Вот взять хотя бы крестоносцев, что добивали этих одурманенных детей. Умение биться в них возрастало с годами и напрямую зависело от количества проведенных битв. Никто же никогда не готовил воинов нарочно, умышленно. Подготовка, умение наемника было личным делом самого наемника. Потому в Мире довольно ограниченное число умелых бойцов. Их ровно столько, сколько могут прокормить, сколько еды и золота могут выделить властители на их совокупное содержание. Не больше. И уровень наемников разительно отличается. Зуб на поле боя – как волк в загоне для овец. И он такой один во всем отряде Белого. Конечно, каждый бурый – все равно что щенок перед Зубом или Белым. Но точно так же и Безликие, и вчерашние ремесленники – щенки перед Неприкасаемыми. А Неприкасаемых – тысячи. Зуб убьет их десяток. Белый – сотню. А их тысяча в каждом городище, если верить познаниям Тола. И каждый разоренный город увеличивает численность Неприкасаемых.
Через пару-тройку лет от поступи бурого войска содрогнется Мир. И будет уничтожен. Мир, каким его знал Белый Хвост, перестанет существовать. Если не перебить их сейчас, в зародыше. Пока это дети. Пока этот гнойник не созрел и не залил коричневым гноем Империю.
Мимо застывшего стальным изваянием Белого бегали люди. Носили раненых, трофеи. Брели уставшие бойцы. Зуб уводил выживших к повозкам.
– Нет, Зуб, – покачал головой Белый. – Мы должны их еще раз встретить в узилище. И дать магам возможность со всей возможной пользой израсходовать Силу.
Зуб поклонился, опустив глаза. Стал разворачивать людей. У многих бойцов, у слишком многих Белый увидел обреченность в глазах. Но они подчинились, пошли на дорогу. Но шли, как на смерть. Да так оно и было! На смерть. Если сотня Неприкасаемых растерзала их строй, пробила их ряды, как стрела пробивает льняную рубаху, то что они смогут противопоставить трем коробкам бурых убийц?
А три маршевые коробки Неприкасаемых слились в одну ударную колонну. И пока стояли вне досягаемости самострелов.
– Два и три, – считал шепотом Белохвост, – и еще пять. Если я не ошибся в расчетах.
Эту построенную коробку они, может, и перебьют, с помощью магов. А вот как, и главное – кем, отбиваться от еще пяти сотен бурых и конницы?
Зуб уже не смог перекрыть все узилище стеной щитов. Сдвоенный ряд щитоносцев стоял лишь в самом центре, прямо на дороге.
Белый остановил Госша, что возвращался из тыла, залитый кровью.
– Что там случилось у тебя? – спросил командир.
– Часть Безликих перед лицом страха отказались принять искупление. И побежали, – поклонился Госш, пряча глаза.
– Это они тебя?
– Да, Каратель.
– Значит, дело не в страхе, – Белый сокрушенно покачал головой. – Они повернули свое оружие против нас же. А ты скрываешь это от меня.
– Это мой позор, Каратель. Все малодушные убиты.
– Из страха смерти не идут на смерть, – покачал головой Белый. – Не от страха они повернулись и напали на тебя и на моих людей.
– Из страха люди идут на гораздо худшее, чем смерть, о, Великий. Самые ужасные, самые мерзкие дела человек и совершает из страха смерти. Боясь смерти, можно сделать своих же детей и внуков людоедами и грешниками. И убийцами детей. Прости меня, Каратель, мне надо выжечь в себе страх. Надо болью искупить грех.
Госш поклонился и побрел вниз, к стене щитов. Слышавшие этот разговор Безликие бросали стрелы и самострелы, брали копья и бурые щиты, плелись за ним. Стрелки было начали возмущаться, но видя, что Белый никак не реагирует на эту выходку Безликих из расчетов, вернулись к своим самострелам и стрелометам, перераспределяя оставшихся помощников и заряжающих.
Белый вдохнул воздуха побольше и начал кричать:
– Какая разница, когда и где кто из нас умрет? Сегодняшней ночи никто из нас не увидит. Безликие падут первые. Потом – падут и остальные. Удара восьми сотен Неприкасаемых нам ни за что не сдержать! И от них – не убежать! И куда бежать? Уже сколько дней пути – разоренные, сожженные, мертвые города. В которых двигаются только Бродяги. И, кажется, уже весь Мир разорен и сожжен. Во всем Мире – только людоеды и Бродяги. И – мы! И куда бы мы ни пришли – это безумие придет следом. Тогда – зачем идти? Чтобы умереть – уставшим? Чтобы съесть лишний кусок безвкусной конины? Выпить лишний глоток соленой воды?
Белый осмотрел слушающих его людей.
– Тогда – зачем бежать? Незачем! Я не побегу! Я тут встану! Я тут останусь! На этой безымянной дороге, на этом безымянном пригорке. Но и эта зараза через меня не пройдет! Вы со мной, люди свободного Мира? Вы со мной?
– Да! – дружный рев был ему ответом.
Белый прошел к стене щитов, встав позади женщины, плечи которой ходили верх-вниз от страха и рыданий, но свой щит и копье она держала крепко. Лишь наконечник копья плясал в такт ее рыданиям. По бокам Белого встали маги. Белый посмотрел в их лица. Комок подмигнул ему.
Белый усмехнулся самыми краешками губ. Прав был Старый – нельзя побороть страх. Страх сильнее. Его надо… принять. Сжиться с ним, как со старым, мерзким, противным, но – другом. И только тогда ты увидишь выход там, где других ждет смерть. Смерть от страха. А вот тогда и посмотрим, кто будет смеяться последним!
