— Да в прямом. Ты глянь на него. Смуглый. Брюнет. Глаза черные. Где же белокурая бестия-то?
— А ты, Василич, Геббельса с Герингом видел? Они, что ли, соответствовали шаблону? — кашлянул Шестаков.
— Нет, Эдик, не видел. Я не такой старый, как ты.
Лицо незнакомца чуть исказилось от мимолетной ухмылки. Впрочем, он продолжал смотреть мимо майора, в стену, и шмыгать пострадавшим носом.
— Ладно, гвардии старший прапорщик, как допрашивать-то его будем?
— У меня паяльная лампа есть, — пожал могучими плечами седой Эдик.
— Да нет, — Стечкин поморщился. — Кто-нибудь у нас немецкий знает?
— Альфтан. Он же сам немец.
— Ну, так он русский немец. Его предки, кажись, с Петровских времен на Руси живут.
— Да, но немецкий язык он знает. У него, вроде, тетка в Ганновере после горбостройки обосновалась.
— Да? — удивился майор. — А чего я не знал?
— Дык, — Шестаков хмыкнул, — чай, не актуально было до сего дня.
— Ну ладно, — Стечкин повернул голову назад, к двери, и крикнул. — Боря! Колесников! Капитан!!!
Дверь приоткрылась, и показался Борис, благодаря которому пленный сейчас находился здесь.
— Я тут, командир.
— Ты броневик ихний нарисовал уже?
— Да, — Колесников протянул листок бумаги прапорщику.
Шестаков взглянул на рисунок и поморщился:
— Это что за мать его такое? Боря, да у меня внучка лучше рисует.
— Ну, блин, извиняй. Я не Репин, — раздраженно развел руками капитан.
— Зато Пикассо — тот еще, — покачал головой Эдуард.
— Ну, ты можешь опознать, что за машина?
— По этим каракулям? Да это психиатру надо отдать, чтобы он опознал твою болезнь, капитан.
— Да ну тебя к черту, в самом деле…
— Ладно, хватит вам, — досадливо сморщился Стечкин, — Боря, позови младшего сержанта Альфтана. Мухой его сюда!
— Понял, — Колесников кивнул и скрылся за дверью.
Павел продолжил внимательно наблюдать за пленным. Он готов был поклясться, что во время обсуждения рисунка Бориса тот снова ухмыльнулся. Стечкин извлек портсигар из нагрудного кармана. Достал оттуда папиросу и прикурил от той зажигалки. Пленник задержал взгляд на курительных принадлежностях русского офицера.
Майору показалось, что он понял этот взгляд. Он снова раскрыл портсигар, и покачал им перед пленником. Незнакомец едва заметно кивнул.
— Курить хочет подранок наш, — хмыкнул Павел и поднялся со своего стула.
— Смотри, чтоб он за руку тебя не укусил, — предупредительно произнес Шестаков. — У меня ротный в Афгане так чуть пальца не лишился.
— Да у меня кулак размером с его голову, — покачал головой майор. — Он ведь не самоубийца, хоть и курильщик.
Павел вставил папиросу в рот пленному, дал прикурить от зажженной зажигалки и вернулся на свое место. Никаких неприятных сюрпризов чужак не выкидывал.
Наконец в помещение вошел младший сержант Альфтан. Решив, что в присутствии незваного гостя этому самому гостю лучше будет продемонстрировать дисциплину и четкую субординацию, он щелкнул каблуками, приложил руку к облаченной в черный берет голове и приготовился было уже отрапортовать, однако Стечкин махнул рукой:
— Никита, пообщайся с гостем нашим.
— С этим, что ли? — Никита усмехнулся и подошел к пленнику. — Здорово, чувак. Прости, что я прикладом личико тебе попортил. Но ведь не зря вам восемьсот лет уже твердят: кто с мечом к нам придет, тот люлей огребет.
— Блин, Альф! — Стечкин на мгновенье прикрыл лицо ладонью. — По-немецки с ним поговори.
— А, вон оно что. Типа, хенде хох, хитлер капут, даст ист фантастиш? — засмеялся младший сержант.
— Что-то вроде того, но без этой чепухи, — кивнул майор и снова обратил внимание на мимолетную ухмылку пленника. — Хотя… Постой-ка! Что-то мне подсказывает, что наш дорогой друг и так понимает нашу речь.
Мимолетно брошенный незнакомцем на лидера Красноторовской колонии взгляд только подтвердил эту догадку.
— Так, Эдик. Тащи сюда свою паяльную лампу. Перекур окончен.
Незнакомец выплюнул дотлевающую папиросу и, шмыгнув носом, произнес по-русски, но с заметным акцентом:
— Это все непродуктивно. Мы теряем время только. Что вам нужно от меня?
— Сколько там банок? — Самохин нервно ходил по коридору, совершенно несознательно отмеряя в одну сторону и обратно по девять шагов.
Облаченный в ОЗК порученец вышел из жилища Баграмяна, которое вело в потайное помещение с ящиками. Стянул с лица респиратор.
— Таких, как вы вскрыли, еще тридцать шесть. И, судя по таре, их было сорок. Две взяли вы. Еще две не знаю, куда делись.
— Может, эти уроды прихватили? — зло прорычал Самохин.
— Может, и так. А может, их давно уже нет. Там еще с полсотни банок поменьше.
— Что в них? — глава общины дернул головой.
— То же самое, но в форме кубов. И меньшего объема.
— И это ведь все немецкое, еще со времен Гитлера! На кой черт им уран нужен был?
Порученец развел руками:
— Федор Семенович, я не знаю. Но, если мне память не изменяет, то урановые кубики нужны для примитивного ядерного реактора.
— А цилиндры? Для чего они нужны?!
— Я не знаю, — тот снова развел руками.
