– Что вы хотите знать?
– О, просто все, что ты хотела бы рассказать о том, как росла.
Я решила, что ответ «совсем ничего» его бы не устроил, поэтому пошла проторенным путем. Он начал лихорадочно записывать еще до того как я успела открыть рот.
– Ну, в детстве я жила с мамой. Никогда не видела своего отца. Мы часто переезжали с места на место; я родилась в Нью-Йорке. Потом мы переехали через всю страну и поселились в Сан-Франциско, но я была слишком мала, чтобы помнить те времена. Оттуда мы перебрались в Лос-Анджелес, затем в Сиэтл, Чикаго, Милуоки, Хьюстон, Альбукерк, Ричмонд, Чарльстон, Кливленд, округ Колумбия, и наконец снова вернулись в Нью-Йорк. Прошлым летом моя мама умерла, поэтому я переехала жить к тете, пока учусь в колледже Святого Матфея. Но я скоро съеду от нее.
Я почувствовала необходимость подчеркнуть эту последнюю деталь. Мне действительно было все равно, что думает обо мне этот парень, но не хотелось производить впечатление убогой сиротки.
– И почему вы так часто переезжали, Джессика? – спросил доктор Хильдебранд, громко постукивая золотой ручкой по блокноту.
– Моей маме нравилось время от времени менять обстановку.
– М-м-хм. – Доктор Хильдебранд улыбнулся, делая пометку в блокноте.
Я почувствовала, как кровь прилила к лицу, выплескивая наружу мой тщательно скрываемый гнев.
– И от чего же так стремилась убежать твоя мать?
– Я не говорила, что она убегала. Она хотела увидеть страну, получить как можно больше впечатлений.
– Конечно-конечно, – сказал доктор Хильдебранд, явно поддразнивая меня.
Однако я слегка встревожилась: у меня всегда было ощущение, что моя мать пытается держаться подальше от чего-то неуловимого, не хочет, чтобы это ее нагнало. Наши переезды всегда были внезапными, не вызванными никакими изменениями обстоятельств, и я могла их объяснить разве что неусидчивостью матери. «Жизнь здесь становится скучной, детка! Пора открыть новую дверь», – всегда говорила она мне. Обычно я соглашалась безропотно, потому что нытье и жалобы никогда не заставляли мать развернуть нашего Зеленого Монстра и поехать обратно, но было странно видеть проблеск облегчения в ее глазах, когда мы ехали к следующему пункту назначения, оставляя далеко позади все, что она натворила.
– Как повлияли на тебя частые переезды? – продолжил доктор Хильдебранд с таким видом, словно уже знал ответ и просто нуждался в моем подтверждении.
Как же меня это бесило!
– Все было не так уж плохо. Мне приходилось приспосабливаться к новым школам, новым одноклассникам, ну и все такое.
Я пожала плечами, добавляя непринужденности. В целом это было ужасно, но, впрочем, я всегда была одиночкой. И никогда не поддерживала связь ни с кем из своих приятельниц.
– Бывало ли тебе трудно… приспосабливаться?
– Ничего, нормально. – Я не собиралась подсовывать ему психологические козыри.
Осознав, что ему не пробиться сквозь эту стену, он двинулся дальше.
– Давай поговорим о смерти твоей матери, – продолжил он почти весело.
Я бросила на него взгляд, который должен был поджарить его на месте. К сожалению, огонь так и не занялся.
– Я бы предпочла воздержаться, спасибо.
– Так-так, – произнес он якобы отеческим тоном. – Мы вряд ли сможем докопаться до сути твоих поведенческих проблем, если не обсудим их источник.
Я вспыхнула. Так, значит, у меня расстройство поведения?
– Почему бы тебе не назвать мне причину, по которой ты не хочешь это обсуждать? – снова подтолкнул он.
Я с трудом подавила желание закатить глаза, но не смогла сдержать едкого сарказма в голосе.
– Видите ли, доктор Хильдебранд, я ведь вас совсем не знаю, и вы меня не знаете, поэтому, уверена, можете понять, почему мне не хочется говорить с вами по душам о чем-то настолько личном.
– Но я пытаюсь лучше узнать тебя, Джессика. В этом и заключается идея твоего визита ко мне, – объяснил он снисходительным тоном.
Я едва удержалась от того, чтобы не выкрикнуть в его адрес ругательства, и вложила всю силу своего негодования в конечности, начав отбивать дробь ногой.
– Джессика, я не смогу оценить твое нынешнее психологическое состояние, если ты отказываешься обсуждать самоубийство матери, которое, я уверен…
– Моя мать не совершала самоубийства! – зарычала я, вцепившись пальцами в кожаные подлокотники стула, пытаясь подавить нахлынувшие эмоции.
– О, понимаю. – Доктор Хильдебранд вздохнул, как будто только что пришел к блестящему выводу.
Он обогнул свой стол и примостился на краешке стула прямо напротив меня, опершись локтями о колени и задумчиво глядя на меня.
– И что же вы понимаете? – прошипела я сквозь стиснутые зубы.
– Джессика, Джессика… Я понимаю, моя дорогая. Конечно, я понимаю.
В тот момент я сомневалась во многом, но была чертовски уверена в том, что он не понимает.
