И тут буланой точно шило в круп воткнули. Почти унявшаяся, покорившаяся, она болезненно вскинулась, заржала, жалобно, обиженно, и припала на передние ноги, сильно нагнув голову. Вис отклонился, пытаясь удержаться, выпустив гриву, взмахнул руками… Прежде чем кувыркнуться на землю, макушкой вниз, он успел лишь хватануть тёмный хвост, дёрнуть…
— Ох, не повезло! Такая кобылка сходу первому же нахалу не дастся, а народ! — зазывала встал аккурат передо мной, ещё и присел на верхнюю перекладину плетня, явно не собираясь никуда уходить, и я сглазила его быстрее, чем успела понять, что хруста шеи вора так и не услышала.
Покачнувшись, кричальщик едва не упал внутрь, к бешеной кобыле, но, видно, решил, что среди людей побезопаснее будет. Ошибся. Раздосадованные, разозлившиеся зрители, которым и синий камзол, и крашеное перо удалось рассмотреть куда лучше, чем само представление, сначала подхватили балабола, ставя на ноги, но выпускать не спешили. Потому что за плетнём, рядом с рыжим ловкачом, растерянно сжимающем в ладони букет из лошадиного хвоста, валялся ярко-красный здоровенный острый перец. А кобыла, только что вынужденно… эм… испражнившаяся стручком, встала, как вкопанная, недоумённо прислушиваясь к ощущениям.
Лошадь осознала, что больше ничто не жжётся под хвостом одновременно со зрителями, смекнувшими, что их надурили.
— Норовистая, говоришь, у тебя кобыла?! — первым кинулся на зазывалу покалеченный копытами мужик, ради такого дела поборовший недуг. Его приятель не отставал, размахивая почти допитой бутылью и на ходу превращая её в совсем допитую.
Вис посмотрел на лошадиный зад. На пук жёстких волос в руке. На перец, выделяющийся в пыли, как алый мак в поле зелени.
— Да я тебе сейчас самому этот перец засуну знаешь куда?! — взревел вор, присоединяясь к потасовке, но злополучный стручок предусмотрительно не трогая (известно, где побывал!).
— Эй, почтенные! Что я?! Что я?! Моё дело маленькое! — но избавиться он нежеланного внимания камзол уже не смог бы при всём желании. Мужик хотел завести толпу — мужик завёл толпу.
Стоило перевести дыхание, как под моей рукой юрко скользнуло нечто гладкое и холодное, одним коротким тычком вспарывая брюхо тыквы. И слава всем четырём богам, что я всё ещё держала её в объятиях, ведь иначе это был бы мой бок, а не тыквенный, и среагировать на последовавшее заманчивое предложение я бы уже не смогла.
— Пойдём-ка со мной, ведунка, — проникновенно шепнул некто воспользовавшейся потасовкой и потащил в переулок за ларьками с готовым платьем.
Глава 11. Уважаемая долбаная ведунка
В переулке оказалось неуютно. Собственно, а в каких ещё переулках полагается совершать убийства? Только в таких вот, тёмных, заплёванных, забитых гнилыми овощами, не дошедшими до рыночных прилавков, и воняющих испражнениями, наивно надеяться, что кошачьими. Ряды лотков надёжно закрывали нас от остальной площади, так что казалось, что преступление свершается не солнечным днём, а, честь по чести, мрачным вечером. Стены душили крики, да за гомоном на мостовой их всё одно бы никто не разобрал: удачное местечко и время выбрал мой убийца. Благо, до сих пор не знал, что тычок ножом не стал смертельным ранением: до переулка душегуб толкал меня в спину, так и не разглядев рыжее подставное пузо, а спотыкалась и упиралась я так убедительно, что никто и не усомнился бы в предсмертных конвульсиях. К сожалению, послужить доспехами вдругорядь тыкве не удалось. Я выронила защитницу у самого лаза, и теперь она стояла на шухере перед узким ходом.
Нож снова ощутимо упёрся возле хребта.
— Может хоть познакомимся? — поинтересовалась я у стены, в которую меня уткнули носом.
— Чтобы схлопотать проклятие? — хмыкнул похититель, ощупывая мои карманы и рубашку в поисках оружия. — Пожалуй, обойдусь.
Ощупывание заметно переходило границы, так что я лягнулась и поторопила:
— Ты сиськи мять будешь или убивать меня? Пока и то, и другое получается паршиво.
— Гадина! — слюняво выдохнул мужик мне в ухо и добавил кулаком чуть выше поясницы. Я прильнула к стене уже добровольно, лишь бы не упасть на землю: почему-то отбросы пугали куда больше, чем могущие последовать за падением удары.
— А что, в лицо мне это сказать боязно? — прохрипела я, упираясь лбом в холодный сыроватый камень. Неужто вот так? Просто и стыдно, от ножа в рыночный день? Надеюсь, это хотя бы наёмный убийца, а не обычный грабитель, польстившийся на кошелёк зазевавшейся бабы? Да нет, вряд ли. Не настолько же я везучая?!
Мужик был иного мнения:
— Везучая тварь!
Остриё клинка прорезало рубашку. Я ощущала, как медленно, неотвратимо оно движется к коже, как касается её, надавливает, как появляются первые капли крови… Невыносимо медленно!
А потом убийца не то кашлянул, не то попытался, но не успел выругаться, и рухнул мордой в ту самую грязь, в которой собирался оставить моё тело. Вокруг его башки ореолом разметались рыжие ошмётки тыквы.
