Когда я заговорила снова, мой голос звучал спокойно:
– Доктор Пирс, я уверена, что многие студенты посещают ваши занятия по надуманным причинам, и это ужасно обидно. Но не могли бы вы сделать исключение для того, кому это жизненно необходимо? Возможно, только ваш курс поможет мне разобраться в том, что со мной произошло. – После некоторых колебаний я добавила: – Что все еще происходит со мной.
Бросок, очко! Теперь он рассматривал меня так, словно видел какой-то диковинный экземпляр. Возможно, дело было в моей сдержанной манере говорить, но он не стал выпытывать больше подробностей; меня это и удивило, и обрадовало. Казалось, в нем происходила внутренняя борьба между желанием держаться подальше от зарвавшихся первокурсников и стремлением заполучить то, что потенциально могло бы стать новым тематическим исследованием.
Спустя мгновение, показавшееся мне вечностью, он заговорил:
– Я могу позволить тебе посещать занятия, но никаких баллов за прослушанный курс ты не получишь. – Он не сводил глаз с моего лица.
Меня захлестнуло облегчение.
– Спасибо, профессор. Мне не нужны оценки, только информация.
Я будто успешно прошла какой-то тест. Доктор Пирс продолжал с любопытством смотреть на меня, протягивая руку за бланком моего заявления на регистрацию. Я молча ждала, пока он доставал авторучку из-за уха и выводил свои инициалы на помятом листке. Снова поблагодарив его, я чуть не бегом выскочила за дверь, прежде чем он успел спросить меня о чем-нибудь еще.
Что ж, все прошло не совсем так, как я себе представляла, но, учитывая обстоятельства, могло быть куда хуже. Мне удалось записаться в группу, не посвящая профессора Пирса в подробности своей истории. Радовало и его как будто серьезное восприятие моих слов о том, что я пережила нечто необычное. Впрочем, если подумать, наверное, не стоило этому слишком удивляться; в конце концов, вся его карьера основывалась на способности верить в то, что невозможное возможно. И все же я чувствовала, что в каком-то смысле обречена. В тот день мне не пришлось ничего объяснять, но это не могло длиться долго. В скором времени следовало рассказать Дэвиду Пирсу, что именно привело меня на его занятия. Я лишь надеялась, что он окажется не таким придурком, каким выглядел.
Глава 9Неожиданный подарок
Я всегда ненавидела приемные и испытывала смертельный страх перед необходимостью коротать время в их стенах. На самом деле у меня даже имеется теория на этот счет. Приемные, по сути, – те же камеры пыток, предназначенные для того чтобы усилить плохое предчувствие и посеять страх у тех из нас, кому не повезло там находиться. Что бы ни ожидало вас по ту сторону двери, это оказывалось не так страшно, как то, к чему готовила приемная; я это осознавала, но меня неизменно прошибал холодный пот, пока длилось ожидание.
Каждая приемная – лишь легкая вариация универсальной модели зала ожидания, разработанной учеными, знатоками цветовых сочетаний, вызывающих иррациональные эмоциональные реакции у ничего не подозревающих жертв. Стены, если они не стерильно белые, выкрашены в какой-нибудь пастельный тон, возможно, персиковый или бледно-голубой. На этих поверхностях безобидных оттенков развешаны картины в рамках, обычно нейтральные по содержанию – акварельный букет цветов, тачка с садовыми принадлежностями… Среди них разбросаны изображения умилительного или юмористического характера, призванные успокоить нас: радостные дети, играющие в докторов; котята, опасно цепляющиеся за ветки деревьев, над глупыми надписями вроде «Просто отрываюсь!».
Чтобы избежать гипнотического притяжения этих художеств, можно развлечь себя подсчетом фикусов в горшках или пролистыванием журналов, на которые не подписывается никто, кроме персонала приемной. Когда эти бессмысленные развлечения перестанут вас успокаивать, вы можете оглядеть других посетителей, томящихся в разных концах комнаты, но едва сдерживаемая паника на их лицах только усилит вашу собственную.
Когда меня привезли в больницу в ночь гибели мамы, я наотрез отказалась сидеть в той чертовой приемной и просто торчала на улице вместе с полицейским, примостившись на тротуаре. В аду должна быть приемная… или она и есть ад.
И вот я оказалась в приемной доктора Томаса Хильдебранда, на редкость отвратительной, хотя у меня появилось предчувствие, что на этот раз сам прием принесет больше разочарований, чем комната ожидания. Карен предлагала остаться со мной, но я отослала ее за кофе. Не стоило подвергать нас обеих пыткам приемной, да и осознание ее присутствия рядом оказывало бы на меня дополнительное давление. Честно говоря, я думаю, что и без того достаточно напугала ее. И к тому же я еще не совсем простила ее за то, что она заставила меня пройти через это испытание.
Карен старательно изображала беззаботность с того момента как забрала меня на зимние каникулы, но меня не так-то легко одурачить. Она еще не оправилась после телефонного звонка декана Финндейл и моих невнятных объяснений и явно чего-то недоговаривала. Всю дорогу до дома и за ужином она с тревогой поглядывала на меня. В конце концов я притворилась, будто у меня разболелась голова, и в восемь вечера отправилась спать, просто чтобы сбежать от нее. Но это принесло мне лишь короткую передышку. Карен взорвала настоящую бомбу, когда поднялась ко мне пожелать спокойной ночи.
