В противном случае люди не будут ощущать себя европейцами!
И тут кто-то предложил «Оду к радости» из Девятой симфонии Бетховена. Не лучше ли будет отмечать радость, а не мир? И Шиллер, который написал первоначальный текст… Разве он не прекрасно воплотил общеевропейские ценности? Все согласились, что это хорошая идея – при условии, что будут записи на всех языках.
– Это невозможно, – заявил президент Совета, весь в поту, почти уже на грани нервного срыва. – Нам нужен единый гимн! Один! В противном случае это не то…
5
Сбитый с толку этой европейской мечтой, Николя пытается вспомнить первый раз, когда они спали вместе. До тех пор они были парой довольно обычной: возьмите Францию, возьмите Германию – и вот вам Николя с Полин.
В ее небольшой квартире на улице Турнелль, куда она предложила ему подняться, чтобы пропустить последний стаканчик после вечеринки у общих друзей, они проговорили всю ночь, не решаясь поцеловаться. А потом произошло решающее событие: кот Полин расположился рядом с Николя. Он попытался его тихо отодвинуть, но тщетно: Платон как будто всю жизнь мечтал улечься у Николя на коленях, и, несмотря на аллергию, Николя начал его гладить. Полин в это время рассказывала об ужасной смерти своего отца. Не желая прерывать ее повествование, важность которого была для него очевидна, Николя не двинулся с места и почувствовал страшный зуд – вполне предсказуемая реакция, если у вас аллергия.
На следующий день по телефону она рассказала своей лучшей подруге об этой встрече с Николя: «Мы много часов говорили, и, представь себе, когда я сказала ему про своего отца, он заплакал. Уверяю тебя. Нет, он не совсем плакал, но у него стояли слезы в глазах… Невероятно. Встречала ли ты когда-нибудь такого чувствительного?»
После этого она почувствовала импульс и поцеловала его.
Николя был удивлен ее дыханием, ее голосом, затем ее манерой получать наслаждение. Это была симфония Бетховена. Хотите вы того или нет, но есть что-то неизбежно торжественное в первых моментах любви. Вдруг вступают героические скрипки. Барабанная дробь проходит по телу. И сразу же двадцать семь стран собираются в вашей постели. В самом деле, это производит впечатление.
Николя хотел что-то сказать, но слова куда-то скрылись, став вдруг бесполезными, и они долго оставались в темноте, ничего не говоря, запыхавшиеся и опьяненные новыми ощущениями.
6
Когда решили, что «Ода к радости» может быть идеальным европейским гимном, надо было выбрать язык. Озабоченный тем, чтобы угодить самым восприимчивым, Петер Роланд (Австрия) предложил перевести слова на латынь. В конце концов, разве это не язык, лежавший в самых истоках? «А почему бы тогда не на древнегреческий?» – ответили ему.
Начали искать другие варианты.
И тогда Кальман Калочаи (Венгрия) предложил перевести поэму Шиллера на эсперанто. Это же язык взаимодействия между европейскими народами. Ему позволили это сделать, но с какой-то неловкой улыбкой, и принялись искать другие идеи.
И вот, после сорока лет дискуссий было решено, что европейский гимн должен быть чисто инструментальной версией мелодии Бетховена. Да, это будет «Ода к радости», но без слов – и так все смогут все понять.
7
Была ли это действительно какая-то особая ночь? Николя вспоминает, что в четыре часа утра он встал с постели, и Полин спросила, куда он собрался. Она должна была хотеть спать, и Николя был готов к тому, чтобы вернуться к себе.
– Есть ли в этом квартале стоянка такси?
Тогда она протянула к нему руку и сказала:
– Я бы хотела, чтобы ты провел ночь здесь, со мной…
В тот момент этот жест, который вполне мог бы напрячь, его взволновал. Они были знакомы всего несколько часов, а она уже обращалась к нему так, словно у него уже было определенное место в ее жизни. Что-то особенное вот-вот должно было произойти, и оба казались напуганными этим общим для них ощущением.
– Ты не хочешь остаться одна?
– Нет. Но если ты хочешь уехать, тогда не оставайся…
– Нет, нет…
– Что?
– O’кей, я остаюсь.
То же самое повторилось и в дни, а затем и в недели, которые последовали вслед за этим: они не сумели расстаться. Потом Николя удивлялся этому взаимному аппетиту. Он вспомнил об одной научной статье, на которую наткнулся совсем недавно и которая называлась так: «Как рождается любовь?» Там объяснялось, что люди генетически запрограммированы любить своего партнера в течение трех лет. Порыв, толкающий их друг к другу, объясняется бессознательной потребностью воспроизводиться. Таким образом, в течение этого периода, короткого, но достаточно длинного, чтобы мог появиться на свет и начать развиваться ребенок, мозг выделяет некие нейроизлучения, чтобы затенять отрицательные качества партнера и поддерживать миф об уникальной любви.
Читая эту статью, Николя ощутил некоторое стеснение: ничто не выглядит так неприятно, как чисто химические интерпретации ваших чувств. Тем более что, по его мнению, этого было недостаточно, чтобы объяснить их встречу. Тут было необходимо более глубокое соглашение. Николя всегда думал, что они так дополняли друг друга прежде всего потому, что у них не было одинакового соответствия времени.