– Я прекрасно понимаю, почему ты хочешь верить, что смерть твоей матери не была самоубийством, – сказал он.
– И я прекрасно понимаю, почему вам хотелось бы считать это самоубийством, – парировала я.
Сальные брови доктора Хильдебранда приподнялись в преувеличенном замешательстве.
– Боюсь, я не совсем улавливаю твою мысль. Я бы, конечно, не хотел такого…
– Еще как хотели! – Я швыряла слова как гранаты. – Это очень помогло бы навесить на меня ярлык и вписать в ряды ваших подопечных, не так ли? Прекрасное объяснение набора поведенческих проблем, проявление которых вы у меня видите.
– Я просто указывал на то, что обстоятельства ее смерти…
– …Не установлены. Именно так коронер определил ее смерть: причина не установлена. Это был несчастный случай. Моя мать не стала бы… – Голос пресекся, и я закусила губу, пытаясь подавить уязвимость, которая так и рвалась наружу.
Этот человек не увидит, как я плачу.
– Ну что ж, очень хорошо. Я вижу, мы не добьемся прогресса в решении этой конкретной проблемы. Возможно, на следующей неделе.
– Не надейтесь.
– Почему бы нам вместо этого не сосредоточиться на событии, которое свело нас вместе?
Вот оно. Этого разговора я боялась больше всего, от него не могла уклониться, как и не могла предоставить никакого разумного оправдания. Если бы я сказала правду, меня бы сочли умалишенной. Но какая ложь могла бы все объяснить?
– Почему бы тебе не рассказать о том, что произошло между тобой и твоим преподавателем английской литературы? – предложил он, держа ручку наготове.
Я устала от вежливых отговорок.
– А разве что-то произошло?
– У тебя есть объяснение твоим действиям, которым ты хотела бы поделиться со мной?
На мгновение я подумала, не рассказать ли ему правду. Я представила, как настороженность и страх отразятся на его пухлом лице; это было так заманчиво – просто посмотреть на его реакцию. Но моя внутренняя защита быстро подавила порыв.
Он воспринял мое молчание как нежелание, а не как нерешительность, и попытался подтолкнуть меня к откровениям:
– Ну, между вами произошла какая-то ссора?
– Нет.
– Возможно, она поставила тебе плохую оценку за работу? Смутила тебя перед всем классом?
– Нет, – тупо повторила я. Почему он задает мне эти вопросы?
– Можешь ли ты назвать какую-то причину, по которой выбрала мишенью именно этого преподавателя? Почему ее, а не кого-либо другого?
О-о-о…
– Вы полагаете, это был… какой-то розыгрыш, – подумала я вслух.
– Не очень смешной, если честно, да и ты, я уверен, это понимаешь, оглядываясь назад, – сказал доктор Хильдебранд.
Я встала.
– Ладно, мы закончили.
– Нет, моя дорогая, твой сеанс длится час. У нас еще осталась половина…
– Нет, я имею в виду, что мне больше нечего вам сказать. – Я надела куртку.
– Джессика, я не согласен. Давай обойдемся без резкостей. Нам еще многое предстоит обсудить, но если ты не будешь откровенна, тогда…
Что-то в выражении моего лица заставило его замолчать. Что бы он там ни увидел, ему стало ясно, что большего от меня в этот раз не добиться.
Чертовски верный вывод.
Я молча прошагала через приемную и направилась к машине. Карен вставила ключ в замок зажигания, но не повернула его.
– Мне жаль, что тебе пришлось пройти через это.
В моем мозгу смутно промелькнуло удивление. На самом деле я ожидала услышать от нее совсем другое.
– Эти психиатры думают, что знают все, но это не так. Они ничего о тебе не знают, просто помни об этом. Ты не какой-то объект исследования, который можно просто взять и разобрать на части. – В ее голосе неожиданно прозвучала горечь.
Я не знала, что сказать. Она как будто украла мои слова.
– Так… значит ли это, что мне не нужно возвращаться к нему?
Карен заколебалась. На мгновение, судя по выражению ее лица, мне показалось, что она действительно готова избавить меня от этой повинности.
– Я думаю, для тебя важно пройти эти сеансы. Инициатива исходила от колледжа, и я знаю, что твой декан довольно настойчива в этом вопросе. Думаю, в интересах сохранения хороших отношений с администрацией тебе следует продолжать посещать сеансы доктора Хильдебранда. Не стоит рисковать своим образованием.
Зимние каникулы открыли мне правду, кроющуюся за избитым мнением о рождественских праздниках как о самом трудном времени года. Моя мама всегда суетилась в преддверии Рождества, хотя, казалось, практически не осознавала его религиозного содержания. Мы тратили несколько часов на дорогу из любого города, где жили в то время, чтобы раздобыть настоящую рождественскую елку, желательно срубленную собственными руками. Однажды маму даже чуть не арестовали, когда она остановилась на обочине дороги, чтобы срубить дерево, которое, как оказалось, росло на чьей-то частной территории. Она кормила хозяина рождественским печеньем и пыталась разжалобить душещипательной историей, чтобы выпутаться из этой передряги. Карен смеялась до слез, когда я рассказала ей об этом.