Грозный бурый строй Неприкасаемых разом, в полной тишине, опустил копья, и все разом шагнули. От их шагов дрожала земля. Чувствуя, как холодеет где-то под желудком, Белый стал говорить, так громко, как смог:
– Мне тоже страшно. Посмотрите на них. Это наша смерть. Но это не только наша смерть. Это – смерть всего! Всего Мира!
Белый помолчал, набирая воздуха, давая людям проникнуться осознанием неизбежного.
– Посмотрите на Неприкасаемых! Пристально. Это дети. Это ваши дети. Из ваших детей сделали Тварей. Бездушных Тварей. И если мы их не остановим – тысячи и тысячи детей оденут бурое! Тысячи и тысячи женщин лягут на жертвенный камень под жертвенный нож Мастеров Боли, чтобы прокормить этих вчерашних детей человеческим мясом.
Белый еще помолчал.
– Таким ли мы видим будущее Мира? Такой ли судьбы мы хотим своим детям?
И после недолгого молчания закричал:
– Нет! Не бывать такому! Это – мерзость! И боги против этого! Именно поэтому мы с вами – здесь и сейчас! Триединый в лике Старца и Матери привел нас сюда, чтобы в нас с вами Триединый воплотился в лике Воителя. В лике Карателя! Чувствуете, как Сила Триединого наполняет ваши сердца? Боги с нами! Кто против нас? Стреляй! Бей! Рви эту мерзость!
Щелчки самострелов и стрелометов потонули в реве сотни глоток. Белый видел восхищенные и удивленные взгляды магов, Зуба.
– Стоять! Стоять! – ревел Зуб. – Держать строй!
Только что едва стоящие на ногах, едва не роняющие копья из потных, слабых пальцев, люди едва не побежали в атаку на ровные бурые ряды, марширующие шаг в шаг, строем, от чего земля дрожала и гудела.
– Молодец, – прошептал Комок, наклонившись к Белому.
– Сплюнь, сглазишь! – сказал с другой стороны Шепот.
– Не отвлекаться! – рявкнул на них Белый.
Стрелы били в бурый строй без какого-либо урона. Стрелометы так же исправно пробивали щиты, но их удары были подобны камушкам, бросаемым в набегающую морскую волну. Бурый строй щитов смыкался над павшими, продолжал накатываться коричневой стеной на тонкую цепочку людей Белого.
– Я готов, – пророкотал Комок.
– Давай! Вломи им! – закричал Белый, которого вал бурых щитов тоже давил, морально. – Стрелки! Готовсь!
Клыки Скал, хорошо освоенные Комком, горячо им любимые, выскочили из земли на всем протяжении перешейка, круша бурых подростков, ломая, пронзая, убивая, калеча. Многоголосый вой боли и смерти столкнулся с ревом торжества с этой стороны поля боя. Стрелы жадно впивались в открывшиеся цели, пронзая тонкие доспехи из человеческой кожи Неприкасаемых. Стрелки вскидывали заряженные самострелы, спускали держало, передавая разряженные самострелы помощникам. Еще залп, еще.
Бурая толпа, осыпаемая стрелами и проклятиями, просочилась сквозь Клыки Скал, опять собиралась в строй. Комок, тяжело дыша, исподлобья, смотрел на них. Крупные капли пота текли по его носу и щекам. Его борода уже топорщилась мокрыми сосульками.
– Давайте, давайте, собирайтесь кучнее, твари! – бормотал он, баюкая на пальцах заготовку заклинания.
Шепот бросил короткий взгляд на мага земли.
– Моя очередь, – усмехнулся он, бросая в бурый строй, один за другим, четыре мяча Шаровых Молний, с грохотом лопающиеся в бурой толпе ветвистыми молниями. С треском и грохотом белые разряды прыгали по плотным рядам, пробивая целые просеки в бурой коробке построения Неприкасаемых. Опять завоняло грозой, паленой шерстью и сгоревшим мясом. От близкого буйства магии, от ярости стихий воздух стал кислым. Несколько бурых фигур – горели.
Но выжившие Неприкасаемые упорно смыкали ряды, перейдя на бег, набирая разгон для неотразимого удара. Многочисленные ряды поглощали промежуток между противоборствующими сторонами, легко перепрыгнули первый ров с водой, почти доверху забитый трупами.
Комок еще раз применил Клыки Скал, опять поднимая десятки тел над землей, калеча еще десятки, но бурая волна протекла сквозь каменные пики, как жидкий навоз сквозь вилы. Молнии били в эту толпу, унося десятки жизней, но Неприкасаемые все равно бежали в атаку.
– Последний удар, – прохрипел Комок.
Маг земли взмахнул руками – в бурую волну, будто стряхивая заклинание с пальцев. Лавина бурых щитов резко встала, проваливаясь в землю, провалившиеся во вдруг превратившуюся в топь землю падали. Задние ряды с прежним упорством ломились вперед, затаптывая уже завязших, увязая сами, тоже падали в жижу.
– И чем они отличаются от освежеванных Бродяг? – крикнул командир. – Безмозглые животные!
Хорошо заметно было глазу, как широкий и глубокий строй Неприкасаемых резко теряет свою глубину, затаптывая самих себя в безразмерную топь заклинания Комка.
– Все! – просипел бледный Комок, закатывая глаза и оседая на землю. Его тут же подхватили и понесли наверх.