— Гляди-ка, и правда пригодилась! — Вис почесал в затылке с таким видом, словно и сам не верил в случившееся. — Молодец, что догадалась её на видном месте оставить, я сразу понял, куда тебя увели!
— Догадалась, — слабо кивнула я, — ага. Молодец, — поспешно приложила ладонь к оцарапанному боку… Отлегло! Рана неглубокая. Хорошо бы ещё заразы какой не занёс, ну да это дело десятое. — Ты его убил?
— Не-е-е-е, — отмахнулся вор, но, что-то просчитав, усомнился: — Нет же? — метнулся к недвижимому телу, пощупал жилку на шее и с облегчением подтвердил: — Нет.
Я прислонилась спиной к одному из спрятавших нас строений, не уверенная, рада ли новости. Очень уж свежи воспоминания о жёстких пальцах, ощупывающих куда больше, чем нужно, чтобы убедиться в отсутствии оружия. Стена сама собой поползла вверх.
— Ведунка? Ведунка, эй!
Вор подхватил под мышки, когда я уже почти осела в помойку. Смешно сказать, столько лет под небом ходила, костра дважды избежала, а ножа под ребро не получала ни разу! Сомнительный опыт. И без него бы ещё столько же с удовольствием прожила.
— Я вп… впр… — проклятье, не разучилась же я языком пользоваться! Твёрдо посмотрела на Виса и уверенно заявила: — Япрврядке.
— Угу, я вижу, — он пригладил мои волосы, поправил сползшее очелье. — Я тоже, если тебе интересно. Ох ты мать, что ж больно-то так?!..
Рыжий накренился и навалился всем весом. Я попыталась удержать, да куда там! Рухнули оба. Стоять остался лишь один. Тот, кого мы опрометчиво оставили без внимания, посчитав поверженным, тот, кто не постеснялся напасть сзади, тот, кто возвышался над нами, сжимая короткий окровавленный кинжал.
— Вис? Вис! Вис! — я забарахталась, в надежде если не оживить вора, то хотя бы выбраться из-под него и сделать гибель рыжего не совсем уж бессмысленной.
Но убийца показал зубы и поставил ногу на обмякшее тело, прижимая и лиса, и меня вместе с ним. Высоченный, куда выше нормального человека, смутно знакомый, бледный, словно с рождения прятался от света по закоулкам и сырым подвалам. Он удовлетворённо хрустнул шеей и посильнее надавил стопой. На моё предплечье капнуло горячим, а Когтистая лапка дёрнулся от боли, как сквозь сон. Живой?
— Этого стоило прирезать, как только он узнал меня.
— Вот давай им и ограничимся! — прохрипела я, пробуя высвободить хотя бы руку.
— Не спеши, ведунка. Или собралась куда? — он наклонился и играючи провёл лезвием ножа по моему виску. Недовольно поморщился, когда понял, что большой тесак валяется слишком далеко, но, видно, счёл возможным прирезать жертву и запасным. Вряд ли я потом на это пожалуюсь…
Взгляд соскальзывал с его лица. Как ни старалась, а посмотреть убийце в глаза, показывая всю смелость, которой не имела, я не могла. И ясно, почему: на тонкой жилистой шее висел шнурок с прозрачным камешком, внутри которого словно клубился чёрный туман. Вольно же работать наёмным убийцей, когда артефакт отводит от тебя всё внимание! Палач мог нарезать круги у моего дома днями напролёт, а всё одно не попался бы. Собственно… кто сказал, что он этого не делал?
Лезвие облизало скулу, царапнуло щёку и зависло прямо над зрачком, раздумывая, стоит ли падать вниз. А убийца наслаждался, поглаживая рукоять, скалился. В углах его рта проступала белёсая слюна. Только на них, на отвратительные липкие пузырики, я и могла смотреть. Один надулся и лопнул, тонкой ниточкой перечеркнув глубокую носогубную морщину. Убийца слизнул её, мелькнул обложенный налётом, болезненный язык… и нож двинулся, чтобы забрать мою жизнь.
Руки горели бы слабее, если бы их облили кипятком.
— Тва-а-а-а-арь! — лететь пришлось недалеко, мужик врезался в стену. Вместе с его телом осыпалась отсыревшая штукатурка, оставив плешивое пятно.
Виса отбросило тоже, и он, чуть слышно постанывая, шевелился в шаге от наёмника.
Я села, не решаясь подняться, поднесла руки к лицу… Не мои руки. Нет. На моих сквозь кожу не проступают надписи на непонятном языке, рисунок не убегает под рукава и не жжётся, как раскалённая сковорода. Будто в пожаре застряла! Огонь заполнял лёгкие, каждый вздох отдавался болью и ужасом. Я тонула в этой силе, хотела кричать — и не могла. Нельзя. Потому что убийца всё ещё здесь и ждёт возможности ударить.
— Что, уже жалеешь, что маловато денег запросил за мою смерть? — сориентировалась я, делая вид, что двигать предметы и надоедливых людей без заклинаний и ритуалов, силой одной лишь воли, — это норма.
— Жалею, что долго тянул! — он бросился, забирая вправо, как короед, загоняющий жертву.
Короед! Ну точно! Вот, что казалось знакомым в этом жутком голодном взгляде! Этими глазами смотрел на нас «котик» — глазами своего хозяина! Так вот, у кого мы отобрали игрушку!
Но времени, чтобы размышлять, не осталось совсем. Только на то, чтобы:
— А-а-а-а-а!
Кисти снова опалило. Чёрные надписи вспыхнули раскалённым углём, я махнула руками, как бы отталкивая убийцу, и… Первая проплешина в стене дополнилась парной, почти такой же.