Но как определить это соответствие?
В романе «Бессмертие» Милан Кундера предлагает метод: поместить электроды в мозг человека, чтобы определить, сколько времени отдано прошлому, настоящему и будущему. Если повторять этот опыт на нескольких людях, я убежден, было бы обнаружено существование трех категорий существ: ностальгирующих (которые предназначают существенную часть своих мыслей прошлому), бонвиванов (которые, согласно современной терминологии благосостояния, полностью проживают в настоящем) и тревожащихся (у которых большая часть мечтаний обращена к будущему). Можно было бы также выделить подкатегории и найти, например, честолюбивых – подкатегорию тревожащихся, так как они не прекращают смотреть в будущее, – и это позволило бы нам подчеркнуть, что тревога – тайный двигатель амбиции. Также можно было бы выделить слабоумных – подкатегорию бонвиванов, и это позволило бы предположить, что ум – прежде всего деятельность, состоящая в путешествии вне настоящего.
К какой категории принадлежит Полин?
Когда ей было двадцать лет, она не могла вылечиться от этой странной болезни, которую мы называем детством: она не переставала оборачиваться к своему прошлому, и все воспоминания, которые она там находила, имели печальный привкус. Она вновь и вновь видела свои каникулы в Бретани на берегу моря, доброжелательное лицо бабушки, прогулки на велосипеде с отцом, маленький дом, где она росла… У нее складывалось впечатление, что больше ничего и никогда не будет таким же приятным. Вокруг нее люди улыбались: «Тебе всего двадцать лет, ты же не собираешься ностальгировать…»
С годами она прекратила смотреть назад, так и не научившись жить в настоящем. Когда она закрывает глаза, чтобы попытаться представить себе то, что ее ожидает, то чувствует, как пробегает дрожь страха. Чего же она боится? Будущее у нее всегда появляется в виде враждебной равнины. По логике, тридцать лет – должен бы быть возраст наслаждения. Я говорю «по логике», понимая, что нет никакой логики и что каждое существо, как сорная трава, растет как может, и очень часто совершенно беспорядочно. Таким образом, Полин напрямую перешла от анахронической ностальгии (в двадцать лет) к преждевременной тревоге (в тридцать): и она иногда задает себе вопрос, почему она так глупо перепрыгнула единственный этап, который заслуживает того, чтобы быть прожитым, то есть этап наслаждения?
8
Полин работает в крупной косметической компании. Продукция, которой она занимается, оставляет ее равнодушной – это в основном косметические товары для мужчин, – но она серьезна, и шеф предсказывает ей отличную карьеру. Восхождения по служебной лестнице и уважения на работе ей достаточно – у нее нет амбиций, как у Николя, сделать то, что отличало бы ее от других. Для счастья ей всего лишь надо быть уверенной в своем будущем: в этом смысле компания ей вполне подходит. Полин может без особого труда представить, как через несколько лет будет руководить одним из подразделений этой фирмы или, почему бы и нет, одним из ее филиалов. У нее уже есть три человека в подчинении, и ей пообещали взять до конца года еще и четвертого.
В тот день после работы у нее была назначена встреча с Николя перед кинотеатром, где показывали ретроспективу фильмов Бергмана (Швеция): Николя, обожавший кино, хотел, чтобы она обязательно посмотрела «Сцены из супружеской жизни».
Полин подходит к площади, издалека видит Николя и направляется к нему. Но он ее пока еще не замечает – витает в своих мыслях, взгляд его куда-то устремлен, и Полин спрашивает себя, что происходит. Этот сумрачный вид ему совсем не подходит. Он что, получил дурное известие? Она останавливается и наблюдает издалека, будто видит его впервые. Этот мужчина – действительно ли это тот, в кого она влюблена? Почему он вдруг кажется ей столь непохожим на того, кого она знает? Когда он ее замечает, то тут же овладевает собой, и его лицо начинает излучать свет.
Вечером Полин снова возвращается к этой сцене и не знает, какой сделать вывод. С их первой встречи она всегда поражалась энтузиазму Николя, а теперь вот спрашивает себя: может, это сумрачное настроение, которое она увидела мельком, в то время как он не знал, что за ним наблюдают, в конечном счете определяющее для него? А этот его постоянный энтузиазм – не использует ли Николя его лишь как красивую маску, за которой он скрывает свою истинную природу?
В действительности именно это усилие, сделанное над самим собой, именно эта внезапная способность к радости и определяет его глубинную суть, так как в отличие от Полин Николя относится не к категории тревожащихся, а к категории бонвиванов. Но это не значит, что он не ощущает никакой тревоги. Он боится болезни, боится, что его осудят, боится упустить свою жизнь, боится не суметь рассказать анекдот, боится опоздать, боится стать уродливым, боится не суметь дать удачный ответ, боится силы других, боится потерять волосы, боится стать бедным, боится перестать быть любимым… Список этот длинный, и все это, без сомнения, мучило его, когда он стоял на площади перед кинотеатром, ожидая Полин. Но – о чудо природы – эти тревоги никогда не мешали ему, по примеру Бетховена, быть упрямо обращенным к радости. И поэтому Полин чувствует себя рядом с ним так хорошо.