в «фирме». По утверждению Кинга, «фирма» существует в сознании ее участников как непрерывная конструкция коллективной памяти. Ее сюжеты обладают мифическими свойствами; выделяются только кульминационные моменты, причем они искажаются таким образом, чтобы выставить свою сторону в героическом свете, отодвинув на задний план тактические реалии односторонних нападений на легких жертв и совершенные тайком бегства от более сильных соперников. Подобно участникам вечеринок, описанных в уже цитированном выше исследовании Джексона-Джейкобса [Jackson-Jacobs 2003], драки футбольных хулиганов предназначены главным образом для получения удовольствия от рассказа о них.

Незначительное насилие тянет за собой длинный шлейф. Выше уже упоминался небольшой инцидент в Марселе, однако его оказалось достаточно, чтобы весь выезд обрел смысл для английских болельщиков. При этом насилие как драма является ресурсом, к которому можно легко обратиться, поскольку его почти всегда можно произвести в достаточном объеме, а следовательно, к нему имеется более надежный доступ в сравнении с собственно футбольными победами.

Драматическое локальное конструирование антагонистических идентичностей

Выше утверждалось, что ключевым моментом в поведении хулиганских группировок и источником их привлекательности выступают используемые ими ситуационные приемы. Между тем традиционная линия объяснения их действий, напротив, подчеркивает особенности культурного фона: культуру агрессивной маскулинности, основанную на мачизме патриархальных обществ, национализм и регионализм (см., например, [Dunning et al. 2002]). Такие описания подтверждаются множеством свидетельств, а сами футбольные хулиганы – весьма громкоголосая группа – выстраивают свои притязания и оскорбления именно на такой идиоматике. Они распевают и скандируют патриотические песни и оскорбляют представителей других национальностей, а на межличностном уровне их любимое оскорбление – назвать мужчину «пид…м» (см.: [Buford 1993: 281]).

Тем не менее эти оскорбления имеют чрезвычайно ситуационный характер. Приведем в качестве примера случай, когда фанаты, находившиеся в автобусе, который прибыл на матч в Италию, безостановочно скандируют слово «Англия»:

Еще одна, несколько более сложная [песня] была основана на мелодии «Боевого гимна Республики»[52]. Вот ее слова:

Славься, славься, «Мэн Юнайтед»!

Славься, славься, «Мэн Юнайтед»!

Славься, слава, «Мэн Юнайтед»!

Твои солдаты маршируют – вперед! вперед! вперед!

Каждое новое «вперед» (on) вырывалось из глоток фанатов чуть более настойчиво, чем предыдущее, и сопровождалось знакомым жестом: два пальца, поднятых вверх. Была и еще одна совершенно простая песня «К черту папу» (Fuck the Pope) – ее простота заключалась именно в том, что слова ограничивались исключительно этой формулировкой…

[Один человек]… повернулся в своем кресле таким образом, что в открытом окне автобуса оказались видны его внезапно обнажившиеся очень крупные ягодицы – для этого он специально спустил штаны до коленей, крепко схватив руками края ягодиц, чтобы их раздвинуть. Прямо позади него какой-то парень мочился в окно. Фанаты стояли на сиденьях, поигрывая кулаками и выкрикивая ругательства в адрес пешеходов, полицейских, детей – в общем, всевозможных итальянцев [Buford 1993: 43].

Одним словом, здесь мы видим, как из клубных кричалок и патриотических песнопений произрастает целая палитра ритуальных непристойностей, подогнанных под конкретную ситуацию.

