– Оставьте нас! – велела Чума.
Служащие казны, которых молодая Ворониха просто не заметила, поклонились и вышли из помещения.
– Ребенок не Птицы, – покачала головой Чума. – Ты поэтому расстроена?
Ворониха кивнула, но, удивившись сама себе, прислушавшись к себе, отрицательно покачала головой. Совсем запутавшись, пожала плечами, промолчала. Чума подошла к окну, стала пальцем рисовать на запотевшем от ее дыхания стекле какие-то узоры.
– Ты с упорством закостеневшего Бродяги, – поджав губы, говорила Чума, – шла моим путем. Думая, что все, чего я добилась – от плода Старца. А ведь я тебя переубеждала. Слышала ли ты меня? Нет. Ты, как одержимая, хотела дитя от самого достойного. Верно говорил Старый – бойся своих желаний, а то они исполнятся. Ты понесла. Но не признаешь отца своего дитя достойным. Этим обидела его. Очень сильно.
– Ну, вытри теперь об меня ноги! – прошептала Ворониха. – Что делать мне, сестра?!
– Да, не к чему мне унижать тебя, – вздохнула Чума. – И я не знаю, что тебе делать. Вернись к отцу. Дом наш освобожден. Отец собрал два полка под свое знамя. Сам император с ним знается. Тата не даст в обиду. Вернешься к прежней жизни. Продолжишь поиск выгодной пары себе.
Ворониха медленно качала головой.
– А что? – пожала плечами Чума. – Рано или поздно война закончится. Балы, ужины, вечеринки. Песни и пляски. Там, среди них, тебе легче будет. Они такие же. А ребенок? Там никто не осудит. Они другие.
– Нет! Я только сейчас поняла – мне там будет тесно и душно! – тихо воскликнула удивленно Ворониха. – Почему, сестра? Я же всю жизнь мечтала о такой жизни!
Чума вздохнула:
– Я не знаю. Я сама всё пытаюсь понять. Для меня всё изменилось, так же – разом и тоже – утром. Когда я понесла от Андра. Но дело – не в ребенке. Дело – в Андре… В Белом Хвосте… В Ястребе, которого ты называешь Агрономом. В их редком даре – менять мир вокруг себя.
Ворониха сидела с открытым ртом. Но Чума не улыбнулась нелепому виду сестры. Она не смотрела на нее. Она упорно водила пальцем по стеклу, пытаясь словами изложить обрывки мыслей, что никак не хотели соединяться в слова.
– Они меняют мир вокруг себя. Так, как ни один маг не сможет. Но ты этого упорно не замечаешь. Ты судишь по людям так, как привыкла. Как все делают. Нис выбрал меня не потому, что я понесла от Старца, а потому, что я стала другой. И только тогда он увидел меня. А я – его. Дому Медведя не нужна была вертихвостка. Таких тысячи. Но то, кем я стала, могло бы укрепить Дом Медведя. Да и просто – прежняя я была пуста и неинтересна такому глубокому человеку, каким был Нис. Ведь пустоголовым оторвой он только притворяется, как иллюзионист. Он выглядит и ведет себя так, как от него ждут. Там он был пересмешником и мастером тысяч лиц. Тут – повелитель магии и сподвижник князя Лебедя.
– Да? Ах, ну, да! Все видят, как он изменился.
– И я изменилась. Мы взрослеем, сестренка. Ты пренебрегла Корнем, считая его мужиком. Безродным путником, бездомным скитальцем. А он – один из сподвижников Андра. Один из основателей Красной Звезды. Ее Тайной стражи. Видела ли ты это? Или ты думала, что его назначение – лишь прихоть наследника? Лишь, как брата Синеглазки? По-родственному? А брат ли он ей? Или это – очередной их туман таинственности? Вот Агронома ты сразу признала знатным. А Корень в Красной Звезде появился чуть ли не раньше Агронома. А разве ты не слышала, что Агроном назвал себя Спартаком? Слышала. А что он Корня братом называет, тоже слышала? Но не услышала. Разве может быть мужик братом Дракону? А?
Ворониха покачала головой.
– Может! – жестоко сказала Чума, поворачиваясь к сестре. – Корень – никто. Он – даже не мужик! Он – пыль придорожная! Но он – Достойный, каких поискать! Выше моего Ниса поднимется! Выше отца нашего! Ниса ни Белый, ни Агроном братом не называют, не признают равным! И не назовут! Не в цепях достоинство! Не в родословной! В сердце – достоинство! Как ты не видишь?
– Как я не видела? – ахнула Ворониха.
– Стрелок, он же Брус Чан – обычный мужик. Сын егеря. За его жизнь князья наши готовы десяток повелителей магии положить! И сотней подтереться. А кто такой Андр? А Алеф? А? Ты не думала? Кто такая Синеглазка? Почему Белый ее выбрал?
– Почему?
– По кочану! Не суди о людях по их внешним признакам! Когда-то все князья были мужиками. Научись видеть!
– А как? – удивилась Ворониха.
– Не знаю, – развела руками Чума. – Сама не знаю – как? Хотя… Вот тебе и ответ, что делать. Если к отцу ты вернуться не хочешь, а просто – бежать в Столицу, например?
Ворониха покачала головой.
– Тогда иди. Вымоли прощения у Корня! Стой! Не делай этого! Презирать будет еще больше. Сначала я подумала, что, выстрадав, обретешь понимание. И только сейчас снизошло – заслужи! Заслужи не прощение. Они презирают не за то, что ты спала с двумя сразу. Я же сплю. И ничего. Они презирают за то, что ты – никто. Что от жизни хочешь только легкости и удовольствий. Так?
– Так было, – кивнула Ворониха, – до этого разговора с тобой. Вчера.
