Она знала, что те три танка – пророчество. Она даже сумела – или думала, что сумела, – понять несколько строк.
Дар бога исчез.
О том, что украден был Кусанаги. С этого всё и началось.
Сердце проснётся
в день женщины расцвета.
Это наверняка о Сердце дракона, что пробудилось в её шестнадцатый день рождения.
Четверо станут одним.
Наверное, это о них… И дальше про предательство Иоши. Если, конечно, она не пытается видеть то, чего нет. Но если она права, если это стихотворение действительно что-то значит…
Алых бутонов расцвет
смерть знаменует.
…То его конец не предвещает ничего хорошего.
Киоко встала, пнула свиток ногой, отчего он свернулся, и забралась под одеяло. Она не хотела жить эти два коку, потому предпочла провалиться в ласково убаюкивающую тьму. Сюда не дотянутся ни беды, ни смерти. Здесь она в безопасности.
Ото сна её пробудил шорох за дверью. На мгновение она забыла, что ей уже шестнадцать, и подумала, что там вновь мышью скребётся Хидэаки, приглашая встретить очередной рассвет. Но только на мгновение.
Киоко приподнялась на локтях и посмотрела туда, откуда шёл звук, – никаких теней за бумагой. Не Хидэаки. Этот богами забытый дворец даже призраков не привлекает.
Шорох продолжался. Она встала и отодвинула сёдзи – мимо её ног тут же что-то прошмыгнуло внутрь. От неожиданности Киоко вскрикнула.
– Ты что здесь делаешь?
Она обернулась в поисках серой мышки, чтобы выгнать её обратно, но у противоположной стены уже сидела чёрная кошка. Она выразительно посмотрела на приоткрытую дверь, и Киоко её задвинула.
– Норико? – она смотрела и не верила. Если Норико вернулась во дворец, то разве что за быстрой смертью. Ничего другого ей здесь не найти.
– А ты ждала кого-то др-р-ругого? – проурчала она, не двигаясь с места.
Киоко подошла, упала перед ней на колени, подхватила на руки и крепко-крепко прижала к себе.
– Кио…ко… – сдавленно захрипела Норико. – Прошу, пусти…
Киоко ослабила хватку, но не отпустила кошку и уткнулась мокрым лицом в кошачью шерсть.
– Норико, – она старалась не плакать, но всхлипы рвались из груди. – Норико, я думала, что больше не увижу тебя.
– Как это не увидишь? – бакэнэко вывернулась из рук, села напротив и зло смотрела на Киоко. – Ты думала, я тебя здесь оставлю? Брошу с тем, кто перебил всю твою семью?
– Тебе ведь… погоди, – до Киоко медленно начал доходить смысл сказанного. – Что значит всю?
– Ну да, ты ведь тогда ещё не прилетела… Когда Иоши подходил к Мэзэхиро, тот подумал, что это ты в его теле, и сказал что-то вроде «надо было тебя убить тогда же с императрицей и принцем». Считай, признался. Иоши после этого и напал на него. Не думаю, что он действительно стал бы сражаться с отцом без доказательств его вины в смерти императора. Так что Мэзэхиро сам себя подставил.
У Киоко сжалось сердце. Слушать о Иоши было больно. Ещё больнее было осознавать, что, если бы не эти слова, он мог бы остаться жив. Но именно эти слова так были ей нужны… Вся её боль, вся скорбь о каждом любимом сводились к одному виновнику и сливались в единую волну ненависти к тому, кто лишил её всего, обрывая жизнь каждого, кому принадлежало её сердце.
– Он должен умереть, – прошептала она.
– Должен, – согласилась Норико. – Но не сейчас. Мы уже однажды не справились, не думаю, что вторая попытка будет проще.
– Я не могу сидеть здесь и позволять ему дальше использовать меня для своих жутких приказов и мерзких законов, которые уничтожают, разрывают империю, увеличивая пропасть между людьми и ёкаями.
Норико раздражённо махнула хвостом.
– Киоко, я пришла не к тебе, а за тобой.
– За мной? Мне не скрыться в Шинджу – в каждой области даймё знает меня в лицо, везде развесят портреты, меня найдут в два счёта.
– Если будут искать.
Норико выглядела уверенной, но Киоко никак не могла понять, что та имеет в виду.
– Выкладывай уже, что ты придумала.
– Тебе ведь не нравится эта жизнь, верно?
Киоко нахмурилась, но кивнула. Жизнь ей больше не нравилась. До того, как вернулась Норико. Сейчас жить хотелось немного больше. Точнее, жить хотелось.
– Значит, время умирать, – ни тени улыбки.
– И что это значит?
– Ты должна умереть. Для всех.
И Киоко наконец поняла.
Алых бутонов расцвет
Смерть знаменует.
Её смерть. Это должна быть её смерть. Вот что положит конец правлению Мэзэхиро. Она жалела, что он её не убил, но для смерти не всегда нужен убийца.
– Значит, я умру…
– Совсем спятила? – Норико смотрела на неё как на умалишённую.
– Но ты же сама сказала, что…
– Что ты должна умереть для всех, – она выделила последние слова.
Ну конечно. Война – это всегда путь обмана.
Ни разу в жизни она не пыталась выдать свой побег за смерть и потому сильно волновалась.
– Как думаешь, этих нарядов будет достаточно? Они точно будут гореть?
– Киоко, – Норико выбралась из кучи одежды и улеглась на них сверху, – ты слишком волнуешься.