Национальные песни и речовки идут в ход, когда англичане выезжают за границу, но во время домашних матчей о них никто не вспоминает[53]. Несмотря на использование сексистских эпитетов для оскорбления неприятных фанатам мужчин, хулиганы 1980‑х годов были ярыми поклонниками Маргарет Тэтчер и королевы – предположительно, потому, что эти фигуры можно было использовать для утверждения английской солидарности и превосходства, а также для того, чтобы осадить респектабельных образованных либералов и левых. Это в Италии фанаты скандируют «К черту папу!», а дома они защищают католическую церковь, поскольку враждебно относятся к англиканскому истеблишменту [Buford 1993: 95]. Такой сценарий во многом схож с тем, который проанализировал Катц [Katz 1999] в своем исследовании «дорожной ярости» на автомагистралях: проклятия срываются с губ, потому что они соответствуют конкретной цели, с которой водитель сталкивается в данный момент; они не обязательно основаны на глубоко укоренившихся убеждениях, а репертуар проклятий может быть непоследовательным и противоречивым от случая к случаю.

Ругательства и оскорбления берутся из более масштабного культурного репертуара, но их проводником в жизнь выступает именно конкретная ситуация. Впечатление от футбольных фанатов как носителей национализма, сексизма или других предрассудков в большей степени представляет собой постановочный эффект, нежели является причиной их действий; именно коллективные приемы конструирования «моральных каникул» делают такие оскорбления полезной частью репертуара и выводят их на передний план.

Здесь можно внести ряд уточнений. Ключевым опытом, для которого драка является необходимым, но в то же время ограниченным ингредиентом, является получение удовольствия от рассказывания историй. При этом рассказ подмешивается к речевому действию наподобие описанного выше (скандирование речовки «К черту папу!» добавляется в рассказывание историй о том, как «мы поимели итальянцев» – сюжет, в значительной степени связанный с речевым действием). Может легко сложиться впечатление, что содержание разговоров фанатов в эти моменты является мотивом того, почему они это говорят, однако при этом происходит смешение речевого акта и его содержания. Чтобы не попасть в эту ловушку (вполне естественную в обыденном дискурсе и в тривиальных разговорах о политике, выступающих его продолжением), необходимо обратиться к микроинтеракционным подробностям подобных речевых действий.

В определенные моменты группа фанатов начинает яростно скандировать свои слоганы – это действие представляет собой ритуал солидарности и вербальную агрессию. Детали наблюдений Бьюфорда подразумевают наличие некой закономерности, когда скандирование и пение происходят, а когда нет. Это случается в ситуациях, когда болельщики сбрасывают личину обычных людей и заявляют о себе как о толпе, взявшейся за дело – но еще до того, как насилие «взорвалось». Однако в тех случаях, когда хулиганы действительно участвуют в драке – например, когда шесть-восемь фанатов пинают оставшегося в одиночестве итальянского мальчика, лежащего на земле, – никто не произносит ни слова: раздаются лишь звуки ударов, слегка приглушенный хруст или резкое скрипение в зависимости от того, по какой части тела наносятся удары [Buford 1993: 84–86]. Это безмолвие вполне может свидетельствовать о возвращении конфронтационной напряженности, демонстрируя, что радостное возбуждение содержится не в самом поединке, а в словесном ритуале, который окружает его до и после.

Энтони Кинг (см.: [King 2003, в особенности главу 11 «Расизм в новой Европе»]) проводит важное различие между органическим и инструментальным расизмом. Первая его разновидность является глубоко укоренившейся и уже присутствующей в конкретном обществе целом. Инструментальный расизм часто возникает в «кричалках» болельщиков на футбольных матчах. Например, итальянские болельщики называют чернокожих игроков иностранных команд африканскими обезьянами и дразнят их, бросая на поле бананы. Испанские болельщики, скандировавшие расистские эпитеты в адрес чернокожих игроков прибывшей на гостевой матч английской команды, отмечает Кинг, не были убежденными расистами, однако оправдывали свои действия тем, что просто шутили и использовали вербальные приемы с целью расстроить своих противников. Расовые оскорбления распространяются даже на обидные высказывания в адрес соперников, которые принадлежат к той же расе, но болеют за команду противника. Североитальянские фанаты оскорбляют белых фанатов с юга, выкрикивая, что Африка начинается в Риме; фанаты «Миллуола» скандируют: «Да лучше я буду паки [пакистанцем], чем скаузом [прозвище фанатов их команды-соперника]»[54]. В этих вербальных тактиках они опираются на фоновую конвенцию расовой иерархии, которую бессознательно усиливает их инструментальное поведение.

