Предположение барона было оправданным и основывалось не только на отменном качестве кольчуг и ширине плеч полесских богатырей, но и на том неутешительном факте, что они обращались с оружием с исключительной ловкостью и сноровкой. Он часто сталкивался с дружинами вольноградцев в бою, ополченцы были хорошо вышколенным, дисциплинированным войском, не имеющим ничего общего со сборищем тупоголовых крестьян, которое в Геркании и других цивилизованных странах было принято называть ополчением. Полесские бойцы умели держать строй, а если нужно, то и отважно бились в одиночку; на поляне же, казалось, были собраны лучшие из лучших, гвардия, отборная дружина вольноградского князя.
Лагеря как такового не было: три просторные палатки вокруг костра, огромный котел, из которого исходил аппетитный капустно-грибной аромат, да пара рядов наспех сколоченных деревянных стояков для оружия - вот и все обустройство стоянки.
Пятеро солдат копошились у костра, около десятка расхаживали по лесу, патрулируя прилегающую к поляне местность, а все остальные до седьмого пота упражнялись с оружием, используя выпавшую свободную минуту для совершенствования боевых навыков. Бойцы то разбивались на пары, отрабатывая одиночные удары и комбинации, то объединялись в группы, развивая чувство локтя или спины товарища, в зависимости от того, как протекал бой и на чьей стороне был перевес сил.
Заправлял занятиями сам командир, рослый, толстощекий детина по имени Данила с косматой пегой бородой, по-детски добрыми глазами и иссеченным глубокими шрамами лицом. Вальяжно восседая на поваленном стволе березы, он внимательно следил за тренировкой солдат: ругал, давал дельные советы, комментировал неловкие выпады и грубые ошибки подопечных, не гнушаясь приводить нелестные сравнения из мира животных и обильно рассыпая под ноги неуклюжих ополченцев изысканные перлы из сокровищницы образного языка лесовиков. Несмотря на явно панибратские отношения с солдатами, Данила умело руководил людьми и добивался от них беспрекословного исполнения указаний. Кроме того, что он сам являлся искусным бойцом, судя по советам, которые давал, и отличным командиром - по тому, как его слушались и безропотно сносили обидные прозвища и издевательства, здоровяк также был обладателем звучного раскатистого баса, чудовищно грубых манер и забавного прозвища Тулуп.
Время от времени Данила прекращал бой и заново делил бойцов на неравные группы: двое против пяти, трое против семи, один против трех. Обучение изначально ломало привычные стереотипы единоборства и готовило солдат к реальным условиям схватки, когда неизвестно, кто в следующий миг появится у тебя за спиной: враг или друг, прикроет ли спину щитом или вонзит между лопаток острый топор. Сама методика тренировки исключала возможность честной игры и как нельзя лучше подготавливала участников побоища к неприятным сюрпризам судьбы.
- Едор, Афанасий, да вы что, совсем очумели?! - орал великан на двоих из семерых бойцов, уже долгое время безуспешно пытающихся побороть троицу солдат в центре поляны. - На кой ляд вы посередке атакуете?! Там же Гаврий, он и себя прикрывает, да и Мефодию с Емелом подмогает. Растащите их, порознь, поодиночке разбейте!
Гаврий вместе с двумя товарищами отчаянно отбивались от натиска семерых, точнее, уже пятерых, поскольку двое из нападавших получили "условные" ранения и вышли из кровавой игры. Солдаты бились понарошку, но, как взаправду, яростно и боевым оружием. Один из выбывших из кровавого игрища сидел неподалеку на пеньке, судорожно сжимая обеими руками голову. Его лицо было красным, а из ушей и носа хлестала кровь. Один из разгоряченных противников не рассчитал силу удара и крепко заехал парню обухом топора по голове. Второму "умерщвленному" досталось не меньше: скользящий удар меча распорол щеку, и теперь над залитой кровью бородой красовался уродливый рваный рубец. Винить было некого, сам виноват - подставился!
- Вот так, Афанасий, так его, жми, отбивай от своих! Едор, чего хлебало раззявил, подсоби другу, сзади, сзади заходи! - давал указания Тулуп, подбадривая парочку бойцов, сумевших отделить от прижавшейся спиной к спине троицы одного, наиболее слабого противника.
Теперь основные группы бились трое на двое, а Афанасий с Едором бойко работали топорами, стараясь отогнать врага подальше от своих и заставляя совершить ошибку. В конце концов, одному из них удалось зайти противнику со спины. Теперь оттесненному от группы ополченцу приходилось то и дело разворачиваться полным корпусом то к одному, то к другому врагу и быстро отражать атаки с обеих сторон. Долго так продолжаться не могло, и незадачливый боец наконец-то получил решивший исход схватки удар в спину.
Левая рука Данилы в толстой, обшитой железом перчатке поднялась вверх, что означало завершение боя. Воины опустили оружие и устало разбрелись по поляне, сбрасывая с себя на ходу тяжелое обмундирование и жадно припадая пересохшими губами к флягам с холодной водой.
- Гаврий, подь сюда! - прогремел звучный глас Данилы.
- Чего тебе?! - вопросил здоровенный детина, осмотрительно не доходя до командира пару шагов и опасливо озираясь по сторонам.
