– Окей. Ладно. Я дам им знать, что мы отказываемся. Скажу им, что сейчас ты не общаешься с прессой. Я что-нибудь придумаю.
После того как я вешаю трубку, в висках стучит еще сильнее. Я тяну руки, чтобы потереть их, и тихо ругаюсь. Откуда-то я знаю, что все это – дело рук моего отца. Держу пари, он сам подал эту идею. А даже если идея была не его, он ее наверняка поддержал. Он делает это нарочно. Чтобы издеваться надо мной. Чтобы напомнить, что он всегда поблизости и всегда будет рядом.
И это работает.
Глава четыре
Ханна
У меня в студии примерно дюжина человек спорит о текстах песен, тогда как парень по имени Гамби ростом в шесть футов и семь дюймов нависает над моим плечом.
– Ты знаешь, зачем все эти кнопки? – спрашивает он, наблюдая, как я делаю первичный микс строчек, которые только что записал Ив Сен Жермен.
– Нет, – отвечаю я, выбирая пробный трек скрипок, который очень понравился Умнице. – Понятия не имею.
– Чувак, перестань приставать к даме, – говорит ему Патч. Он откидывается на спинку офисного кресла рядом со мной, едва не падая. – Она же не пытается указывать тебе, как одеваться, словно твоя мама, которая собирала тебе одежду для школы в девяностые.
– Йоу, и правда, – отвечает Гамби. Он тянется к одному из фейдеров, и я шлепаю его по руке, убирая ее с панели. – Тут очень много кнопок. Как ты вообще научилась этому?
Прищурившись, я шепчу ему:
– Никому не говори, но я здесь даже не работаю.
Он фыркает, с улыбкой качая головой.
– Вы все, отойдите от нее и дайте делать свое дело.
Умница – Ив настаивает, чтобы я называла его так, – возвращается в студию после короткого перерыва. Его полное имя – Ив Сен Жермен, но в детстве его называли Умницей. Потому что он был умницей. Это отвратительно мило и ужасно мне нравится.
– Все хорошо, – отвечаю я. – Подойди, послушай это.
Мы работаем примерно с семи утра. Парню всего девятнадцать, но у него серьезная трудовая этика. Это основная причина, по которой мы так хорошо ладим. Мы оба предпочли бы сидеть в студии, возиться с треками, экспериментировать, а не заниматься чем-то другим.
Я проигрываю то, что мы записали. Его свита замолкает, пока слушает, покачивая головами в такт. Затем вступают эти скрипки. Умница свистит, по его лицу расплывается огромная ухмылка.
– Да, Ханна. Это что-то.
– Что, если добавить сюда несколько дополнительных слов? – предлагаю я. – Добавь акцентов.
– Да, мне это нравится. Давай попробуем. – Затем он вытаскивает из кармана своего ярко-желтого пиджака коробку. – У меня, кстати, есть для тебя кое-что. За твой тяжелый труд.
Я не могу сдержать смех.
– Я говорила тебе перестать дарить мне подарки!
У этого парня есть «кое-что» для меня почти каждый раз, как мы видимся. После того как в прошлом году его сингл стал хитом, Умница подписал крупный контракт на запись. Теперь он разбрасывается деньгами, словно подросток, у которого их столько, что он не знает, что с ними делать.
– Но я должен показать тебе, как тебя ценю. – Улыбка у него такая искренняя, что я таю.
– Чувак, тебе нужно найти финансового консультанта, – советую я. – Отложи часть этих денег на будущее.
– Постоянно говорю этому чуваку, чтоб он прикупил немного криптовалюты, – говорит Гамби.
– Нет, братан. Ты знаешь, что это дерьмо потребляет столько электроэнергии, сколько требуется целой стране в год? – серьезно спрашивает Умница. – К черту эту.
В коробке лежат красивые часы.
– Это великолепно, – говорю я ему. – Но они слишком дорогие. Я не могу их принять.
– Но ты не хочешь обижать меня, так что ты не откажешь, – говорит он, сияя. – Они сделаны из переработанного океанского пластика. Их сделано всего двадцать. Три из них – у Илона Маска. – Затем он закатывает рукава пиджака, чтобы показать, что на нем их – четыре. По два на каждом запястье. Как тебе такое, Илон Маск? – Деньги с их продажи пошли на строительство судна, которое собирает мусор из Тихого океана.
Я удивленно качаю головой.
– Это удивительно. Спасибо.
Если говорить о рэперах, Умница уникален.
Во многих его текстах говорится об изменении климата и сохранении природы. Разные проблемы, которыми он был увлечен. По праву он – один из самых умных подростков, которых я когда-либо встречала, что проявляется в его музыке и в том, как он умеет рифмовать тексты.
– Эй, вы знаете, что прошлой ночью парень Ханны получил главную хоккейную награду? – говорит он своим друзьям, которые втиснулись на кожаный диван со своими телефонами. Парень путешествует со свитой.
– Хоккейную? – переспрашивает Гамби, вскидывая взгляд. – Брось его. Я могу познакомить тебя с чуваком из «Кельтов».
– Спасибо, но меня все устраивает.
– Как все прошло? – спрашивает Умница.
– Отлично. Я очень им горжусь. – Я улыбаюсь. – Даже если его эго скоро станет невыносимым.
– Передай ему мои поздравления. И чтобы он не задавался.