Я бы предложил еще более сильную формулировку: опыт и практики футбольных фанатов создают или по меньшей мере наращивают объем расового антагонизма в обществе в целом. Расовые насмешки являются не только тактическим приемом для отвлечения внимания игроков соперника; культура фанатов представляет собой накопленный репертуар приемов для участия в драме спортивной игры и добавления отдельной драмы по собственной инициативе при помощи постановочных конфликтов, которая разыгрывается между глумящимися друг над другом соперниками. Основная привлекательность любого спортивного события заключается в возможности поучаствовать в моментах коллективного эмоционального переживания в конфликтном лейтмотиве, избежав большинства опасностей и издержек реального конфликта. Расовые насмешки выступают одним из таких приемов.

Этот тезис можно сформулировать в виде мысленного эксперимента, предположив, что если бы футбол был запрещен, то расизма стало бы меньше[55]. У расовых/этнических антагонизмов в обществе существуют самостоятельные и давно существующие источники, однако они вполне могут быть незначительными (если судить по маргинальности и слабости правых движений в предшествующие десятилетия). Рост популярности футбола в Европе и репертуар основанных на игре проявлений постановочных конфликтов в исполнении фанатов расширили масштабы расового антагонизма, который еще и выплеснулся за пределы стадионов. Связь между экспрессивными песнопениями на спортивных аренах и насилием за их пределами формируется группами футбольных хулиганов или их подражателей, стремящихся расширить солидарность и драматизм игры до аналогичного опыта, который они могут использовать в других сферах жизни.

В сравнительной социологии спорта до сих пор нет ответа на вопрос, почему растущая популярность европейского футбола способствовала оскорблениям на расовой почве, в то время как в американском спорте для массовой аудитории такое явление практически не встречается. В Америке традиция насмешливого глумления во время матчей и в связи с ними вообще довольно развита, а на некоторых стадионах имеются и традиции драк с болельщиками соперников. Однако оскорбления на расовой почве являются повсеместным табу; предельным краем противостояний выступает солидарность со своей командой (я не могу представить себе американского фаната, даже очень склонного к насилию, который выкрикивает нечто вроде «Лучше уж я буду ниггером, чем болельщиком „Янкиз“»). Объяснение этой разницы может заключаться в том, что в США спортивные состязания находились на переднем крае расовой интеграции – начиная с появления первых чернокожих бейсболистов в белых лигах в 1940‑х годах и далее в период борьбы за гражданские права в 1960‑х годах – и продолжают выполнять эту функцию, причем совершенно сознательно. В американском футболе и баскетболе большинство игроков были чернокожими еще с 1960‑х годов, с тех пор, когда эти виды спорта стали доминировать в СМИ. Издевательские насмешки над чернокожими игроками, которые появлялись в бейсбольных командах, продолжались только в первые несколько лет и получили широкое осуждение. Такие действия воспринимались не как способ высмеивания команды-противника, а следовательно, не как двусмысленная шутливая форма инструментального расизма, а как прямой расовый антагонизм, не связанный с приверженностью болельщиков своему клубу. Таким образом, расхождение между Европой и Америкой можно объяснить, исходя из того, переплетался ли спорт с более масштабными социальными движениями, такими как борьба за гражданские права, – но при этом следует еще принимать во внимание различия в способах организации болельщиков. У американских спортивных команд нет хулиганских «фирм», выступающих тем ключевым звеном, отсутствие которого не позволяет потенциалу фанатских ритуалов осмеивания соперника распространяться на более масштабные социальные конфликты и выплескиваться за пределы спортивных арен, превращаясь в отдельные социальные движения.

Мятеж зрителей в эпоху господства шоу-бизнеса

Историю спортивного хулиганства можно рассматривать в качестве истории приемов создания напоминающих спортивные соревнования эйфории и коллективного бурления, которые постепенно избавлялись от собственно спортивной игры.

