– Может быть, не каждый человек создан быть родителем. Не могу представить себе, например, Мередит в роли ласковой и заботливой…
– Она как раз была хорошей матерью… по большей части. Строгой, конечно. Но она не была такой… ядовитой, когда мы были маленькими. Это появилось позже, когда мы прожили здесь несколько лет. Когда Кэролайн одряхлела, за ней потребовался уход. Подозреваю, что мою мать это подкосило. О нас она заботилась, но, боюсь, так и не оправилась после смерти нашего отца. Ее грызло разочарование, сознание, что жизнь заканчивается там же, где началась, что она и Кэролайн прикованы к старому дому. Но мы-то ускользнули, правда? Мы с Клиффордом справились? – Мама смотрит на меня, а я замечаю внезапную тоску на ее лице.
Я подхожу к ней и крепко обнимаю:
– Вы справились просто превосходно.
– Я пришел за своей порцией поцелуев! – с улыбкой объявляет папа, появляясь в дверях с веткой омелы.
После обеда мы складываем под елку подарки. Эдди в темно-синем махровом халате с монограммой элегантен – настоящий маленький джентльмен. Полосатая пижама, красные фетровые тапки. Он присматривается к надписям на подарочных упаковках и размещает свертки по одному ему понятной системе. Мы пьем бренди, слушаем рождественские песенки. За окном хлещет проливной дождь, волнами обдает дом. Звук такой, словно кто-то швыряет горсти гравия в оконные стекла. Я поеживаюсь.
К полуночи дождь стихает, облака расходятся, и в ночном небе появляется яркая луна. Она освещает лианы, вьющиеся на обоях в моей комнате, небольшой платяной шкаф и арочное окно, выходящее на восток, на дорогу. На голом дереве за окном колония грачей, гнезда похожи на кляксы среди тонких веток. Я никак не могу уснуть. Каждый раз, когда я начинаю задремывать, в мозгу происходит взрыв: лица, имена, воспоминания сбивают меня с толку. Впрочем, иногда так на меня действует бренди. Приходится по одной отделять мысли, вытягивать их из спутанного клубка, чтобы освободить от них голову. Пусть плывут прочь. Только воспоминания о Динни я не отпускаю, оставляю себе. Новенькие, недавние складываю к прежним солнечным воспоминаниям детства. Теперь я знаю, каким он бывает при зимнем освещении, в дождь. Знаю, как он выглядит при свете костра. Знаю, как действует на него алкоголь. Мне известно, чем он зарабатывает на жизнь и как живет. Я знаю теперь, что его широкая открытая улыбка изменилась, превратилась в быстрый белозубый проблеск, на миг освещающий смуглое лицо. Я знаю, что он презирает нас, Бет и меня. А вскоре, возможно, я докопаюсь и до причины.
Рождественское утро проходит в уютной праздничной суете: приготовление завтрака, шампанское и повсюду рваная разноцветная бумага от подарков. Папа помогает Эдди распаковать новую игровую приставку, потом они пытаются испытать ее, подключив к телевизору в кабинете. Мы, женщины, тем временем возимся на кухне. Индейка с трудом помещается в духовку. Приходится запихнуть ей ноги внутрь, на них черные отметины там, где они касались стенок плиты.
– Ничего страшного. Все равно все предпочитают грудку, – утешает мама Бет, которая нервно разгоняет рукой струйки дыма, поднимающиеся от духовки.
Пройдет не один час, пока индейка пропечется, так что Бет, сославшись на легкую головную боль, отправляется к себе полежать. Уходя, она обжигает нас сердитым взглядом. Понимает, что мы будем говорить о ней. Я не знаю, правда ли сестра спит в такие моменты или просто лежит, рассматривая трещины на потолке, наблюдая за пауками, плетущими по углам свои сети. Надеюсь, что все-таки она спит.
Мы с мамой садимся на кухонные скамейки и беремся за руки. Разговор затих, ни одна из нас не решается заговорить о Бет. Я нарушаю молчание:
– Кроме фотографий, я нашла в одном из ящиков Мередит целую кипу газетных вырезок… Про Генри, – добавляю я, хотя это лишнее.
Мама вздыхает и отнимает свои руки.
– Бедный Генри, – произносит она и, проводя пальцами по лбу, зачесывает назад несуществующий волосок.
– Да, я знаю. Я много думаю о нем. О том, что произошло…
– Что ты хочешь сказать? О чем ты? – резко обрывает меня мама.
Я смотрю на нее, подняв глаза:
– Только о том, что он пропал. О его исчезновении.
– А…
– Что, по-твоему, с ним случилось?
– Не знаю! Откуда мне знать. Одно время я думала, что… что, может быть, вы, девочки, знаете больше, чем решаетесь рассказать.
– Ты думала, что мы имеем к этому какое-то отношение?
– Господи, да нет, конечно же нет! Я думала, что вы, возможно, кого-то выгораживаете.
– Ты о Динни, – неожиданно догадываюсь я.
– Ну хорошо, если хочешь, да, о Динни. Он был вспыльчив, ваш юный герой. Но, Эрика, Генри исчез! Его похитили, я в этом уверена. Кто-то увел его или унес, и на этом все кончилось. Если бы с ним что-то случилось здесь, в поместье, что бы это ни было, полиция нашла бы какие-то улики. Его похитили, вот и все, – заканчивает она уже спокойнее. – Это было ужасно, просто ужасно, но винить некого, кроме похитителя. В мире бывают преступники, опасные люди, и Генри не повезло, он встретился с одним из них.