— Может, для бомбы, а?!
— Для бомбы? Ну, там сфера. Эффективность в шаре. Наименьшая площадь и наибольшая отдача во время реакции. Тем более имплозивная схема[21] подразумевает именно сферу и ничего больше. Может, заготовки? Или просто сырье для переработки или экспериментов?
— Бред какой-то! Откуда в те времена у них все это?
— Вообще-то немцы до Второй мировой войны лидировали в исследованиях.
— Тогда почему они не воспользовались своим лидерством? Гитлер отчего колебался? Даже Трумэн не колебался, когда поджарил японцев!
— Не успели, наверное. Может, оттого Красная армия и спешила сюда и торопилась взять Берлин. Может, Сталин что-то знал об этом и просто не дал времени фашистам… Не знаю я… Но факт в том, что с этим теперь надо что-то делать. И с вашим кабинетом — тоже.
— Федор Семенович, — из ответвления коридора показался угрюмый Борщов. — Вода нагрета. И порошок приготовлен.
— Так, отлично! — Самохин хлопнул в ладони и быстрым шагом направился в сторону прачечной. — Борщов, как следует постирай мои шмотки, и пусть добытчики потом их внимательно проверят дозиметрами. А мне срочно надо принять душ.
— Постираю… ваши шмотки… как следует, — проворчал Василий, идя следом и зло глядя Самохину в затылок.
— Как ваше имя?
— Пауль Рохес.
— Имя, вроде, немецкое, а фамилия?
— Моя мама немка. Отец — испанец.
— Вот как? — Стечкин поднял бровь. — Откуда вы?
— Я родился в Южной Америке.
— Точнее, черт возьми!
— В Чили.
— Да ну? С приветом от Пиночета к нам? — оскалился Шестаков. — Вот с вас, уродов, за Виктора Хару[22] и спросим. У меня мама три дня плакала, когда узнала, что вы с ним сделали.
— Мы? — Пауль надменно взглянул на прапорщика. — Я тогда еще не родился. И, насколько я знаю, в честь этого вашего мученика потом назвали стадион.
— Ладно, — поморщился Стечкин. — Тени мертвых да не загородят солнечный свет от живых. Вы прибыли на корабле. Откуда?
— Из Чили, — невозмутимо ответил иноземец.
Глава 12ОТЧИЙ ДОМ
Восковая свеча. Не просто длинный брусок с фитилем, а какая-то декоративная, да еще с ароматом. Лена Бергер любила такие. Дома вдоль книжной полки, по кромке у корешков книг, тянулась вереница самых разных свечей. В классе это ее увлечение считали весьма полезным для близких и друзей. Ведь так легко определиться с подарком, когда подходит ее день рождения или другой праздник. Это свечу девушка приобрела сама в каком-то магазине, когда они закупались питьевой водой и батарейками для фонариков, по дороге в свое очередное исследование заброшенных подземелий. Свечка лежала в ее рюкзачке вместе со связкой ключей, отягощенных пригоршней брелоков в виде крохотных плюшевых зверушек, мобильником, который здесь не ловил, да и вообще уже сел, фотоаппаратом и прочими девчачьими безделушками.
Очевидно, Лена планировала поставить ее на полку, пополнив коллекцию. Но судьба у этой свечи сложилась иной…
Сейчас она стояла на сыром бетонном полу и разбавляла тусклым светом вечный мрак неизвестного коридора в этом проклятом лабиринте прошлого, из которого ребята тщетно пытались найти выход.
— Руслан, мне страшно, — обреченным голосом прошептала девушка, потухшим взглядом глядя на свечу.
Лена сидела на коленях Махеева, который, в свою очередь, сидел прямо на полу, вытянув ноги. Она прижималась к своему парню, ища в нем последнюю защиту от неизбежности и последнюю надежду на спасение.
— Не бойся, крошка, я же с тобой, — прошептал в ответ Руслан, осторожно убирая прядь спутавшихся волос от глаз девушки.
— И что… — выдохнула она.
— Мы выберемся. Верь мне. Только надо идти дальше.
— Куда дальше?..
— Дальше, детка. Искать выход.
— Но его нет…
— Перестань. Надо идти.
— Я устала. У меня нет уже сил. Трое суток… Или четверо? Время тут остановилось. И жизнь…
— Надо идти, милая, — вздохнул Руслан.
— А что если Санька прав? Он же сказал, что когда Хруст… Когда… Егорка наступил на эту ловушку, то сработал какой-то механизм. Он перекрыл одни проходы и открыл другие… И мы в лабиринте…
— Значит, надо вернуться и снова провернуть тот крутящийся пол. Тогда механизм сработает снова, и путь назад откроется.
— Я не хочу возвращаться к той яме. Я боюсь.
— Надо, Лена…
Интересно, понимал ли Руслан, что даже путь к той ловушке они уже не могут найти? Надо отдать должное Махееву. Он все это время держался молодцом. Потому и влюбилась Ленка Бергер в него без памяти. Потому что он сильный. Не только физически, но и морально. А вот он, Санька Загорский, за эти дни в подземной западне резко сдал. Срывался в панику. Кричал на друзей. Ругал Хрусталева за его глупость, приведшую того к гибели. И сейчас, во время просветления разума, он стыдился своего поведения и старался держаться в тени. Быть незаметным. Потому что здесь она, Лена, которую он всегда любил. И вот он смотрит на эту парочку. Из темноты, уйдя от света декоративной свечи. А эти двое, похоже, совсем позабыли о его существовании. Но он существовал. Он смотрел, как она сидит у него на коленях и прижимается к нему. А он обнимает ее. Поглаживает пальцами ее коленки сквозь порвавшиеся за эти несколько суток блужданий джинсы на этих самых коленках. А вот он целует ее в висок. И в щеку.