Насилие на футбольных матчах появилось в начале XX века, а то и раньше. Оно имело место по всему миру, причем некоторые из самых жестоких беспорядков совершенно не были связаны с действиями британских хулиганов – например, в Советском Союзе в 1982 году на стадионе погибли 69 человек[56], а в Лиме, столице Перу, в 1964 году во время матча со сборной Аргентины погибли около 300 человек, а еще около 500 получили ранения [Dunning 1999: 132]. Настоящая футбольная война разразилась в 1969 году после того, как власти Гондураса изгнали несколько сотен тысяч крестьян из соседнего Сальвадора, которые перебирались в Гондурас на протяжении нескольких предшествующих десятилетий. В качестве спускового крючка выступил футбольный матч между сборными двух этих стран, закончившийся беспорядками, которые переросли в пятидневную войну с двумя тысячами погибших [Kapuscinski 1992]. Однако нашим аналитическим критерием выступает не только количество жертв – эти данные ничего не говорят о том, какой социальный паттерн действовал в конкретной ситуации. Футбольная война между Гондурасом и Сальвадором не была насилием, устроенным хулиганами, а относилась к той разновидности политического насилия, которая рассматривалась в предыдущем разделе, когда беспорядки, связанные с победой или поражением, выступают удобными механизмами для мобилизации конфликтов, внешних по отношению к самой игре. Вполне возможно, что подобные беспорядки – да и войны – в особенности вероятны для авторитарных обществ, где спорт выступает практически единственной доступной для людей мобилизующей сферой. Мы же, напротив, рассматриваем формирование спортивного насилия в демократических обществах посредством социальной организации хулиганских группировок, которые сознательно используют собственные приемы создания «моральных каникул», где кульминацией становятся «беспорядки по первому требованию», не имеющие отношения к собственно игре. Первые случаи спортивного насилия были преимущественно спонтанными и неискушенными действиями фанатов наподобие тех, которые мы уже рассматривали: вторжения на поле и перетекание игровых эмоций за пределы стадиона в виде празднований победы и беспорядков по случаю поражений.

Футбольные лиги появились в Англии в 1860‑х годах и в те времена, как и другие виды спорта, были занятием высшего и среднего классов; однако к концу 1880‑х годов футбол стал более профессиональным и приобрел аудиторию из представителей рабочего класса. Размеры зрительской аудитории росли, а вместе с ними становилось и все больше случаев насилия в толпе. Большинство этих инцидентов происходило на игровых площадках (то есть на стадионах); поскольку между зонами зрителей и игроков тогда были минимальные барьеры, они преимущественно принимали форму массовых вторжений на игровое поле[57].

Ключевую роль в появлении специфической привлекательности энтузиазма толпы и насилия фанатов, возможно, сыграла случайная особенность конструкции британских стадионов. В классический период футбольного насилия зрители, в особенности болельщики-грубияны, толпились на террасах – наклонных стоячих трибунах стадиона. Первые трибуны представляли собой просто земляные насыпи, а позже их стали делать из бетона, на который устанавливали сиденья, похожие на скамейки. Однако на них никто не садился – как потому, что на матчах было принято стоять, так и потому, что с подъемом футбольного хулиганства полиция загоняла на какую-нибудь одну из таких трибун как можно больше людей, окружая их цепочными ограждениями и другими барьерами, в результате чего болельщики оказывались взаперти. Стратегия полиции заключалась в том, чтобы держать хулиганов (а в особенности болельщиков гостевой команды) отрезанными от остальной толпы, заводить их на стадион и выводить их оттуда в удобный момент, когда они не могли столкнуться с местными. Однако эта стратегия имела несколько непредвиденных последствий. Сдерживая ритуальное насилие на стадионе, она способствовала появлению стратегий насилия за его пределами, в отрыве от игры – именно так выглядело техническое новшество английских хулиганов в деле создания «моральных каникул» по требованию.

