Переведи вопрос в выгодную плоскость. Вот что надо было сделать: завести разговор о матери, а закончить тем, какая я вся из себя благодарная, полная благоговения и нормальная до чертиков.
Грэйсон, сидевший рядом, подался вперед.
— Когда мир следит за каждым твоим шагом, когда всякому известно твое имя, когда ты знаменит лишь потому, что существуешь на этом свете, — довольно быстро перестаешь следить за сплетнями. Последнее, что я слышал — это что я втайне встречаюсь с какой-то принцессой, а у моего брата Джеймсона есть очень компрометирующие татуировки.
Моника с интересом воззрилась на него.
— Это правда?
Грэйсон откинулся на спинку стула.
— Хоторны никогда не выдают своих тайн.
Он был великолепен, чего никак не скажешь обо мне, — и сумел в два счета увести журналистку с неудобной темы.
— Ваша семья не любит давать комментарии об этой ситуации, — сказала Моника Грэйсону. — Последнее, что просочилось в прессу, — это слова вашей тети Зары о том, что из этого непростого положения еще можно найти легальный выход.
Помнится, когда Зара последний раз выступала на публике, она обвиняла меня в насилии над престарелыми.
— О моем деде можно сказать многое, — уклончиво ответил Грэйсон, — но уж чего-чего, а лазеек Тобиас Хоторн никогда не оставлял.
Его тон ясно давал понять: тема закрыта. И как ему это удается?
Моника мгновенно переключилась на меня.
— Эйвери! Мы немного поговорили о вашей матери, а теперь давайте затронем тему отца.
Это был один из моих «нет-вопросов». Я пожала плечами.
— Тут особо не о чем разговаривать.
— Вы ведь у нас несовершеннолетняя? И ваш законный опекун — это ваша сестра Либби, верно?
Было понятно, к чему она клонит. То, что сеть отказалась транслировать интервью с Рики и Скай, вовсе не означало, что Моника не общалась с ними. Она явно собирается расспросить меня об опеке.
Но я этого не допущу.
— Либби взяла меня к себе после маминой смерти. Никто ее к этому не обязывал. Ей тогда было двадцать три. До этого мы мало общались, потому что наш отец постоянно где-то пропадал. Мы с ней были почти чужими людьми, и все же она меня приняла. Это самый великодушный и добрый человек из всех, кого я знаю.
Это была одна из главных жизненных истин, усвоенных мной, и мне не пришлось прикладывать никаких усилий, чтобы придать ей убедительности.
— Пожалуй, нас с Эйвери роднит одна вещь, — заметил Грэйсон, а потом примолк, заставив Монику задать наводящий вопрос.
— Какая же?
— Если кто тронет нашего брата — или сестру, — пусть на себя пеняет, — произнес он с дерзкой усмешкой. Глаза опасно засверкали.
Передо мной снова был Грэйсон, с которым я познакомилась несколько недель назад: расточающий власть, осознающий, что легко победит в любой битве. Ему не было нужды никому угрожать — это было лишнее.
— А вам не хотелось защитить ваших братьев, когда вы поняли, что дедушка никого из них не включил в завещание? — спросила Моника. Мне показалось, что она очень хочет услышать от Грэйсона, что он меня презирает. Хочет вывернуть наизнанку ту самую мысль, которую он сегодня так старательно доносит до публики.
— Можно и так сказать, — Грэйсон выдержал ее взгляд, а потом посмотрел на меня. — Сейчас мы все защищаем Эйвери. Мы с братьями и не ждем от общественности понимания, но правда такова, что мы вовсе не «нормальные люди». Дедушка никогда не культивировал в нас «нормальность», и сейчас происходит то, чего он хотел. Это — его наследие, — Грэйсон впился в меня взглядом. — Она — его наследие.
Каждое его слово звучало веско и убедительно — настолько, что я почти поверила, что он и сам считает меня особенной.
— И у вас нет никаких претензий в связи со сложившейся ситуацией? — настойчиво поинтересовалась Моника.
Грэйсон хищно ухмыльнулся.
— Нет.
— И вы не хотите пересмотра завещания?
— Я же вам уже сказал: это невозможно.
Он бесподобно справлялся с «нет-вопросами», а каждое его слово было пропитано просто свинцовой уверенностью. Виртуозно.
— А если бы было возможно? — не отставала Моника.
— Такова воля моего деда, — ответил Грэйсон, снова вернувшись к главному своему посылу. — Нам с братьями повезло — повезло сильнее, чем большинству наших зрителей. Нам были предоставлены все возможности, и дедушка передал нам лучшие свои качества. Мы уж как-нибудь справимся. — Он снова посмотрел на меня, только на этот раз куда театральнее. — Вот увидишь, однажды мы так разбогатеем, что твое наследство нашему и в подметки не будет годиться!
Я усмехнулась. Получай, Моника.
— Эйвери, а что вы испытали, когда услышали из уст Грэйсона фразу «твое наследство»?
— Все будто в сказке, — я покачала головой. — До оглашения завещания, когда мне только сообщили, что я получу наследство, а какое — пока неизвестно, — я думала, что Тобиас Хоторн оставил мне пару тысяч долларов. Но, знаете, даже они изменили бы мою жизнь.
— А сейчас ощущения какие?
