— Я знаю. Я тоже любил. Не думай, что для этого нужно столько же лет, сколько потратила ты.
— И что же? — она сощурилась с пренебрежением. Мол, что ты расскажешь такого, чего не пережила я? Ну-с, поиграем. Думается, найдём, чем перебить твой расклад.
В памяти тут же всплыли все обидные слова, которые я выкрикивал той женщине. Женщине, которую хотел защитить, и которой оказалась не нужна моя защита. Женщине, которой доверял больше всех на земле, женщине, которая сломала мне жизнь. Плохим рассказчиком я никогда не слыл. И ведь не солгу ни разу, если вслух вспомню, как выл от безысходности, свернувшись калачиком, под воротами её дома. Даже Варна всплакнула бы. Но многочисленные слова так и остались не произнесёнными. Рассказ получился коротким, будто про чужую, а не мою жизнь.
— Для некоторых отцов оставить наследство куда важнее, чем воспитать хороших детей. И иногда это наследство становится проклятием. Моё — стало. Говорят, что счастье не в деньгах. Ну так могу подтвердить: не в них. Потому что деньги у меня имелись, а… а вот счастья за них купить так и не вышло. Да что счастья, я за них не смог купить собственную свободу! Меня арестовали через неделю после смерти отца, — я вновь по привычке размял запястья. Кандалы с них давно сточил опытный и не задающий вопросов кузнец, а вот шрамы остались навсегда. — Обвинили в его смерти. И тут же приговорили, без разбирательств и дознавателей.
Она не задавала вопросов, позволяла говорить, и речь, сначала скупая, полилась, прорвав плотину. Ведунка приподняла манжеты, бережно коснулась моих запястий и уже не отняла рук. И я, вдохновлённый, продолжил, словно впервые кто-то по-настоящему захотел выслушать:
— Не мне жаловаться. На каторге я не пробыл и полугода. Но, поверь, для изнеженного аристократа этого более чем достаточно! Я бы сдох, я бы молился о том, чтобы сдохнуть! Не мог… Потому что там, в мире за каменоломней, осталась она. И, если меня бросили на каторгу, представляешь, что могли сделать с беззащитной женщиной? Наверное, нужно сказать ей спасибо. Кабы не она, я бы не спасся. Я бы даже не выжил. А так…
Быть может, ей следовало задавать вопросы. Кто угодно задавал бы, охал, сочувствовал. Но ведунка просто слушала. И этого оказалось достаточно.
— Меня спасло Воровское счастье. Артефакт, который мы стащили у принца. Я тоже украл его в своё время. И именно он помог мне выбраться. И добраться до неё тоже помог…
Я молчал дольше, чем хотелось бы. До тех пор, пока стрёкот сверчков не показался пронзительно громким.
— Она не дождалась, верно? — усмехнулась ведунка. — Они никогда не дожидаются…
Я улыбнулся светло и лучезарно. Так, как улыбнулся запертым воротам, убираясь прочь и прощая предавшую меня женщину.
— Она и не собиралась ждать. Это она оклеветала и сдала меня страже. А обвенчалась, как выяснилось позже, ещё до того, как отец умер.
— Вот стерва! — вырвалось у ведунки. Она округлила глаза, сама, видно, не ожидая от себя такой реакции, и вдруг… рассмеялась. Не надо мной, нет. Над тем, что, как заправская сплетница, увлеклась историей. — Но, если обвенчалась с другим, а не с тобой, какое отношение она имела к твоим деньгам?
— Обвенчаться со мной?! — я икнул от удивления. — Окстись, извращенка! Я говорил о сестре!
И тут она расхохоталась в голос. Держась за животик, задыхаясь от восторга:
— Ой, прости-и-и-и! О сестре! О сестре-е-е! Прости! Ты тут трагедией делишься, а я… Ой, не могу-у-у-у!
Она завалилась навзничь, продолжая смеяться, а я, не будь дурак, навис сверху, убирая с её лица упругие пряди.
— Между прочим, могла бы и посочувствовать! — я и сам улыбался. От истории остались одни лишь воспоминания и сегодня, произнесённые вслух, они утратили всякую власть надо мной. Когда-то точно так же власть надо мной утратила обида. Когда я встал, смачно плюнул под ноги, показал неприличный жест запертым воротам бывшего дома и от души пожелал сестре быть счастливой в нём. Если она, конечно, сумеет когда-нибудь побороть паранойю: ведь прославленный вор наверняка рано или поздно явится мстить. По крайней мере, с её точки зрения.
— Нетушки! От меня ты сочувствия не дождёшься! Я злобная и бессердечная!
Возможно ли это? Губы, которых и без того постоянно хотелось коснуться, стали и вовсе непреодолимым центром притяжения, стоило ей засмеяться. Я бы накрыл их своими прямо сейчас, если бы сам не хохотал в голос. Уткнулся носом в её шею, чтобы заглушить смех, переходящий во всхлипы, и невнятно пробормотал:
— Врёшь! Бессовестно врёшь! Ты вообще отличная лгунья. Хуже, чем я, конечно…
— Я никогда не вру! — возмутилась Варна, заставляя меня перекатиться и раскидывая руки. — Я сама честность!
Я загнул пальцы:
— Во-первых, врёшь, что я тебе не нравлюсь.
— Ни капельки!
— Продолжаешь врать. Засчитаем за во-вторых. В-третьих, врёшь себе о том, что не хочешь уезжать.
— И не…
— Тс-с-с! — я приложил палец к её губам и закончил: — И в-четвёртых, врёшь о том, что тебя не прельщает наша работа.
— Да вы же воры!