Еще одним последствием стало усиление солидарности и эмоциональной вовлеченности толп болельщиков на трибунах. Эти запертые клетки в просторечии называли «загонами» и «ямами»; внутри них люди прижимались друг к другу, ощущая, как их тела раскачиваются в ритме ритуала взаимодействия с высокой интенсивностью:

Во время любых спортивных соревнований нередко можно увидеть, как зрители делают то, что несвойственно им в любой другой ситуации: обнимаются, кричат, ругаются, целуются, танцуют в ликовании. В этом и состоят острые ощущения спорта, и выражать их столь же важно, как и наблюдать за ними. При этом не найдется ни одного другого вида спорта, в котором смотреть матч воочию было бы настолько же неизменно физическим процессом, как наблюдение за игрой в футбол на английских трибунах…

Посредством толпы вы можете ощущать каждый важный момент игры – и у вас нет иного выбора, кроме как его ощущать. Удар по воротам – это уже ощущаемый опыт. Во время каждого подхода к воротам было слышно, как толпа задерживает дыхание, а затем, после каждого спасения ворот в атлетическом прыжке вратаря, выдыхает с таким же чрезмерным усилием. Всякий раз люди вокруг меня вспучивались, их грудные клетки заметно раздувались, и мы теснее прижимались друг к другу. Они напрягались – мышцы рук слегка изгибались, тела становились жесткими, либо они вытягивали шеи вперед, пытаясь определить в этом странном, не создающем теней электрическом ночном свете, будет ли очередной удар тем самым, который приведет к голу. Со всех сторон вашего тела предвкушение толпы можно было воспринимать как поток ощущений [Buford 1993: 164–166].

Не все болельщики на террасах английских стадионов были хулиганами – последние составляли элитное меньшинство активистов, которые, скорее всего, формировали основную массовку на гостевой трибуне на выездных матчах, в особенности с континентальными европейскими командами. Однако переживания, полученные на террасах, выступали исторической питательной средой для опыта коллективной солидарности; поднятый на необычайную высоту в сравнении с другими видами опыта зрителей спортивных состязаний, он претерпел дальнейшие трансформации, когда был взят в качестве цели, того опыта, который требовалось создавать за пределами стадионов с помощью изощренных приемов маневрирования, возникших в 1960‑х годах.

Имеется практически экспериментальное подтверждение важности этих локальных конфигураций в формировании опыта толпы, полученное благодаря наблюдению за тем, что происходит при их изменении. В 1990‑х годах на английских стадионах была введена американская манера рассадки зрителей: везде, где это имело экономический смысл, устанавливались отдельные кресла с подлокотниками (которые также препятствовали телесному контакту болельщиков друг с другом). Если прежде классическим приемом полиции было спешно загнать зрителей на трибуны, причем болельщики часто не брали билеты в кассах или платили наличными на входе, не получая билет на конкретное место, то теперь все зрители должны были иметь оплаченный заранее бумажный билет с пронумерованным местом. Кроме того, футбольные матчи все чаще рекламировались как зрелище для респектабельной семейной аудитории (см.: [Buford 1993: 250–252], а также информация из личной беседы с Энтони Кингом, ноябрь 2000 года). Тем не менее более примитивные варианты стадионов с общими местами по-прежнему существуют. Например, в работе Кинга [King 2001] упоминается вполне традиционная для раннего этапа истории футбола похожая на клетку трибуна в Марселе, где места были пронумерованы, однако болельщики не обращали на это внимание и стояли кто где хотел.