– Если я должна умереть – здесь всё должно сгореть дотла. Бамбук горит плохо. Я уже разбросала везде свитки и ткани…
– И платок с журавлём? – в голосе Норико проскользнули ехидные нотки.
Киоко это совсем не понравилось.
– Не нужно так. Ты думаешь, это забавно – задевать меня тем, что я хочу сохранить память о муже, который умер из-за меня?
Норико тут же перестала ухмыляться.
– Извини, не подумала.
– Тебе стоит думать почаще.
Платок с журавлём, свиток Акихиро-сэнсэя, шкатулка с заколкой и кимоно, подаренное госпожой Фукуи, – вот и всё, что она собрала с собой. Самые дорогие сердцу и потому самые ценные вещи. Ширму с Ватацуми она бы тоже забрала, но всё остальное легко складывалось в дорожный мешок, а этот подарок был слишком громоздкий, так что прекрасный взгляд дракона пришлось оставить.
– Подожди, а как я унесу мешок? – это было уже девятое «подожди» после того, как Киоко решилась на побег. – Любое крупное животное привлечёт внимание.
– Я позаботилась об этом. У тебя под окном вырыт подземный ход, который ведёт за стены дворца. Кстати, во всех приличных дворцах такое обустраивают ещё во время строительства, а не заставляют рыть своих подруг-бакэнэко в образе соболя целую неделю без сна и отдыха.
– Не верю, чтобы ты обходилась без сна и отдыха.
– Могла бы и поверить из благодарности!
Киоко улыбнулась. Впервые за долгое время.
– Хорошо, тогда верю.
Она достала свечу из тётина и поднесла к горстке свитков. Огонь занялся хорошо, но шёлковые наряды совсем не хотели гореть. Киоко с досадой смотрела на чёрную оплавленную одежду, которую надевала в тот день, когда прах отца улетел в сторону моря, и не понимала, как заставить его пылать.
Прах отца…
Точно, мико. Вот кто мог бы ей помочь.
– Норико, как думаешь, служительницы храма захотят вызвать бога огня, чтобы тот устроил здесь пожар?
Норико невозмутимо поинтересовалась в ответ:
– А зачем тебе для этого служительницы храма?
– Потому что я не общаюсь с богами напрямую? Они, знаешь, никогда не торопились исполнять мои молитвы.
– Так и тело твоё тоже не торопилось меняться, но это ведь не значит, что ты не могла превращаться.
Киоко вздохнула.
– Говори уже.
– Ки, – она встала и спрыгнула с горки так и не загоревшихся кимоно. – Следующая за ки воздуха – ки грома, она соединяет всё живое. Она тоньше, затейливее, ею овладеть труднее. Это та часть, через которую мы можем обращаться к другим душам. У меня она не очень развита – я чувствую только оголённые души, без оболочки, то есть мёртвые. Но в тебе ками бога – наверняка ты можешь пригласить отобедать Кагуцути.
Киоко задумалась. А ведь она никогда даже не пробовала обращаться к богам осознанно. Так, чтобы в самом деле о чём-то просить и ждать ответа, на самом деле веря, что её услышали.
Чтобы использовать ки, нужно её почувствовать, поэтому Киоко снова закрыла глаза, уже привычно вошла в состояние полного расслабления разума, отпустила мысли и растворила сознание в потоке сил. Свою ки она знала хорошо. Как и те, что вокруг, – легко чувствовала всех: от самых маленьких насекомых до людей, снующих по дворцу. Но должно быть что-то ещё. Что-то, чего она не замечала раньше…
Если её сердце – ками Ватацуми, значит, оно приведёт её к другому богу. Оно соединит её со всеми вокруг. Оно позволит чувствовать не только ки, но и сами души…
Она сосредоточила своё внимание на сердце – сгустке жизненной силы, откуда брали начало все её ки и куда они сходились вновь. Оно билось. Сначала это было слабое и едва ощутимое биение, но чем дольше Киоко погружалась в него, тем сильнее оно нарастало, тем больше и мощнее казалось, словно она приближалась к чему-то…
Пространство зарокотало.
Сердце содрогнулось, медленно сжалось, разжалось.
За этим снова последовал глухой раскат грома.
Время замедлилось.
Она слушала, чувствовала мощь этой силы, ощущая её как наблюдатель и как обладатель. Вот она – ками бога. И вот весь мир – перед ней.
Она потянулась к северо-востоку – через земли Шинджу, через залив Комо, туда, где горел вулкан Шин.
Её ками была водой – силой жизни и созидания. Его ками была огнём – силой голода и разрушения. И он любил, когда в нём нуждались.
– Кагуцути, – молча позвала она.
Он откликнулся.
– Дай мне своё пламя – и я дам ему пищу, – пообещала она.
Он дал.
Огненные языки полились по её ками, обосновались в сердце и потекли по тем дорогам, которыми текут ки крови, воды и соли, обретая плоть и выжигая тело изнутри. Жилы горели, тело плавилось, боль была невыносимой настолько, что она не могла даже кричать.
Плоть стала огнём. Она сама стала огнём. Каждая клеточка тела преобразовалась в пламя, провожая дар Кагуцути в телесный мир. Киоко протянула руку и коснулась одежды – оранжевые языки послушно переползли на ткань и жадно пожрали её, оставив лишь горстку пепла. Она прошла дальше и коснулась стены – пламя перешло на балку и стало расползаться в стороны. Тогда она коснулась пола – и отдала весь огонь ему.