— По-прежнему будто в сказке, — повторила я, старательно демонстрируя благоговение, благодарность и смятение.
— А у вас бывают мысли о том, что вы можете всего этого лишиться?
Грэйсон едва заметно сменил положение, чуть нагнувшись ко мне. Но мне защита была ни к чему. Я чувствовала себя вполне уверенно.
— Бывают.
— А что, если я сообщу вам — вам обоим, — что возможно появление нового наследника?
Я замерла, стараясь сохранять непроницаемое выражение. Я не смела даже взглянуть на Грэйсона, но мне было интересно — успел ли он почувствовать подвох за секунду до этой реплики? Уж не поэтому ли он ко мне придвинулся? Теперь уже и я начинала понимать, к чему нас подводит интервьюер. Она дважды спросила Грэйсона о пересмотре завещания. А теперь интересуется у меня, что я буду чувствовать, если останусь ни с чем.
— Эйвери, а вам известно, что в юриспруденции бывают случаи, когда потенциальные наследники не упоминаются в завещании?
Я не успевала за стремительным потоком собственных мыслей. Тоби. Она никак не может знать о Тоби. Скай не знает. Рики не знает.
— Я…
— Обычно такое случается, когда наследник рождается уже после смерти завещателя, но в широком смысле, по мнению наших экспертов, вполне возможна ситуация, когда такой статус можно присвоить человеку, который «не считался живым» в момент смерти лица, написавшего завещание.
Она знает. Я посмотрела на Грэйсона, не сумев с собой совладать. Не сводя глаз с Моники, он произнес:
— Уверен, ваши эксперты не забыли вам рассказать, что по техасским законам такой наследник получает долю, равную той, что была выделена другим детям почившего завещателя, — взгляд Грэйсона был пронзительным. Он поджал губы и натянуто улыбнулся. — А поскольку мой дедушка не так уж и много оставил своим детям, то, даже если он и зачал ребенка незадолго до смерти, этот новый наследник едва ли изменит расстановку сил.
В тот миг Грэйсон совсем не походил на девятнадцатилетнего парня. Он не просто развенчал юридический прецедент, описанный Моникой, а нарочно проигнорировал тот факт, что та явно говорила вовсе не о нерожденном малыше.
— Кажется, ваша семья вовсю ищет лазейки, верно? — спросила Моника, хотя интонация ее была вовсе не вопросительная. — Может, им стоит переговорить с нашими экспертами? Ведь, если опираться на конкретный прецедент, не вполне ясно, какая доля полагается ребенку, который считался мертвым: та же, что была выделена его братьям и сестрам — или предусмотренная предыдущей версией завещания.
Грэйсон смерил ее взглядом.
— Боюсь, я не вполне понимаю, о чем вы.
Он прекрасно все понимал. Иначе и быть не могло. Но скрывал это куда лучше, чем я, а я только и могла, что тихо сидеть на своем стуле, пока в голове проносится одно и то же имя, снова и снова.
Тоби.
— У вас же был дядя, — напомнила Моника, не сводя глаз с Грэйсона.
— Он умер, — сухо ответил тот. — Еще до моего рождения.
— При трагических и невыясненных обстоятельствах, — уточнила Моника и резко повернулась ко мне: — Эйвери! — Она нажала на кнопку пульта, которого я до этого не замечала у нее в руках. На большом экране позади нас появилось три фотографии.
Те самые, которые я показывала миссис Лафлин накануне.
— Кто этот человек?
Я сглотнула.
— Мой друг, Гарри. — Расскажи историю. — Мы вместе играли в шахматы в парке.
— А много у вас друзей за сорок?
Если не можешь сказать всей правды, скажи полуправду. Поведай историю.
— Больше никому не удавалось меня обыгрывать и брать в плен мою королеву. У нас с ним был уговор: если в партии побеждаю я, он разрешает купить ему завтрак. Я знала, что у него нет денег на еду. Я боялась, что он будет голодать. Благотворительность он терпеть не мог, так что приходилось побеждать в честной схватке, а что еще сделаешь.
Лэндон бы мною гордилась, но сбить Монику с курса так и не удалось.
— И вы утверждаете, что этот человек — не Тобиас Хоторн Второй?
— Да как вы смеете! — вспылил Грэйсон и вскочил с места. — По-вашему, моя семья не достаточно настрадалась? Мы только что дедушку потеряли! Ворошить такую трагедию…
— Эйвери, — Моника явно поняла, кто тут слабое звено, и не собиралась от меня отставать. — Так что же, это и есть сын Тобиаса Хоторна, которого все считали умершим? Не он ли истинный наследник?
Интервью окончено. Грэйсон закрыл собой камеру и помог мне подняться. Я встретилась с ним взглядом, и пускай он не сказал ни слова, я прочла в его глазах неоспоримое: Надо уходить.
Он повел меня к кулисам, у которых уже пыталась прорваться сквозь охрану Алиса. Моника поспешила за нами вместе с оператором.
— Как вы связаны с Тоби Хоторном? — крикнула она мне вслед.
Мир кругом разлетался на осколки. К такому нас никто не готовил. Я не знала, что делать. Но у меня был ответ на этот вопрос. Я знала правду, и раз уж СМИ столько всего выяснили, можно и остальное им рассказать, хуже не будет.