Марк пытался освободиться, но руки прижали его к плащу с неожиданной силой. А ловкие и нежные ласки, потом и отложили всякое побуждение освободиться и прекратить эту истому, сладкую пытку и ласку.
У Марка уже очень давно не было женщины. Да и те, быстрые разгрузочные заходы, что у него были, как оказалось, можно было и не считать. Ловкие руки, умелые губы доводили его до исступления.
Потом Марка оседлали, и он попал в сладкий плен крепких и горячих ног.
Много ли надо было Марку? Но в момент, когда он взбежал на пик любви, неожиданно для всех участников сего действия, меж ними установилось некое подобие единения. Не такого, какое было в их Боевой Звезде, не единение мыслей, единение сознаний, воли, знаний. Но тоже – единение, какое-то единение чувств.
Марк почувствовал их, узнал их.
Молодожены решили расплатиться. Марк соединился с Нисом через его жену, Ворониху. Эмоции и чувства Марка резонансным эхом отразились в Воронихе, от нее – в Нисе, вернулись к Марку, опять через пылкую женщину, обогащенные, отразились в нем, пошли обратно в Ворониху. И все вместе они протяжно и хрипло закричали.
Молодожены повалились, тяжело дыша. Ворониха обняла их обоих, прижимая к своей набухшей груди. В этот раз она оседлала мужа, а уже Марк, сорвавший повязку с глаз, пристраивался рядом, не спеша, наслаждаясь и смакуя все происходящее. А удовольствие, гуляющее меж ними по духовно-эмоциональной связи, было неописуемым. Невероятной глубины, необычайной остроты, невероятной насыщенности и наполненности. Марк гладил спину женщины, трепетно-податливой его ласкам, горящей огнем страсти меж двух любящих ее, заполняющих всю ее натуру своей лаской, возлюбленных. И в момент наивысшего резонанса они слились воедино. В одно большое чувственное сердце, их ритм был един, дыхание – едино, чувства – едины. И казалось, так будет всегда. И другого не надо.
Но рассвет безжалостен и неумолим. И светило очень многие вещи и явления оттеняет. В кромешной темноте все кошки черные. И ни одна из них не отбрасывает тени. Потому все они равны. А вот на свету – все разные. И тень все отбрасывают разную.
Об этом думал Белый, накручивая локон Синеглазки на палец, глядя, как лучик Светила ползет по щиту повозки. Вздохнув, Белый поднялся, нежно сняв с себя руку девушки, накрывая ее наготу своим плащом. И ненадолго застыл, любуясь любимой, ее безмятежностью, красотой, нежностью. Синька была все еще ребенок – детская припухлость, бархатистая, как у младенца, нежность кожи, свежесть и сочность. Отдохнувшая девушка опять была похожа сама на себя.
Повернувшись спиной к Синьке, Белый натянул подштанники, потом – штаны. Поэтому он и не любил, когда Синька опорожняла себя, полностью исчерпывая свою Силу. Она становилась той, какой станет через десятки лет. Но как там говорил Старый? «Не так страшно стать дедушкой, как спать с бабушкой». А Белый знал, что это неизбежно. И боялся этого. А зримо видеть – еще и больно. Не хотел этого. Каждому хочется быть всегда молодым, сильным, красивым, здоровым.
Белый провел рукой по свежему шраму на животе. Да. Здоровым. И – живым. Юноша, сморщив нос, натянул вонючую рубаху. Сколько дней уже не только в одном и том же, не помывшись, а еще и не снимая брони!
Да! Броня! Чем же, кем же теперь чинить Броню Стража? Кто сможет повторить утерянное мастерство?
Белый провел пальцем по пробоине в латах, порвал рукой Полог Молчания и пошел дальше, осторожно наступая меж спящих вповалку, в обнимку людей.
Устроили свальный грех! И Белый даже знал, кто это все устроил. Первая брачная ночь у них, понимаешь! Маг крови, на неожиданном моральном подъеме от радости – в мастерстве запрыгнувшая на недостижимую ей прежде ступень повелителя магии, провела какой-то свой ритуал, отчего у всех проснулась необузданная похоть. Но проведено все было очень тонко, мастерски. Незаметно. Как само собой произошедшее.
Когда Белый перешагивал очередную парочку под плащом, край материи сдвинулся, показался хитрый – хоть и сонный – глаз Корня, вверх взметнулась его рука, зацепив длинный локон цвета безлунной ночи. Белый хлопнул по этой ладони своей рукой.
Корень выручил его. Буквально из-под Белого вытащил эту обезумевшую от желания черноволосую, хоть и жгуче красивую, но – девчонку. И что самое удивительное для Белого было во всем этом, что Синька не только не ревновала, а сама подсовывала девочку под него. Чуть ли не своей рукой заправляла, заряжала этот самострел… И если бы не хитрый проныра-циркач – так и было бы.
Белый прошел дальше, а Корень за его спиной сел, мотая головой. И косо смотря на открывшиеся изгибы молодого женского тела, на темно-красный сосок на высокой, упругой, но еще девичьей, развивающейся груди, взметнул плащ, вновь накрывая парочку.
Белый остановился. Вот они – виновники этого разгула страсти. Даже Пологом Молчания не накрылись, бесстыдники. Марк спит на спине, его с двух сторон обнимают молодожены. Белый прошел дальше, с трудом отведя взгляд от схождения ног Воронихи, лежащей на боку, закинув колено на переплетенные ноги Марка и Ниса.
