Белого и Тихого Ежа эта мясорубка даже не отвлекла от карты – каждый должен заниматься своим делом. И не дело князя беспокоиться над безопасностью своей и тех, кто ему дорог. Для этого есть Корень. А он свое дело знает туго. Его не беспокоило ничего, кроме его паранойи.
И только глубокой ночью, во сне, Корень Ночной Хорек скрипит зубами, когда ему снится младшая Ворониха. Которую, казалось, легко было изгнать из своей жизни, из своей головы, но оказалось невозможно вытравить из сердца и души.
Корня беспокоило, что Ворониха осталась вместе с Жалеей, которая перед самым их уходом разрешилась от бремени и ввиду этого не могла в полную силу присматривать за возведением Обители Милосердия. Но и радовало Корня это же. Беспокоила ревность, а радовало то, что в предстоящей мясорубке молодая женщина не будет замешана, занимаясь обязанностями Матери Жалеи, помогая ей и перенимая ее опыт, а значит, выживет. Корень изгнал ее из своей постели, из своей жизни, но смерти ни ей, ни ее ребенку не желал.
И как бы не был пронырлив, проницателен Корень, то, что Ворониха вынашивает его ребенка – не знал. Считая, что она понесла от Ястреба. Корень хорошо знал, кто такой Ястреб. И потому не испытывал неприязни к будущему ребенку.
Его паранойя накрывала и еще не родившегося будущего наследника, будущего императора. Так что этот ребенок, еще не родившись, уже не был ребенком для Корня. Младенец – еще до рождения – был лишен детства. Ребенок был символом, знаком власти, флагом, придатком Престола. И долг Корня, как знатного, Достойного, – сохранение преемственности власти.
Для него Синеглазка и Ворониха в этом смысле были равны. И их будущие дети – тоже. Потому как не ему решать, кто из них – наследник. Если даже Белый и Ястреб этот вопрос закинули за горизонт, то Корню подавно было плевать. Он знал, что пути богов людям непонятны, а жизнь настолько сложна, что время может и само решить, кто да что. Их бой, их жизнь настолько жестоки и кровавы, что невозможно было на неделю вперед сказать, кто из них – Белый или Ястреб – будут наследниками. А может, и никто. И наследниками станут еще не рожденные дети Синеглазки и Воронихи.
А как говорил Старый, складывать оба яйца в один карман неразумно. А в разные – больно. Именно поэтому Синеглазка – у них на глазах, а Ворониха – под попечением Хранителя.
Да-да. Именно из этих соображений, а не потому, что Синька – сестра родная. И ракета, закидывающая Корня на самый Олимп Мира, почти – на орбиту Мира, в недосягаемые выси общества. Это новое общество они и строили прямо сейчас, собственными руками и помыслами.
Схватки летучих отрядов становились все чаще, проходили все яростнее, потери росли, накапливалась усталость и ярость.
Дозорная сеть сжималась, тяготея к опорным отрядам, не в силах самостоятельно одолеть налетчиков и егерей Змей. Только мощные и дальнобойные стрелы, удары магов помогали сдерживать Змей. Но дозоры продолжали свое движение на северо-запад. С боями.
Змеи оставили разоренный, разграбленный, вырезанный город без боя. Стены города были во многих местах пробиты, башни – частично разрушены, все ворота города – разнесены в щепу. В городе вообще не уцелело ни одной двери, ни одной ставни. И весь город залит кровью. И не было обычных на их пути к хребту распятых и замученных людей. Хотя аура боли пыток была.
– Я же говорил – нет неприступных крепостей, – вдохнул Белый запах гари и крови, открыв шлем, морщась, ощущая боль замученных людей.
– То, что тел нет, о многом говорит, – сказал Тол-Умник.
– Думаю, ты прав, – ответил Белый. – Это они раньше привередничали – детей предпочитали, девушек молодых да – незрелых, нетечных, мальчиков некончавших. Вижу – трескают даже черствых дружинников пустошников, отбитых и поломанных, жилистых, с мускулами, жесткими, как ремни камнеметов. Их бы пару зим подержать в их рубежах, не придется с ними сражаться – сами себя сожрут.
– Меньше Бродяг, – буркнул Корень.
Белый посмотрел вдаль, на пыль убегающих Змей. Преследовать их не спешили. Это – Змеи, а не глиноголовые Неприкасаемые. Они сохранили свои мозги. Сгнившие, но хитрые. Преследовать Змей следовало с умом, опасаясь засады.
– Чистим город, – велел князь, – устраиваем опорный пункт и готовим его к обороне.
– Думаешь, основная сила орды рядом? – спросил Сумрак.
– Мы далеко оторвались от Монета Креста. Без точки опоры разметают нас даже летучими силами. Забазируемся тут, отсюда будем крутить наши окружности. Дозорам надо будет иметь место опоры. Сюда приводить погоню, везти раненых, снабжаться.
Потом князь, как всегда, когда взывал к Чуме, поднял взгляд к небу, тихо позвал:
– Чума!
– Слышу тебя, командир! – почти сразу ответила женщина, как всегда, накладывая на свой голос свои эмоции. Ей нравилось дразнить Белого. Возбуждать его. А чтобы еще ранимее была издевка, сказала: – Синька рядом. Велела передать, что соскучилась и любит тебя. Велела тебя крепко обнимать и целовать.
Белый почувствовал, будто его и, правда, обняли жаркие руки Чумы, будто она его страстно поцеловала. Белый будто даже запах ее ощутил, покачнулся в седле.