– Ты же не серьезно.
– Это условие твоего возвращения в колледж на второй семестр, – сказала Карен.
– Они вообще имеют на это право? Как можно вот так вмешиваться в мою личную жизнь? Это не их собачье дело.
– Это становится их делом, когда они вкладывают деньги в твою стипендию. Ты – инвестиция, Джесс, и они хотят получить отдачу.
– А если я откажусь?
– Можешь, но тогда потеряешь стипендию.
– Но к психиатру?
– В мире случаются вещи и похуже, Джесс. Возможно, это даже пойдет тебе на пользу, если оставить в стороне историю с Эваном. Ты еще даже толком не пришла в себя после смерти мамы.
– Я справляюсь.
– Что ж, теперь ты сможешь поговорить с профессионалом, имеющим опыт в таких делах. Ты, возможно, удивишься, обнаружив, насколько это помогает.
– Я уверена, что ты глубоко ошибаешься, – проворчала я.
Очевидно, она решила, что переубеждать меня не стоит, поэтому после разговора оставила меня в покое – по крайней мере я так думала. Когда я проснулась посреди ночи, рыдая от своих привычных ночных кошмаров, ее ноги в тапочках уже маячили под дверью, отбрасывая длинную тень в круге света из коридора. Уверена, она, как и все остальные, думала, что я совсем спятила или переживаю какой-то посттравматический стресс. Разница в том, что теперь она была для меня кем-то вроде родителя и, вероятно, чувствовала ответственность за мое психическое здоровье.
Но никакие благие намерения Карен не могли мне помочь, потому что она понимала лишь малую толику хаоса, царившего в моей душе. Конечно, она знала, что я скучаю по маме. Как бы я ни пыталась это скрыть, правда заключалась в том, что меня не покидало ощущение потери лучшей части моей собственной идентичности. Пока мы колесили по стране, безжалостно вырывая все корешки, которые удавалось пустить, мама оставалась единственной константой в моей жизни. Мы всегда были вдвоем – ни отца, ни братьев, ни сестер, только мы. Мама, возможно, и была настоящим несчастьем, но то было мое несчастье, и теперь, лишившись заботы о ней, я чувствовала себя совершенно потерянной. И все же даже под тяжестью страшного груза ее отсутствия, осознания окончательности произошедшего я внезапно задалась вопросом, насколько это окончательно на самом деле. Эван был мертв, но явился мне, даже защитил меня. Неужели это так странно, так невозможно – думать, будто то же самое может произойти и с мамой? Как я могла отпустить ее, если крошечная частица меня цеплялась за надежду, что следующим призрачным лицом, которое явится мне, будет лицо мамы?
Приторный голос секретаря прервал мои размышления.
– Джессика? Доктор Хильдебранд готов вас принять.
Я встала и последовала за ней через дверь по узкому коридору.
– Не хотите ли оставить свою куртку? – предложила она, указывая на вешалку в углу.
– Нет, спасибо. – Наверное, это ребячество, но когда куртка была при мне, я чувствовала себя так, словно просто проходила мимо.
Секретарь тихо постучалась и, не дожидаясь ответа, открыла дверь, отделанную глянцевыми панелями.
Кабинет доктора Хильдебранда был обставлен вычурной мебелью из красного дерева. Доктор – лысоватый, с избыточным весом – сидел за большим столом; многочисленные дипломы и сертификаты парили над его головой, словно нимб. На лице его выделялись нос картошкой и слабый подбородок, который он компенсировал, задумчиво выпячивая челюсть.
– Джессика, очень приятно познакомиться. – Голос доктора Хильдебранда был вкрадчивым и текучим, как у тех рассказчиков в аудиокнигах по самопомощи. Возможно, он и сам выступал в такой роли.
– Мне тоже, – солгала я.
– Не хочешь присесть? – Он жестом указал на стул.
Хорошо, что не на диван, обрадовалась я.
– Что ж, Джессика, почему бы нам не поговорить о том, что побудило тебя прийти ко мне на прием и что мы надеемся получить от этих сеансов.
Не сумев различить вопрос, требующий ответа, я просто кивнула.
– Я поговорил с твоим деканом. Она очень беспокоится о тебе, и ей было бы спокойнее, если бы кто-то помог тебе во всем разобраться. Думаю, и тебе стало бы легче. – Он вкрадчиво улыбнулся. – Я бы хотел оказаться тем, кто тебе поможет. Ты не против?
– Как скажете. – Как будто у меня был выбор.
– Великолепно.
Он достал из ящика стола блокнот в кожаном переплете и приготовился к исполнению своей миссии, в чем бы она ни заключалась. Я только никак не могла понять, что великолепного он находил в моей ситуации.
– Итак, Джессика, для начала мне хотелось бы узнать тебя немного лучше. Почему бы тебе не рассказать о своем детстве?