Это так похоже на Умницу. Не то чтобы он самодоволен, но в нем много от дивы. Некоторые люди просто рождены для того, чтобы быть суперзвездами. Мы возвращаемся к записи, но вскоре я чувствую себя нехорошо. Я ерзаю на стуле. Здесь становится жарко, у меня во рту стоит кислый привкус. О, нет. Нет, нет, нет. Не здесь, черт возьми. Но это невозможно остановить. В середине припева я выпаливаю:
– Мне нужно пописать! – и спрыгиваю со стула.
Я выбегаю из комнаты, вызывая смех. Пат замечает:
– Господи, ну и мелкие же пузыри у женщин, братан.
К счастью, туалет – менее чем в пяти ярдах. Несколько минут я стою над унитазом, тяжело дыша, сглатывая волны тошноты. Но меня рвет на сухую. Так продолжается уже несколько дней, и я уже сыта по горло.
Вымыв руки и ополоснув лицо холодной водой, я проверяю свой телефон, чтобы увидеть кучу пропущенных сообщений.
Элли: Не оставляй меня в подвешенном состоянии. Ты сделала это??
Я вздыхаю. Элли – моя лучшая подруга, и я ужасно ее люблю, но она начинает сводить меня с ума. С тех пор, как я сказала ей, что беременна, она умоляла меня рассказать все Гаррету. Не то чтобы это было нелогично. То есть мне, конечно, нужно сказать отцу этого ребенка, что он, ну, отец этого ребенка. Но я начинаю чувствовать давление, и от этого становится еще более тошно.
Я: Нет. На церемонии мы столкнулись с его отцом. Это был неподходящий момент.
Вместо того чтобы написать ответ, она тут же звонит мне.
Я отвечаю.
– Привет. Я все еще в студии, так что не могу долго говорить.
– О, не беспокойся, это не займет много времени. – В ее тоне слышится некоторый упрек и отчасти – жалость. – Хан-Хан, когда начнешь есть соленые огурцы и огромный красный торт в два ночи на диване, он все поймет. Ты должна сказать ему.
– О, не говори о еде. – От одной мысли у меня в желудке все переворачивается. – Я сейчас в уборной, пытаюсь не сблевать.
– Ага. Видишь? Ты не пьешь, но все же бегаешь в туалет каждые десять минут пописать или блевануть, это то, что он тоже в конце концов заметит.
– Я знаю, что нужно сказать ему. Но кажется, каждый раз, когда я пытаюсь сделать это, появляется причина этого не делать.
– И всегда будет причина, если ты будешь ее искать.
– Элли.
– Я просто пытаюсь сказать. Может, тебе нужно спросить себя, не тянешь ли ты по какой-то причине.
– Что ты имеешь в виду под «какой-то причиной»? Конечно, я тяну время и точно знаю почему. – Истерический смех клокочет у меня в горле. – Ну, то есть, блин, разве это не изменит нашу жизнь навсегда или что-то в этом роде? Почему это так страшно?
Мы с Гарретом даже не обсуждали детей всерьез. Забеременеть и обрушить это на него кажется чертовски удачным способом затронуть эту тему. Вот почему это кажется ловушкой.
– Можно спросить? – поспешно спрашивает она. – Ты хочешь оставить его?
Мои зубы впиваются в нижнюю губу. В том-то и дело. Важный вопрос. Тот, который не дает мне спать по ночам, смотреть на Гаррета, пока он спит, и пытаться представить, как будет выглядеть наша жизнь через год.
– В идеальном мире в подходящий момент? Конечно, – признаюсь я, с легкой дрожью в голосе. – Я всегда думала, что неплохо иметь пару детей. Мальчика и девочку. – Будучи единственным ребенком в семье, я завидовала своим друзьям, у которых были братья и сестры. Казалось, так весело иметь всегда рядом друга.
– Но? – подталкивает Элли, когда я замолкаю.
– Но реалии жизни хоккеиста все усложняют. Он в разъездах большую часть года, а это значит, что я буду заниматься ребенком одна. Это не совсем идеально.
Это тяжело даже без ребенка. Перед сезоном и после хоккейная жизнь – это поездки, долгие тренировки и усталость. К тому времени, как Гаррет входит в дверь, у него едва хватает сил, чтобы поесть, прежде чем рухнуть в постель. Нам едва хватает времени для нас, не говоря уже о ребенке. Плачущий новорожденный в довесок? Паника начинает подступать к горлу. Я с трудом сглатываю, и мой голос дрожит, когда я снова говорю:
– Я не могу сделать это сама, Элли.
– О, детка. – Эхом раздается в трубке ее вздох. – Как ужасно, что твоя семья так далеко. Они бы, по крайней мере, помогли.
– Было бы круто. Но тут без вариантов.
Мои родители застряли во второй ипотеке в дерьмовом маленьком городке в Индиане, где я выросла. Погребенные под горой долгов, которые, вероятно, продержат их в этом жалком состоянии до конца жизни.
– Знай. Что бы ни случилось, – говорит Элли, – я с тобой. Все, что нужно. Только позвони, и я тут же вылечу или сяду на поезд в Бостон. Поеду автостопом, если понадобится.
– Я знаю и люблю тебя за это. Спасибо. – Я смаргиваю, потому что глаза жжет. – А теперь мне пора на работу.
Закончив разговор, я подхожу к зеркалу, чтобы убедиться, что я не выгляжу так, будто плакала. В отражении я вижу усталые зеленые глаза, бледные щеки и выражение чистого ужаса на лице.
Когда я думаю об этом, мне становится страшно. О том, как я одна воспитываю ребенка. О непомерной ответственности. О том, что скажет Гаррет, когда я, наконец, найду верный способ сказать ему. Мне просто нужно найти нужные слова.