Тут и правда есть над чем поломать голову. Благодаря специфике опыта болельщиков на раннем этапе истории футбола на британских стадионах появилась особая разновидность эмоционального возбуждения толпы, которая впоследствии отделилась от стадиона и самой игры. Промежуточный шаг в этом направлении был сделан в 1960‑х годах, когда полиция пыталась ограничивать драки между болельщиками соперничающих команд в пределах стадиона, разделяя их по разным трибунам. Однако эти действия привели к непреднамеренному росту насилия, причем сразу несколькими способами. Во-первых, они способствовали формированию большей однородности и солидарности среди самых оголтелых фанатов на террасах, тем более что во время игры они фактически находились взаперти. Во-вторых, упомянутые действия полиции создавали для фанатов территориальные цели, провоцируя их попытки захватить сектор болельщиков соперника до или во время игры. Фанаты становились все больше похожи на вспомогательную команду «Б» по отношению к команде «А» – игрокам на поле: у них были собственные «ворота», к которым можно было решительно устремиться, не пытаясь забить мяч, а физически вторгаясь на чужую территорию массой тел или бросая в нее файеры. А в-третьих, ужесточение полицейских мер побуждало фанатов переносить свои столкновения за пределы стадиона. Этот сценарий эскалации и контрэскалации в тактике противостояния полиции и фанатов, оборачивающийся появлением более организованных хулиганских «фирм», был отмечен социологами из Англии и других стран (см.: [Dunning et al. 1988; van Limbergen et al. 1989]). Он представляет собой менее радикальный вариант развития событий, который мы отмечали выше: когда американские силы правопорядка, пытаясь воспрепятствовать отмечанию победы там, где она произошла, обычно вытесняли действо наружу, что приводило к празднованию с еще большим объемом насилия.

Еще один источник появления изощренных приемов футбольных хулиганов был связан со сферой перевозок. В самых первых драках, имевших отношение к футбольным матчам на рубеже ХX века, участвовали группы фанатов, которые вместе отправлялись на выездные игры так называемыми фургонными клубами на наемном автотранспорте [Dunning et al. 1988: 115, 140, 167–179]. Первые признаки инцидентов, напоминающих действия современных футбольных хулиганов, появляются в сообщениях СМИ 1950‑х годов о фанатах, крушащих поезда. Главными местами драк между болельщиками стали железнодорожные вокзалы. Уже к концу 1960‑х и в начале 1970‑х годов полный набор их приемов был в наличии: джиббинг (езда на халяву?), скоординированные перемещения с целью избегать встречи с полицией, организация при помощи заблаговременно распространяемых листовок, в которых анонсировались драки во время конкретных матчей. А поскольку полиция обращала на это внимание и стягивала свои силы в соответствующие место и время, хулиганы все больше старались устраивать драки в виде набегов на территории фанатов-соперников. Теперь зона охвата их действий расширилась: хулиганы штурмовали уже не только тот «конец» стадиона, где размещались болельщики гостей, но и «захватывали чужую вотчину», проникая в сам город, куда они прибыли, и «нагоняя» противников везде, где их можно было хитростью заставить оказаться в слабой позиции.

Футбольное хулиганство в английском стиле представляет собой социальную технологию, изобретенную с целью отделить возникающее на стадионе возбуждение от самой игры. Эта технология распространилась и в континентальной Европе (в особенности в Голландии и Германии), а также в других местах. Например, в 1980‑х годах матерые хулиганы из Бельгии сознательно заимствовали приемы английских фанатов – они даже приезжали в Англию, чтобы понаблюдать за наиболее сложными и совершенными техниками, которые можно использовать в своей практике, и брали на вооружение английские песни и лозунги [van Limbergen et al. 1989].

Эти приемы преследовали двоякую цель. Во-первых, что самое очевидное, это получение опыта «кайфа», возбуждения коллективной солидарности, драматического напряжения и разрядки, которые представляют собой техническое достижение современного спорта, но с преобразованием всего этого в воспроизводимые приемы, которые при необходимости можно задействовать вдали от самой игры. А вторая цель заключалась в повышении статуса болельщиков до уровня, равного игрокам, а возможно, по сути, даже превосходящего их: футбольная команда может проиграть или выступить так себе, однако «фирма» может «захватить чужую вотчину» или отразить своих соперников, в любом случае достигая более высокого уровня удовольствия от рассказывания историй, чем сама команда, которая вытесняется из центра ритуального внимания. Как мы уже видели выше, удел болельщиков является довольно бесславным, если смотреть на него хоть сколько-нибудь объективно – хотя, конечно же, все условия фанатского опыта способствуют тому, что у них нет какой-либо внешней точки для наблюдения, позволяющей увидеть, кем они являются на самом деле. Болельщики находятся в подчинении игроков самым подхалимским образом – эмоциональное самочувствие и ритм внимания фанатов зависят от того, как играет команда; в самые напряженные моменты боления, как можно увидеть на различных фотоснимках, тела фанатов контролируются, их увлекает восторг единодушного поклонения своим сакральным объектам.