Все же воздействие на всех было очень тонким, мастерским. И если бы Белый не был обучен распознавать такие манипуляции, то так ничего бы и не заметил. Конечно же на него это тоже повлияло. Знать, что на тебя воздействуют, вовсе не значит – избежать воздействия. Это Дракон-Соколенок-Цыпленок мог теперь совсем не напрягаться, обретя Венок. А Белый должен был держать ухо востро. И он держал. И распознал воздействие на низкие, даже – низменные, но глубинные чувства. Воздействие многосоставное. Распыление каких-то паров, тонко-неуловимых, особые слова, произнесенные особым образом в песнях, что пели Воронихи, их слабые магические потоки, настолько тонкие, что даже Синька, маг, ничего не почувствовала. Только крепче вжималась в бок Белого.
Белохвост сначала напрягся, возмущенный, не терпящий никаких манипуляций с собой, не способный защититься от таких воздействий другим способом, кроме распознания и – ярости.
Но потом он посмотрел вокруг. На людей, что выжили в этот безумный день. И подумал, что Ворониха права. И этот ее шаг – благо. Люди находились за гранью разумного. Они уже простились с жизнью. И не раз. Перенесли моральные и психические нагрузки, в несколько раз превышающие всякую грань человеческого. И людям нужны были отдохновение и выход для чувств.
Иначе будет куча проблем и бед. Начиная от сдвигов сознания, как у Госша, придумавшего этих Безликих и их мутный Обет, или – крещение кровью, другой, не менее безумный Обет. А могла и начаться резня – все против всех. Или еще хуже – апатия, от выгорания души.
И увидев, как похотливо заблестели глаза людей, какими глазами на него смотрела Синька, как смотрела, к сожалению, и эта – чернявая, Белый сел тогда обратно, на зад – ровно, и расслабился, пустил дело на самотек. И вот во что это вылилось!
Марк – с его обостренным, болезненным чувством права, чести – спал сразу с двоими молодоженами. Ворон дрых под растрепанными Безликими. Маги, крестоносцы, воины, знать, Матери Милосердия – все вперемешку. И это могло породить сословные распри.
«А могло и не породить!» – пожал Белый плечами, дошел до дозорного, на темной одежде которого еще угадывался белый крест, кивнул ему, поежился на свежем, утреннем, сыром после ливня, ветру, пронзившем его насквозь – в тонкой, пропоротой и окровавленной рубахе.
– Как тут? – тихо спросил Белый.
– После вчерашнего – скука. Только пару раз смог достать до забредших Бродяг, – махнул рукой дозорный.
– Ты когда сменился? – спросил Белый.
– Я не менялся, командир, – дозорный виновато пожал плечами, – всем стало как-то не до меня, а мне – не до этого.
– Это как так? – удивился Белый.
Дозорный снял шлем, наклонился и убрал волосы, показывая широкий шрам на голове, тянущийся от затылка к шее.
– Выжил чудом. Потому и крест ношу. Только детей у меня не будет. И не тянет, – воин улыбнулся.
– Сожалею, – опустил голову Белый.
– Не надо, командир. Дети есть. Были. Свои дети выросли. А что больше не будет? Так даже проще – обет выполнять. Мир наш – пуст. И пусть я не могу его заполнить детьми, я могу быть щитом прочим детям. Тебе. Магу Жизни.
Белый положил руки на плечи воина, долго смотрел ему в глаза, то ли пытаясь прочитать по этим глазам душу воина, то ли запоминая это лицо, потом крепко обнял воина, отстранился, поклонился:
– Благодарю тебя за твое служение.
Воин поклонился в ответ:
– Премного благодарен за подобное почтение, командир.
Белый удивился еще больше.
– Ты знатный? – спросил он.
– Какое это имеет значение? Все это осталось там, в прошлой жизни. Наследники уже взяли мои земли в свое Право Владения, поделили казну, жена нашла нового сожителя, дочери вышли замуж. Теперь я живу для себя. Служу. Теперь мой долг – только перед своей совестью.
– Как величать тебя, брат по кресту?
– Нестоян я. Нест.
Белый усмехнулся.
– Язвительное имя себе выбрал ты, Нест.
– Гордыня меня обуяла, командир. А она – смертный грех. Потому и пал я от рук близких своих. Мой же Старший Топор меня в затылок и порешил. И если честно – за дело. Если бы мимо Матери не проходили, так бы и помер – ничтожеством. Вот теперь и расплачиваюсь за грехи, чтобы детям моим моя доля не перешла, чтобы боги их за мое не покарали. А имя? Напоминает мне, что гордыня до добра не доведет.
– Мудро, Нест. Но, боюсь, что словами своими ты завершил свою службу самому себе. Мне нужна твоя служба.
Нест поклонился.
– Я уже принял обет Служения Чести твоим детям, командир. Кровью врагов принял кровный крест поверх белого креста. Не заставляй меня ждать, – сказал Нест и улыбнулся. – И… не умирай больше.
– Не могу тебе этого обещать, брат. Тут как Триединый положит, – отмахнулся Белый, передернув плечами. – Зябко. Пойду, пришлю кого-нибудь сменить тебя.
– Не стоит, командир. Не устал я. И с