Вообще, если пройти по Садовому кольцу дальше, то и дом, где находилась старая станция метро «Смоленская», выстроенный архитектором Жолтовским еще до войны, в котором смешался стиль итальянского Ренессанса и башен Смоленского кремля, тоже принадлежал НКВД. В нем проживал дед моей подруги.
И проходя через город и делясь друг с другом своим прошлым, и оглядывая настоящее, я знала, то есть мы знали оба, что именно в такие моменты нам даруются совпадения – всякие: счастливые и нет. Было видно невооруженным глазом, как все начинает рифмоваться. Как и то, о чем говорил Пастернак, о явлении в повседневности символов и метафор – давалось только в такое время. От этого захватывало дух. Я даже написала: «Господи, сколько ты дал нам теперь, этого должно хватить на целую жизнь».
Однако при всех чудесах и совпадениях было в Павле нечто странное и неправдоподобное, напоминающее литературного героя. Дело в том, что его не только не устраивало окружающее вокруг вчера и сегодня, – с этим мало кто спорил, тут было совсем другое. Он был возмущен именно устройством мироздания. Мучениями детей, мучительством людьми зверей, тем, что даже те, кто делает все правильно – все равно несчастны. Зачем надо было создавать мир, построенный на страдании? Нельзя было его организовать как-нибудь по-другому? Я могла только руками развести и отослать его к Ивану Карамазову, с которым, надо сказать, он вполне соглашался. Я же считала, что нас привели сюда не по нашей воле, и мы должны понять, что от нас хочет этот мир. Да, тяжелый и непредсказуемый, но ведь в этом и есть залог свободы. У нас есть выбор. На это он отвечал, что, если этот выбор стоит тысяч жертв, страданий, то неясно, к чему этот мир создан.
В нем была тайна, которую я никак не могла разгадать. Она касалась не только его прошлого, не только его литературных предпочтений, он был иной. Не растворялся ни в чем и нигде.
19
Петр вел себя странно. Сначала возмущался, что мы общаемся с этим учителем, а потом вдруг признался, что давно хотел уйти сам. И что он ждал только момента, когда все сложится. Для Павла это было настоящей радостью. Ничего не ломается. И он мне напомнил о конце моей пьесы. Он сказал, что специально сразу же посмотрел на последнюю страницу, чтобы понять, как я вижу развитие своей жизни. Там уже было написано, что муж и жена не узнают друг друга, хотя в прежней жизни были вместе.
– Я тогда понял, что твой брак уже завершен, – признался он мне.
Тем временем мой сын приобретал все более сомнамбулический вид. Он не хотел понимать, что происходит вокруг. Не хотел покидать свой уютный мир.
«Ну и хорошо, – говорила я себе. Не буду надрывать ему душу. Пусть живет пока с самим собой. Нужно время. Оно заложено в самом процессе развода». Развод мог растянуться на полгода, так как у нас с Петром был несовершеннолетний ребенок. А значит, будут месяцы неопределенности. «Но с другой стороны, – думала я, – это даже хорошо. Можно будет немного подумать. Наша история с Павлом разворачивалась с такой огромной скоростью. Прошел всего месяц с небольшим».
Однако и наше будущее выглядело очень туманно. Соединять жизнь? Но ведь я не могла не чувствовать, что перерезала его настойчивое желание покинуть страну. Поехать вместе? Но это вообще выглядело фантастикой.
20
Я отправилась в Хамовнический суд, который был рядом с домом – на Плющихе, чтобы подать документы на развод.
Это было старое здание, постройки середины XIX века, стоявшее прямо на берегу Москвы-реки. Спустя годы в нем будет проходить суд над Ходорковским, и мы негустой толпой будем ходить вокруг, не сильно надеясь на возможность что-то изменить, но еще живущие заклинанием Галича «можешь выйти на площадь». Мы тогда топтались на морозе своим узким кругом, а рядом стоял красивый Борис Немцов. Я его постоянно видела на митингах, а однажды даже с юной красивой девицей в обнимку, что было совсем неуместно – и поэтому очень иронично относилась к его оппозиционной деятельности. Немцова убьют в феврале 2015 года – и из нашей общей жизни выдернут надежду на будущее. В память о нем мы шли, промерзшие, огромной толпой к мосту под башнями Кремля и говорили себе, что его смерть – голова на блюде, подаренная царю Ироду.
А еще до того, как здесь было здание суда – тут находилась Алферовская гимназия, в которой училась Марина Цветаева и преподавал Густав Шпет. Супруги Алферовы, которые ее создали, были расстреляны большевиками в 1919 году. Это случилось по ошибке, чекисты просто перепутали их с однофамильцами и убили и пожилого мужа, и жену в застенках ЧК. Дом в Хамовниках свел времена и героев из разных, но чем-то похожих эпох.
В тот день, когда я несла документы для развода, я открыла стеклянную резную дверь суда и передо мной словно из воздуха предстал Коля – мой товарищ по Исторической библиотеке и бывший поклонник. Когда-то он писал мне горестные письма из армии. А я вышла замуж за другого. О, как он тогда возненавидел Петра, считая того полоумным неудачником, ни на что не годным человеком. И вот теперь он стоял на пороге, вращая глазами и возбужденно спрашивая, что я здесь делаю. Оказывается, он стал солидным адвокатом. В нем с трудом угадывался высокий, изящный юноша в синем развевающемся халате. Он любил нести высокую пачку книг и при этом как-то особенно приплясывать, прищелкивая каблуками. Теперь передо мной стоял человек с широким лицом в темном костюме, и только глаза были прежними.