Изобретение социальных технологий хулиганских группировок освободило фанатов от этого подчиненного положения, не только вернув им автономию во времени и пространстве, но и существенно повысив их честь в сфере конфликта. Болельщики, мучительно переживающие перипетии игры, низведены до наиболее примитивного уровня племенной морали: им не делают чести групповые нападения на слабых, а равно не является чем-то почетным, когда десятки тысяч людей ревут на стадионе и вытягивают свои тела в ходе инсценированной войны против команды гостей, состоящей из примерно дюжины игроков[58]. Сами же игроки, напротив, выступают в качестве героев, которые сражаются с равными по силе командами. Поэтому хулиганы отсекают себя от иерархических отношений между фанатами и игроками, вступая в горизонтальные отношения, в которых одна группа героев противостоит другой. Разумеется, здесь присутствует множество притворства и иллюзий: в действительности фанаты рвутся в драку только в тех случаях, где у них есть большое преимущество в численности, а если шансы другой стороны на победу хоть сколько-нибудь близки к равным, они отступают или отказываются от драки. Однако все эти детали скрываются фанатскими ритуалами повествования: в своей ритуальной субъективности они выступают именно героями[59]. В итоге команда «Б» вытесняет команду «А».

Конечно, сказанное не в точности верно во всех без исключения отношениях. Банды футбольных хулиганов освободили драму конфликта от событий и участников самой игры в том, что касается их субъективного и эмоционального участия в ней. Однако они не освободились от своих команд во всем, что касается организации их драк во времени и пространстве. Хулиганы по-прежнему организуют свои действия в соответствии с расписанием встреч между командами-соперницами – именно матчи становятся поводом для вторжения на территорию соперников или защиты собственной территории. Хулиганы продолжают паразитировать на формальной организации футбольных чемпионатов, и это неизбежно, поскольку в основе хулиганских «фирм» лежит свободная и неформальная организация – именно она позволяет им выстраивать свои главные приемы, смешиваясь с толпами обычных людей и ускользая от сотрудников правопорядка. Хулиганы могут обходиться без формальной структуры, без постоянных штаб-квартир, финансовых органов, должностных лиц и прочих атрибутов, характерных для организации общественной деятельности, которые требуются даже самому рыхлому политическому движению, потому что они могут ориентироваться на расписание матчей, обеспечивающее самую базовую координацию. Расписание футбольных матчей служит удобным способом для того, чтобы собрать группу хулиганов вместе, которая затем сможет применить свои приемы на практике.

Социальные техники создания насилия являются исторически обусловленными – они то появляются, то исчезают, видоизменяясь в процессе. Они представляют собой часть более широкого спектра приемов, формирующих современную популярную культуру. В конечном счете целью является не огульное физическое насилие, а коллективное возбуждение. В современном спорте происходит постоянное развитие ритуальных технологий, позволяющее смешивать солидарность в духе Дюркгейма с драматической напряженностью специально созданных сюжетных линий на игровом поле, причем с достаточной для поддержания эмоционального накала степенью непредсказуемости. А спортивные хулиганы еще больше манипулируют социальным фокусом внимания, чтобы превратить себя в героическую страту этого шоу.

Здесь можно отметить некую параллель между заключительными темами этой главы и темами главы 7. В ней отмечалось, что появление пространства слэма на массовых концертах выступало неким способом отнять центр внимания у музыкальных групп, контрходом публики, совершенным из позиции пассивности и подчинения звездным исполнителям в центр эмоционального пространства внимания. Именно в этом состояла и находка английских футбольных хулиганов с их социальной технологией переноса зрительского переживания игры с трибун в ту сферу, которую они сами могли контролировать, превращая колебания драматических моментов игры в «беспорядки по требованию»[60].

