— Да уж, — произнес Бестужев.
— Сударь, у меня к Вам есть дело, которое может быть весьма прибыльным и для Вас, — начал я разговор «с места в карьер».
— У Вас ко мне? — удивленно спросил Бестужев, но сел удобнее, демонстрируя интерес, видимо канцлер не предполагал, что я стану задавать тон беседы, и расслабился, упустил инициативу.
Я дал понять канцлеру, в несколько завуалированной форме, что жду предложений от Дании и что готов их обсуждать с упором на деньги.
— Скажите, Александр Петрович, как канцлер Российской империи и, надеюсь мой друг, — Россия станет бороться за Гольштинию с Данией, даст войска, чтобы отбить у датчан Шлезвиг? — задал я прямой вопрос.
— Я убежден, что ответ на этот вопрос Вы уже знаете, и он не противоречит тому, что я скажу. Да, Ваше Высочество, Вы правы, и Россия не станет вмешиваться в свару с Данией из-за Шлезвига и потому, что она союзница Австрии и тем самым Дания и наш союзник, и потому, что перекрой датчане проливы и Балтийское море превратится в лужу. Начни мы войну с Данией и Шведы могут опять переиграть Полтаву, у них «партия шляп», что за войну ратует, победила, а король — Ваш дядюшка, уж простите, но не удержится от войны, — Бестужев развел руками, мол «ничего не поделать».
— Спасибо, Алексей Петрович за обстоятельный ответ. Поверьте, я прекрасно понимаю ситуацию вокруг моей бывшей родины. Но не теряю надежды стать чем-то более значимым для своей новой родины, для чего содержания от государыни мало, а просить деньги из казны не по чести. Посему я и вспомнил, что датчане предлагали деньги моему батюшке за Шлезвиг. Признаться мне дорог только Киль, где я родился, и где России было бы неплохо иметь свою ремонтную базу для кораблей, как и склады для русских товаров, да и только, — высказался я и был услышан — Бестужев склонил голову с легкой улыбкой.
Фигура канцлера в деле вытягивания денег из Дании была очень важна. Без тех талантов жесткого дипломата, коими, без сомнений, обладал старый плут, будет сложно провернуть делишки в Голштинии. Бестужев слушал меня с удивлением, но не осуждающе, напротив, ему не нравилась появившаяся у России проблема в виде маленького герцогства.
— Вы подставляете и меня и матушку-императрицу, — сказал Бестужев, как только я сделал паузу. — В Европе будут уверены, что это мы Вас принудили отказаться от Шлезвига и… оставить только Киль, как я понял Вас.
— А у Вас в планах было решение этой проблемы? — с долей иронии спросил я.
— Нет, переговоры с Данией идут, но интересы Англии… С Англией у нас дружественные отношения, а они могут быть против, — ответил мне ярый англофил.
— Думаю, что Европе будет безразлично такая мелочь, тем более Англии. В конце концов, мы же не Французов усилим, или короля Фридриха, сейчас в войне Дания и Англия — союзники, — сказал я.
— И в этом будет и мой личный интерес? — задал прямой вопрос о вознаграждении канцлер.
— Очень надеюсь, что тетушка не заберет деньги, что должны быть переданы мне, тогда да — думаю сто тысяч из трех миллионов ваши. Остальные деньги, это я говорю для того, чтобы тетушка не беспокоилась, я вложу в формирование дивизии, русской дивизии, Алексей Петрович, строительства четырех линейных кораблей, восьми фрегатов и десяти шлюпов и на ряд иных нужд для России, — ответил я развернуто.
— Вы умеете удивлять, но послушайте совет, уж извините старика, — посоветуйтесь с флотскими офицерами, прежде чем создавать новую эскадру. Это же не только корабли, но и экипажи, — Бестужев одарил меня улыбкой. — Но я уверен, что Вы все это прекрасно понимаете. В остальном я поведаю Вам, что датчане уже обращались, выясняли намерения Петербурга и пытались понять изменения в Вашем поведении. Они заплатят, я почти уверен. После Вашего венчания займусь этим вопросом, Петр Федорович. И еще, — канцлер замялся, но после паузы продолжил. — Если Вы пожелаете расторгнуть помолвку, это еще возможно, пусть матушке и приглянулась Екатерина Алексеевна, я мог бы способствовать…
— Благодарю, Алексей Петрович, — сквозь зубы, стараясь не сорваться, сказал я.
Стало понятно, что игра вокруг Екатерины — игра с участием канцлера. Чернышов, может быть и человеком Бестужева, связи между ними есть точно. Бестужев, как я знал, был против Софии Фредерики, нынешней Екатерины Алексеевны, в качестве невесты. Против ее же выступал и некогда сильнейший политический игрок Лесток, но она здесь и дата свадьбы назначена. И сейчас, когда я могу приревновать свою невесту, когда я, по мнению общества, влюбился в Екатерину, появляется Чернышов — высокий, статный, многоопытный, при этом великовозрастный для невесты наследника, чтобы непоправимых глупостей не натворить. Для Екатерины, столь юной особы, уже поцелуи будут потолком распутства. Я же, будучи по мнению Бестужева, так же не искушенным в любви, стану совершать глупые и импульсивные поступки. Да чего уж там — уже совершил. Но разрывать помолвку я не собирался.