— Да! И ты в восторге от этого! Вспомни замок Эдорра. Ты же сама ловкая, почти как профессиональный вор!
— Ты тоже почти как, — вернула «комплимент» она.
Я посерьёзнел. Редко такое случается, ей стоило бы напрячься! Аккуратно убрал прядь тёмных волос за ухо. Ведунка следила настороженно, но не шарахнулась.
— Мы ведь приехали сюда не навечно. У нас работа. У меня, Мелкого и Мориса. Мы выкрали Воровское счастье и теперь должны бежать как можно быстрее и дальше, пока его не спохватились.
— Но вы всё ещё здесь.
— И каждый день промедления опасен для нас.
— Но вы всё ещё здесь, — повторила она.
— Не догадываешься, почему?
— Мне достаточно лет, рыжик, чтобы не догадываться, а знать. И нет, тебе не перепадёт, каким бы обаятельным ты не был и какие бы слезливые сказки не сочинял.
Стоило ли делиться правдой, если цена ей — та же плесневелая монета, что и вранью? Я не стал обижаться. Всё равно плохо получалось. Вместо этого тихо произнёс:
— Мы уезжаем завтра на рассвете, ведунка. Когда-то это должно было случиться.
Она резко села, выпрямив спину:
— Явился меня шантажировать?
Я коснулся её напряжённого плеча — не порезаться бы.
— Явился звать тебя с нами. Мы не можем остаться. Просто не можем. За наши головы назначена цена, нас разыскивают и, рано или поздно, найдут. А тебя хотят убить. И тебя уже нашли.
— Ну и скатертью дорога! — она вскочила, метнулась глубже в лес, к болоту, но передумала и вернулась, чтобы прокричать: — Уезжаете? Ну и проваливайте! Уж поверь, бельчонок, без тебя мне всяко будет спокойнее!
Я поспешил за ней и наверняка точно так же сверкал глазами в темноте, раздражённо отгоняя встревоженных светлячков. Венок свалился, помялся, так и лежал на земле немым укором.
— Скорее, покойнее, потому что тебя грохнут, как только вы выедем из города! Тоже мне ведьма! Огород от гусениц она заговаривать умеет, молодца! Попробуй заговори арбалет, чтоб мазал мимо твоей башки!
— Ничего, управлюсь!
— Да ты сгниёшь здесь! Надо было сунуть тебя в мешок и дело с концом, как бабуленька велела…
— Ах, бабуленька велела! — о, да они и правда родственницы! Волосы Варны встали дыбом не хуже, чем у призрака старухи. — Так вы уже меня сторговали, да? И как же торги проходили? Аукцион «кто больше заплатит, чтобы избавиться от Варны»?! — она ударила меня в грудь, я покачнулся, едва не свалившись в заводь, но взмахнул руками и устоял.
— Да она сказала…
— Плевать мне, что она сказала! Или ты такой идиот, что станешь слушать старую кошёлку?
— Ну, одна из вас назвала меня очаровашкой, а вторая оскорбляет! — резонно возразил я.
— Ну так и вали! Вали давай, чтобы злая сварливая ведунка тебя не оскорбляла!
Она царапалась и рычала, как дикая кошка, а я, не замечая этого, схватил её за плечи и встряхнул:
— Будешь ещё век меряться, кто из вас более упёртый? Обломайся, старуха тебя всё равно уделает! У неё опыта больше!
— Ты просто плохо меня знаешь!
— Я отлично тебя знаю! И ещё знаю, что тебя убьют, если не сбежишь из Холмищ!
Она дёрнулась, пытаясь вырваться, но я не пустил. Ох и допрошусь!
На смуглых щеках проступил узор — что кольца на срубленном дереве. Витиеватый, завораживающий… Но узор этот предвещал беду: ведунка сама не понимала, насколько сильнее становилась в такие мгновения! Не удержалась и теперь — я локтем вытер кровь из носа. Всё-таки одарила меня сглазом!
— В отличие от тебя, я от неприятностей не бегу!
— Да, не бежишь! — кровь не желала останавливаться, затекала в рот, а Варна всё так же ненавистно зыркала, усиливая её поток. — Ты от них прячешься, как малое дитя под одеялом! И что, сильно тебе одеяло поможет, когда явятся злые дядьки с мечами?!
— Дитя?! — она куснула меня за плечо, лишь подтверждая, как неразумна. Я зашипел, заломил ей руку и поймал затылок ладонью, едва сдерживаясь, чтобы не намотать на кулак косу. Эх, жаль, ведунка её обрезала! Как бы пригодилась! — Да я старше твоей бабушки!
— Ой, и правда! Ошибся я! Не как дитя себя ведёшь, а как невыносимая старуха!
— Да! Потому что я старуха и есть!
Отпустив её руки, я поймал в ладони лицо, не обращая внимания на тут же последовавшие удары. Заглянул в тёмные глаза проникновенно, пытаясь донести, что не унизить, не переупрямить пытаюсь, а спасти:
— Ты столько лет прожила на свете, ведунка, но так и не научилась жить. Я предлагаю тебе эту жизнь! Хотя бы попробовать, отпить самую малость. Не понравится — вернёшься. Позже, когда опасность минует. Не силой же я тебя держать стану!
— Угу, и сейчас ты тоже не силой меня держишь! — саркастично рявкнула она, пиная в пах. Я увернулся, перехватил её колено: женщины коварны, но коварство их весьма однообразно.
— Прекрати! Ведунка! Подумай хоть раз! Ты не ловишь веселье, а смотришь из окна, как оно проходит мимо. Не присоединяешься к игре, а сварливо гонишь со двора шумных детей, хотя на деле больше всего на свете хочешь оказаться среди них!