– Так, бабы! Отставить! – гневно, но мысленно, проревел он.
В ответ – смех. В два голоса! Как она это делает? Как она передала смех Синеглазки? Белый даже слышал, как Чума сказала Синьке:
– Я возбудила его!
И ответ любимой:
– Пусть там змеюку поймает и залюбит его до смерти! Я к врагам не ревную.
– Чума! – в отчаянии взмолил Белый. – Мне как бы некогда! Передай Тихому и Птице, что я забазировался в Скрепеле. Город сожжен, разрушен, но все же крепче полевого стана.
– Поняла, командир! – деловым тоном ответила Чума. – Береги себя!
Белый был зол, но тут же, с удивлением, заметил, что эта шутливо-щекотливая перепалка отвлекла его, разгрузила забитую заботами голову, освежила его взгляд и мысли.
Он улыбнулся. Ну, кто бы мог подумать, что пьяная, случайная половая связь Старого подарит ему, Белому Хвосту, такого верного соратника, чуткого, заботливого, угадывающего даже невысказанные, даже неосознанные проблемы. Хотя чудаковатого.
Но и Старый был совсем ежанутый! Настолько, что доводил до трясучки своими выкрутасами не только Марка, а даже взвешенного Белого!
Видя, что командир улыбается, приободрился и его отряд. Сразу вспомнили, что его повеления не особо-то им и нужны. Вспомнили, что все им было известно наперед. Что надо убрать мерзость с улиц, чинить укрепления, отчищать и подготавливать помещения для приема раненых, для хранения припасов, потом – для обороны, а лишь затем – для отдыха людей и коней. Нет, опять не так – коней и людей. Люди спят и в седлах, а вот кони – нет. Чинить снаряжение и оружие. Чистить коней и осмотреть подковы и копыта. Дел полно. Так чего стоять?
Прыгун свистом утвердил правильность этих мыслей, потерся о щеку Марка… и прыгнул. Исчезнув.
– Поищи, – тихо прошептал Марк.
– Вы уже разговариваете? – спросил Белый.
– Нет, – мотнул головой Марк, – но я его будто понимаю. Сейчас он передал, что поищет что-либо интересного. Ну, или как-то так.
– Командир, – сказал Корень, – вели Сумраку помочь мне. Надо подполы облазить. Прыгун нам сильно ускорит и обезопасит это дело.
– Сумрак? – спросил Белый.
Марк пожал плечами. Кивнул.
– Белый, отдохни, – сказал он. – Выспись. Пока возможно. Прыгун не чует опасность, значит, в ближайшие часов шесть ничего заметного не будет. Мы сами справимся.
Белый рассеянно кивнул, вставая на стременах, смотря вдаль.
– Там ручей, – сказал он, показывая рукой, – Ручей – плевый. Только в ливень рекой становится. Потому берега – высокие. Там и надо дозоры ставить. И видно далеко, да и ошалевший наскок отбить проще. А там, глядишь, за ручьем и дадим первый отпор. Змея пощупаем, свои труды по подготовке войск оценим.
Марк покачал головой и пошел за Корнем, свистнув Прыгуну.
За ручей конечно же ушли. Натянув меж берегами мост подвесной.
О том, что тысячи людоедов недалеко, стало понятно по егерям Змей. По их дерзости, наглости, многочисленности. Схватки дозоров и взаимные обстрелы теперь не прерывались. Бои перетекали из одного в другой.
Конные отряды на всем скаку сближались, разряжали друг в друга самострелы, сходились в короткой сече. Пролетали сквозь друг друга. А на выходе из этой схватки – следующая.
И очередная вылазка навстречу орде вылилась в сражение почти всех имеющихся в округе сил противоборствующих сторон. Началось с очередной конной сшибки усиленного дозора и налетчиков. И поспешивших к ним на помощь прочих отрядов. Потом – еще и еще. Потом и сам Белый вынужден был взять на себя руководство боем, когда масштабы битвы вышли за рамки стычки.
Конная сшибка – быстрая. На скаку – вскинул самострел, спустил держак, спуская тетиву и стрелу, попал не попал – не видишь. Надо отпустить самострел, освобождая руки, пусть болтается на ремне, хватать копье, если есть, или меч, топор.
Один удар в летящего на тебя врага. Или ты, или он. Удары всадников, разогнанных на всем скаку конями, не держит никакой доспех. Даже щиты не выносят больше одного удара, раскалываются.
Удары настолько быстры, что никакого фехтования. Попал – не попал. Попал – убил, покалечил. Не попал – врага уже не видишь, он за твоей спиной, его унес его конь, а тебя – твой.
А попали в тебя – ничего ты понять не успел, висишь под конем, зацепившись ногой за стремя, или лежишь на земле. А над тобой грохочут копытами кони, гремят топоры о доспехи, кричат от ярости и боли люди. Несколько секунд – тишина. Бой улетел дальше. А тут только стоны раненых, умирающих да крик, жалостливый, коня, не понимающего, за что люди его убили.
Именно поэтому новиков, зачисленных драгунами, даже не учили большому разнообразию уловок конного боя. Только один удар копьем, один блок щитом. Только один, но доведенный до привычки, до неосмысленного повторения – в скоротечности боя, его насыщенности страхом и яростью, разум часто просто отказывает, работают рефлексы. А конница не зря считается элитным родом войск. Кроме владения собственным телом и духом, надо владеть оружием. И конем. Что тоже не просто, а в обучении – долго.