– Им не нужны такие. Они таких не видят в упор. А привлечешь внимание – пожалеешь. Вспомни, как Белый говорил: «Я таких десяток за золотой куплю!» Помнишь? Продажные им не интересны. Они собирают вокруг себя Достойных. Достойных сердцем. И этим меняют Мир. Меняют людей. Стань Достойной!
– Как? – тихо прошептала Ворониха.
– Служи. Заслужи! Иди в пыль, в грязь, в кровь. Изменись. Или сгинь. К Матери Жалее иди. Им маги нужны. Прими обет послушания. Измени себя. Измени мир вокруг себя.
– Послушницей? – удивилась Ворониха.
– Посмотри на меня! – схватила сестру за подбородок Чума. – Посмотри! Узнаешь жгучую Ворониху, что сжигала мужчин от страсти? Нет? Я – как казенная крыса, целый день копаюсь в бумажках! А теперь спроси меня – рада ли я? Счастлива ли? Хочу ли я назад, в отчий дом, к балам и шумному, бездумному прожиганию жизни? А?
– Ты сама ответила на свой вопрос, – кивнула Ворониха, двигая подбородком пальцы сестры, что больно сжали ее.
– Да! Я изменилась! Я достигла того, о чем даже не мечтала! Я на самых верхах общества! Так высоко, что оглянуться страшно! Я уважаема! Любима! Достойными людьми! Мое имя, новое имя – не старое – знает весь Мир! Или узнает! И я делаю то, что нужно! А не то, что хочется! Хотя мне хочется! Хочется сделать порученное мне со всем усердием и прилежанием! Сделать как раз то, что нужно. Мне хочется! Мне пресны балы и пустое жужжание – ни о чем! Мне пресны наряды и прически! Мне стало холодно золото! Вся казна Лебедей – моя! Греет? Нет! Морозит ужасом! Не напортачить бы! Боюсь не суда! Боюсь насмешливого взгляда этих… осуждения их! Боюсь больше смерти! А как князь о моем здоровье печется? Бумажной крысы? А? Посмотри на меня! На такую вот, серую, пузатую, опухшую, выцветшую! Я счастлива! Это – самое достойное, о чем я даже не мечтала! Я изменилась. И мой мир изменился. Понимаешь? Поймешь ли?
– Не понимаю, – покачала головой Ворониха, – но я пойму! Если ты смогла – я смогу! Мы же родные! Одна кровь!
Чума дернулась.
– Командир зовет, – тихо сказала она, невольно прихорашиваясь. Но, поймав себя на этом, рассмеялась. – Мальчишка еще, а я его боюсь. Больше, чем отца в детстве. Хочу выглядеть лучше. Как они это делают? Как?
– Что делают? – спросила Ворониха.
– Пошли, по дороге поговорим, – махнула рукой Чума. – Успеем наговориться. Командир запретил мне верхом ездить. Пешком хожу. За мое дитя беспокоится больше, чем за свое. Синька, вон, что хочет вырабатывает – он не замечает!
– Зачем пешком? Поехали, – пожала плечами Ворониха.
Все на том же извозчике они доехали до Городского зала, все чаще называемого Ставкой. Так Городской зал называли князь и его близкие, подражая им во всем, и остальные называли Зал города Ставкой.
Командира они нашли у макета, как всегда, в задумчивости.
– О! Не ждал тебя так быстро, – воскликнул он, будто и не заметив младшую сестру, хотя та и поклонилась с полным соответствием принятой традиции. – Опять верхом лихачишь?
Князь был грозен. Особенно с таким изнеможенным лицом и черными кругами под глазами.
– Нет, я доехала на коляске, – поклонилась Чума, благодаря за заботу о себе.
– На чем? – нахмурился Белый. Подошел к окну, выглянул, заволновался, подбежал к другому окну, что распахивалось, открыл, крикнул вниз:
– Ты! Стой там! Никуда не уходи!
А внизу – вся площадь замерла, попадала на колени.
– Да не вы! Ты! Извозчик, этой, как ее? Коляски! Стой там! Не бойся! На меня работать будешь! Сейчас к тебе мои приказчики подойдут!
Чума и Ворониха, да и мастера макета, с удивлением смотрели на князя. Все никак не могли привыкнуть к его энергичности и непосредственности. Но, как только взор Белого обратился в зал, мастера, потупившись, приступили к работе. Воронихи опустили глаза и головы.
– Премного благодарен тебе, Чума, за такой подарок! – Князь обнял женщину. – Узнаем, кто сделал ему такую повозку… Ух!
– Сам он сделал, – ляпнула Ворониха, вспомнив, что слышала, не слушая, как извозчик, бывший учеником кузнеца в покинутом на прихоть людоедов городе, рассказывал ей по пути, как в бедламе мятежа стаскивал в бесхозную кузню материалы и воплощал свою мечту – легкую коляску, пока остальные увлеченно потрошили друг друга. Но, поняв, что перебила князя, Ворониха присела, склоняясь в виновной позе.
– Это сестра его нашла, – пояснила Чума.
– Да? – удивился Белый. – Ну, хоть…
Но он не договорил, крутнулся на каблуках, как мальчишка:
– А мы всю голову сломали! – воскликнул он. – А тут решение само пришло! Так, Чумовая, зови сюда Агронома и Зуба! Скажи, что у меня для него – подарок. Хлеб горелый, забьет ведь! Скажи, что у тебя – подарок. Нет, этот пошляк все не так поймет. А, во! Скажи, от нас с тобой – подарок. Задумается, заинтересуется.
Чума не спросила, к кому такой отдельный подход и кто «забьет». И так понятно, что не Сбитый Зуб, который будет ворчать, но на прямое неисполнение приказа пойти не сможет.