В долгосрочной перспективе на примере участников слэмов и футбольных хулиганов можно наблюдать одну и ту же эволюцию социальных техник. И в том и в другом случае перед нами разновидности бунта зрителей в эпоху массовых коммерческих развлечений. Это не подразумевает, что оба указанных феномена сохранятся, тем более в их нынешних формах. Тем не менее они имеют некоторое сходство с футуристическими антиутопиями, возникавшими в воображении писателей и кинематографистов середины XX века: бродячие банды жестоких искателей острых ощущений наподобие тех, что населяют художественные миры таких фильмов, как «Бегущий по лезвию», «Заводной апельсин» и «Барбарелла», наследники футуристических страхов Олдоса Хаксли и других авторов. Все это свидетельствует о том, что простой материальный комфорт не приводит к умиротворению общества; развитие технологий потребления разных форм досуга привело к доминированию экономики развлечений, а вместе с ней и ко все большему осознанию искусством способов, позволяющих фабриковать впечатления ради самих впечатлений.

Сегодня мы стали более искушенными, более рефлексивными и можем по меньшей мере по умолчанию распознавать моменты, когда какая-то одна форма поведения встроена в другую как особая сфера художественной реальности. Социальные центры внимания всегда представляют собой самостоятельную форму стратификации, а за последние полвека они все в большей степени приобретали характер ситуационной стратификации, оторванной от других форм экономической и политической стратификации, а также от давно сложившихся иерархий социальной респектабельности, – они выступают в качестве совершенно ситуационного статуса, отделенного от класса и власти. В то же время они не оторваны от своей непосредственной социальной базы – организационных условий микровзаимодействия, средств доминирования в пространстве непосредственного внимания. Музыкальные шоу, в особенности шумные и имеющие жесткий ритм, наряду с драматизмом спортивных состязаний превратились в главные организованные технологии принуждения к социальному вниманию. Звезды развлечений (включая спорт как одну из его разновидностей), находясь в центре всеобщего внимания, транслируемого этими технологиями, превратились в ситуационные доминантные фигуры: где бы они ни появлялись, они приковывают к себе внимание всех, кому попадаются на глаза. В то же время примечательно, что даже несмотря на появление этой новой формы статусной стратификации, в ее периферийной зоне возникли новые социальные технологии – те самые фанаты, которые наиболее подчинены этим технологиям, поскольку наиболее поглощены ими, создали средства для статусного бунта, возвращая себе центр внимания. Сколь бы исторически эфемерными ни выглядели эти соображения, они указывают на некую более масштабную тенденцию.

Создание драмы в играх ведет к дальнейшим изобретениям, создающим драму уже в насилии, происходящем за пределами основной сцены. Точно так же приемы громкого ритмичного музыкального вовлечения привели к побочным изобретениям действий, которые оказываются более выразительными, чем музыка, в псевдонасилии пространства слэма. В связи с этим можно предположить, что в будущем могут быть изобретены новые социальные технологии воодушевления – как с примесью насилия, так и без него.

В этом можно разглядеть как хорошие, так и плохие стороны. Хорошая новость заключается в том, что в вещах, ради которых люди устраивают поединки, нет ничего первозданного. Они не представляют собой устойчивые или глубоко укоренившиеся социальные идентичности и антагонизмы; сила таких идентичностей является просто результатом того, насколько интенсивны ритуальные технологии, которые их ситуационно порождают. Плохая же новость состоит в том, что мы способны создавать новые поводы для насилия, сколь бы эфемерными они ни были. Возможно, проблеском надежды здесь выступает тот факт, который мы неоднократно наблюдали выше: большинство случаев насилия представляют собой шумиху и блеф – много шоу и показухи по сравнению с реальными делами. Как бы сильно ни пугали нас социальные технологии инсценировки событий, они по-прежнему способны нас сберечь.

Часть III