- Гаврий, ты теперича за кого у меня?! - нарочито громко, чтобы услышали остальные, поинтересовался Данила.
- Ну, стало быть, за этого, за десятника, - недоуменно пожал широкими плечами воин. - А что случилось, Тулуп?!
- А случилось то, родный, что ты теперь в бою не только за свою дурную башку отвечаешь, но и за других, так что не обессудь!
Бросок был неожиданным, быстрым и резким, кручение в воздухе булавы даже не было заметно глазу. Гаврий повалился на землю, как только окованная сталью дубина тяжело ударила о шишак шлема. Дружинники бросились к телу упавшего без сознания товарища, но Тулуп остановил их одним властным движением руки.
- Чего кинулись, как квочки, дел, что ли, нет?! А ну, пошли отсель, заботливые да болезные! Едор, вылей-ка на десятника ушат воды, мигом отойдет!
Площадка военных игрищ опустела: дружинники разошлись по поляне, и только бесчувственное тело Гаврия, забавно раскинувшего в стороны руки и ноги, напоминало о прошедшем недавно бое. Лагерь погрузился в легкую негу расслабления и отдыха: одни подсели к костру и с предвкушением вдыхали запахи готовящейся пищи, другие наслаждались минутами покоя и легкой дремоты, а третьи коротали время перед обедом за чисткой оружия и доспехов. Только Манфреду приходилось мучиться, терпя боль в суставах, и вздрагивать каждый раз, когда поблизости внезапно раздавалась болтовня шатающихся без дела по стоянке солдат.
Неприятное онемение членов сменилось ломотой костей и острыми, то и дело простреливающими тело резями. Барон чувствовал - нужно уходить, пока приступы боли не сменились судорогами и он окончательно не потерял способность двигаться. Но как?! Пробраться сюда было легко, а вот выбраться обратно в лес - гораздо сложнее. Путь к спасению, путь до ближайших зарослей был прегражден добрым десятком мирно посапывающих на голой земле солдат. Пройти незамеченным не удастся, хотя бы один из отдыхающих да заметит чужеродную лагерю тень в темно-зеленом кафтане, поднимет тревогу, и карьере, а вместе с ней и жизни блистательного барона фон Херцштайна придет бесславный конец.
Всерьез поразмыслив над сложившимся положением, Манфред был все же готов предпринять отчаянный шаг и рискнуть прошмыгнуть между спящих солдат, прекрасно понимая безрассудность затеи и ничтожность шансов на успех. Молча, скрипя зубами от боли, он начал постепенно изменять положение тела, разминать затекшие конечности, готовясь к решительному и, быть может, последнему в своей жизни броску, как вдруг со стороны побережья раздался пронзительный свист.
Поляна ожила и моментально превратилась из сонного царства трутней в гудящий улей готовящихся к отражению вражеской атаки диких лесных пчел. Солдаты, еще секунду назад мирно сидевшие у костра или вольготно развалившиеся на мягкой траве, тут же повскакали со своих насиженных мест, засуетились, натягивая кольчуги и хватая оружие. Через миг дружина уже находилась в полной боевой готовности и во внезапно наступившем затишье с тревогой ожидала появления на поляне врага.
Барон тоже приготовился к бою. Кисть правой руки привычно легла на рукоять меча и слегка сжала дубленую кожу, прошитую сверху тесьмой. Вне зависимости от хозяина, полностью поглощенного напряженным ожиданием развязки, ладонь перемещалась по оружию, приспосабливаясь к шероховатой поверхности рукояти и изгибам массивной гарды.
К счастью, атмосфера таинственности и зловещей напряженности царила недолго, хотя для каждого на поляне секунды ожидания растянулись на целую вечность. Из леса послышался шум приближающихся шагов и отдаленное конское ржание, затем зашевелились кусты, и из них выскочил запыхавшийся от быстрого бега ополченец.
Два десятка рук одновременно ослабили тетиву и с облегчением опустили луки. По строю пробежал радостный шепот, сопровождаемый едва заметным оживлением неподвижно застывших ранее фигур. Дозорный лишь на секунду замешкался, ища лицо командира в строю одинаковых, грозно застывших в воинственных позах солдат, и как только обнаружил Тулупа, сразу бросился к нему с докладом.
- Данила, он… он приехал… едет сюда! - скороговоркой выпалил солдат, жадно ловя губами воздух в кратких перерывах между словами.
- Как так, уже?! - удивленно хмыкнул командир и недоверчиво прищурился на солдата. - Ты ничего не перепутал, Соловчик, верно он?
- Верно, верно, - торопливо закивал дозорный, - он слово секретное сказал… ну то, что ты мне на ухо вчера прошептал.
- А почему он не один? - продолжал пытать часового недоверчивый начальник. - Почему две лошади ржали?
- Ну… - замялся Соловчик, - тут, понимаешь, история одна вышла, да он сам тебе все объяснит. Вот-вот сейчас будет.
"Какой молодец! - не удержался от восхищения барон, отдавая должное проницательности и опыту противника. - С такого расстояния, да еще в лесу, умудриться отличить ржание одной лошади от другой… молодец, я вон в кавалерии всю жизнь, а не смог…"