– Да, наверное.
Все это кажется мне неубедительным. Это не похоже на правду. Эдди у пруда, бросает камень, потом я чувствую холод и боль в коленях.
– Давай не будем говорить об этом сегодня, хорошо?
– Ну, хорошо.
– Как дела у Бет?
– Не блестяще. Хотя сейчас получше. Пару дней назад мы ходили на вечеринку в лагерь, и она немного поболтала с Динни. Мне показалось, она как-то взбодрилась. А сейчас, когда вы с папой тоже здесь…
– Вы ходили на вечеринку к Динни? – недоверчиво переспрашивает мама.
– Да. А что такого?
– Не знаю… – Она мнется. – Просто как-то странно после стольких лет… возобновить общение, снова водить с ним компанию…
– Мы не водим с ним компанию. Но мы теперь соседи. Надолго, между прочим. Он… у него все нормально. Он мало изменился, и я тоже, так что… – На миг я впадаю в панику, боюсь, что покраснею.
– Он был так влюблен в Бет, ты же помнишь. В прошлом, когда им было по двенадцать, – говорит мама и улыбается своим воспоминаниям. – Говорят, первая любовь не забывается.
Я залпом допиваю шампанское, тянусь за бутылкой. Щекам все еще жарко, нос щиплет, я вот-вот расплачусь.
– Что-то заболтались мы с тобой. А картошка ведь сама собой не почистится, – говорю я шутливым тоном, протягивая маме один из двух ножей.
– Бет долго будет отдыхать?
– Может, еще часок. Как раз столько, чтобы увильнуть от чистки картошки, это уж точно.
Я щурю глаза, вглядываюсь в сгущающуюся темноту. Еще нет и пяти часов, но я нетвердо стою на ногах. Они у меня разъезжаются, цепляются за невидимые ветки и корни. Я отправилась на поиски Эдди. Подхожу к лагерю, но там все тихо. Останавливаюсь, соображая, кто в каком фургоне живет. К тому же все они стоят так близко один к другому, словно объединились против всего мира, что я не решаюсь подойти ближе, постучать и спросить о Гарри. Захожу было в лес, но там уже совсем стемнело. Надо было прихватить фонарь. Ночь опускается быстро, свет гаснет, как будто устал.
– Эдди! – зову я, но голос звучит тихо.
Я представляю себе бригады поисковиков, которые прочесывали этот лес двадцать три года назад. Прошло уже пять дней, но они продолжали работать. Лица у всех были сосредоточенные, собаки рвались с поводков, рации пощелкивали и свистели.
Генри! – их крики были громче и далеко разносились, но звучали неестественно, будто все уже понимали, что выкликают его имя впустую, что крик достигает только их же собственных ушей. Погода в те выходные была скверная, конец августа, как-никак. Ураган «Чарли», зацепивший хвостом Англию, обрушил на страну дожди и ветер.
– Эд! – снова кричу я изо всех сил. Когда я перестаю топать своими ножищами, воцаряется просто изумительная тишина.
Выхожу из леса позади Росного пруда. На горизонте неясно высится курган. Я огибаю поле по краю, вдоль изгороди, снова поворачиваю к дому. Постепенно глаза привыкают к темноте, и я различаю стоящие у воды фигуры. Две большие, одна маленькая. Я хватаю воздух ртом, по спине ползет ледяной холод. Только сейчас понимаю, как мне было страшно. Гарри, Эдди, Динни. Каждый из них мог бы стать героем рассказа о приключениях мальчишек. И вот они, все вместе, у Росного пруда. Бросают камушки в темную воду в праздник Рождества.
– Кто здесь? – окликает Эдди, когда они замечают меня. Голос тонкий, совсем детский.
– Это я, балда, – отвечаю я, подтрунивая не столько над Эдди, сколько над своим страхом.
– Ой, привет, Рик.
Гарри странно ухает – это, кажется, первый настоящий звук, который я от него слышу. Он подбегает ко мне в несколько больших нескладных прыжков. Затаив дыхание, я слежу за ним, боюсь, что он поскользнется, но Гарри не падает. Он вручает мне камешек, плоский, почти треугольной формы. Я представляю, как он улыбается.
– Он хочет, чтобы ты тоже попробовала бросить, – объясняет Динни.
Я осторожно подхожу к ним. Потом несколько раз переворачиваю в ладони камень. Он теплый и гладкий.
– Я пришла за Эдди. Ему давно пора домой – уже совсем стемнело, – бурчу я, обращаясь к Динни. Я раздражена и все еще сержусь. Вода – просто густая тьма почти у нас под ногами.
– Просто дай глазам привыкнуть, вот и все, – подбадривает меня Динни.
Они втроем продолжают швырять камни в плоскую черную воду, считают белые всплески в сумерках.
– Хватит, нам все равно пора. Мои родители приехали…
– Да? Передай им от меня привет.
– Обязательно передам. – Я встаю рядом с Динни, так близко, что наши рукава соприкасаются. Возможно, я слишком напираю, но мне плевать. Мне просто нужно что-то, чтобы ухватиться, уцепиться и устоять на ногах. Я слышу дыхание Динни, слышу даже, как на него отзывается эхо со стороны пруда.
– Ты что, не бросишь даже один камень? – Динни кажется странным мое упрямство, в голосе звучит удивление.
– Я и воду-то почти не вижу.