Я сказала, что несу документы в суд для развода. И тут Коля подпрыгнул, как прежде, а потом еще и еще, и, приплясывая, ввел меня в коридор. На ухо он говорил мне очень странное, срываясь на громкий шепот. Говорил так. Вот теперь ты понимаешь, зачем я пошел на юридический? Ты понимаешь, что настал мой звездный час. Я немного испуганно объясняла, что собираюсь выйти замуж совсем за другого человека. Он отмахивался. Да за кого угодно. Главное, что это я, я тебя – разведу! Я! – и гулко стучал себя в грудь. И все говорил, говорил. Мол, развести меня «с этим» – для него, может, и есть смысл жизни. Вот она – фортуна! Колесо судьбы. Я пребывала в некотором изумлении. Уж очень громкие слова. И хотя он был временами человеком сентиментальным, но таких смысловых конструкций я от него раньше не слышала. Пока я все это обдумывала, он уже подводил меня к какой-то даме. Потом он за меня заполнил все бумажки и отдал ей. Та, улыбаясь, кивала и говорила, чтобы я через день заходила за документами. И вот я стою со справкой, которую я получила на следующий день после того, как решила развестись. К моему удивлению, Колю я не видела больше никогда. Он вышел из некой щели времени и туда же исчез. Но за одно мгновение он перевел меня с одной станции жизни на другую. Время ускорило свой бег для того, чтобы мы с Павлом уже со всеми формальностями оказались вместе…
21
Буквально в десяти минутах ходьбы от здания суда высился мой прежний дом из детства.
Я подошла к клумбе возле памятника серебристому Ленину и, задрав голову, смотрела на наш бывший балкон на девятом этаже, где часто, завернувшись в отцовскую плащ-палатку, лежала теплыми ночами и глядела на огни, плавающие в реке, пробегающие вагоны метро на мосту, торжественный вид набережной с генеральскими домами по бокам. За те двадцать лет, что отделяли меня от той девочки, я будто бы прожила уже несколько жизней.
И именно здесь с очевидностью поняла, что мои родители сделали в то время со мной – они выдернули, вырвали меня из моего уютного мира. И то же самое я теперь собираюсь сделать со своим сыном, который потеряет сейчас свое гнездо, свою нору под потолком, где он прячется от всех напастей, живет как в утробе, не желая рождаться на этот тяжелый и болезненный свет. Думать об этом было нестерпимо. Но я с ясностью видела, что путь, на который я ступила, не выдуман мной, он словно разворачивается по какому-то неведомому мне сценарию.
Эта мысль покрывала собой все – и боль за сына, и страх перед будущим. Во внутреннем пространстве возникал какой-то текст, в котором я улавливала лишь отдельные слова. Когда на весах взвешивались те или иные решения именно в той внутренней книге – открывалась страница с ответом. И мгновенно исчезала. Невозможно было прочесть, что было написано до и после. Я даже плохо понимала, что это за книга и как называется. Но она явно относилась лично ко мне. Там были портреты близких мне людей, и встреча с Павлом, и неудачный брак с Петром. Еще недавно каждый из нас представлял себе некий ход своих дней. Мы строили планы или со страхом заглядывали в будущее…
Павел как-то сказал мне, что у него есть такая особенность: оказываясь рядом с теми или иными людьми, вызывать сдвиг в их судьбе и менять направление жизни. Быть детонатором взрыва. Но теперь он сам оказался внутри воронки. Его планы на отъезд за границу летели под откос. Мы стояли с ним перед проемом двери, а за ним белел провал.
22
Дни от получения бумажки о разводе до последующих событий прошли в одно мгновенье. Через месяц мы поженились. Очень тихо и незаметно для других. Скоро стало ясно, что я беременна. Но все развивалось очень плохо. Буквально через пять месяцев меня уже везли на скорой помощи. Рядом сидел Павел. В приемном покое ему объявили, что меня кладут на операцию. Полная безнадежность. Никакого ребенка не будет.
И тут он сказал настойчиво и непреложно:
– Везите в другую больницу!
И они почему-то послушались и повезли. Там мне запретили вставать. Под капельницей, каждый день меня кололи до черноты всех мягких частей тела. И вот тогда я почувствовала, что наступило какое-то иное время жизни. Я упала с огромной высоты на землю, и все случившееся за последние месяцы показалось сном. Будто бы в насмешку – я имела дело не с возвышенными мыслями и разговорами, а с собственным телом – с мучительной и больной материей. На меня кричал врач, он запрещал мне подыматься, и его свирепое лицо с крючковатым армянским носом казалось мне зловещим. С каждым днем я становилась все дальше и дальше от дома, от своего сына. Теперь меня всю заполнило чувство вины перед ним. Я представляла себя ужасной, преступной матерью. Я плакала, понимая, что давно не видела его и не говорила с ни