Действительно елизаветинский двор — логово змей. Не даром тот же Фридрих Второй сбегает от своего двора на войны, просто там все намного понятнее.
Москва. Кремль.
24 апреля 1745 г.
Елизавета сидела у трюмо и рассматривала появившийся прыщ на щеке. К балу это непотребство должно быть замазано пудрой и скрыто большой мушкой, но дискомфорт, который ощущала императрица от казуса на ее красивом лице, не позволял полноценно веселиться во время маскарада. Сколько серебра уже потрачено на разного рода шарлатанов и мази, которые они предлагали. Не взирая на сопротивление придворных медикусов, которые оказались бессильны что либо сделать для сохранения женской красоты императрицы, многие угодники старались обнадежить Елизавету и предлагали множество средств. Вот только прыщи появлялись все чаще, а морщины государыня уже перестала считать.
Да еще церковники выразили свое возмущение подобному тому, что планировалось на ночь, времяпровождению российской царицы. К слову, многим больше, церковь интересовали вопросы секуляризации монастырских земель. Елизавета уже неоднократно проводила беседы с церковными иерархами по поводу нерационального использования больших земельных угодий монастырей. Государство не получало нужных прибылей, а обвинения церкви в ее непомерных тратах и печении о богатствах более, чем о душах православных разбивались о каменные аргументы в тратах самой императрицы. Между тем, детей служителей церкви не брали в армию, два миллиона церковных крестьян не платили в казну ни копейки. Монастыри пустели, некоторые и вовсе были покинуты монахами, а земли бывших обителей все так же использовались церковью.
Как я знал, Елизавета так и не решится начать секуляризацию, опасаясь и осуждения церковников и социальной напряжённости. Императрица вообще делала все для того, чтобы этой напряженности не было, стараясь угодить всем, или не заметить вопиющего казнокрадства.
Вот и находилась самая власть имущая женщина огромной России в прескверном состоянии.
— Елизавета Петровна, к тебе Бестужев, — сказала Марфа — верная боевая подруга, которая была рядом с дочерью Петра Великого во время всех невзгод, стала статс-дамой, женой одного из Шуваловых, Петра, и все еще играла большую роль в жизни императрицы.
— Пусть войдет, — проронила Елизавета, которая не особо стеснялась принимать сановников, будучи не расчёсанной и не одетой в платье. Те это знали и понимали, что такие аудиенции являются признаком благосклонности и даже некоторого фавора.
— Матушка, — Алексей Петрович поклонился.
— Ну, говаривай, что там неразумник Петруша утварил, — сказала Елизавета, которой донесли все сплетни двора, но, как это бывало даже не часто, а всегда, — сильно приукрашенные фантазиями людей.
— Позволь сказать, матушка, что не вижу я в том неразумности, что Петр Федорович одернул графа Чернышова. От его ждали большего апломба, но наследник проявил властность и просто, без прямых обвинений пригласил провести потешный бой с графом, — ответил Бестужев.
Канцлер покривил душой, на самом деле, он считал, что поведение Петра Федоровича имело много безрассудства. Но, если это так, то слова канцлера о глупости наследника могут войти в противоречие с теми, что он собирался сказать далее.
— Граф опозорит Петрушу, если за этими потехами будет наблюдать двор, уж не знаю, какой рубака Чернышов, но он воинский человек, а наследник нет, — сказала Елизавета, но это ее, на самом деле, не особо интересовало.
Императрица уже сделала нужные выводы и дала указания, чтобы с Чернышовым провели беседу, отправили в Петербург и там он должен дожидаться назначения. Куда-нибудь… да хоть с посольством в далекую страну. Но то, что кто-то, пусть и из графов, может даже в шуточном бою оголить шпагу против наследника престола… Нет. Подальше его, графа этого, на всякий случай.
— Сдается мне, матушка, что Петр Федорович был вполне холоден головою при разговоре с Чернышовым и ведал, что творит. Он стал мужем, зело разумным мужем, — сказал Бестужев-Рюмин и после некоторой паузы рассказал и о своих впечатлениях от беседы с наследником и от той авантюры, что тот предложил.
— Сие есть, что немец стал русским? — спросила Елизавета, для которой было неожиданно услышать о стремлении племянника продать свой так любимый Шлезвиг, который Петр, впрочем, никогда и не видел.
— Мыслю, матушка, что он может вернуться к думам о возврате Шлезвига в зад Голштинии, но опосля. А руссаком он еще становится, посмотреть нужно дале, — ответил канцлер.
— И Россия станет вором, получив деньги, слово свое нарушит? — возмутилась императрица.
— Нет, матушка, только в Европе и нынче не спокойно — за Австрийское добро воюют, а буде еще горше, Фридрих силу набирает, Франция, как и всегда, интриги строит. А в мутной водичке, чего не случится! — Бестужев улыбнулся.
— Вот за толк не возьму, куда ему столько денег — три мильена. Чего не хватает? — задала вопрос Елизавета.
— А пусчай покажет себя, матушка, посмотрим, куда употребит, говорит, что на воинство русское и на флот денег отсудит, — начал было говорить Бестужев, но был перебит вседержительницей.