— Нет, — ответила Елизавета, как все поняли, касательно черного цвета.
— Тетушка, Ваша воля — закон не рушимый, — согласился я, решив, что слухи о черном цвете и запрете его императрицей распространю. Я буду строить образ обманутой жертвы, аккуратно только.
— Вот и хорошо, подписывайте! Завтра прибудет серебро, датчане, в несвойственной им манере, быстро расплатились, — улыбаясь во всю ширь своего рта сказал Бестужев, видимо, в его понятии, он обвел наследника вокруг пальца.
Я подписал, после того, как Шувалов и сама императрица заверили, что деньги действительно будут. Плохо, что в России пока не было банка, как и бумажных денег, чтобы не хранить такое огромное количество металла во дворце. Вот и еще одно окно возможностей, которое нужно проработать.
Вытрясла с меня тетушка и обещание, не тратить такие большие деньги бездумно и особо крупные расходы согласовывать. Я согласился, при этом даже не думая поступать таким образом. В любом случае, львиная доля пойдет на благо России, просто в этом вопросе появляется больше свободы действий, деньги добавляют свободы.
За обедом уже серьезных тем не подымалось, если не считать некоторых намеков Елизаветы, что некоторые девушки столь доверчивы льстивым речам, что теряют голову. Я пропустил это мимо ушей, поедая очень недурно приготовленный суп из голубей и заедая все это сдобным хлебом.
Провожал меня опять же Шувалов, который противопоставил себя Бестужеву и уведомил, что две телеги с серебром, что составило мою долю в деле, уже отправились в Ораниенбаум. В отличие от канцлера, он, якобы, сразу расплачивается, а не ждет завтрашнего дня. Уже спускаясь по лестнице, я все же не выдержал и спросил:
— Екатерина Алексеевна виновата?
— Доподлинно не известно, Сергей Салтыков бахвалится, что был адюльтер, но видоки говорят, что скорее всего, не было, — ответил Шувалов и резко развернулся в сторону входа во дворец.
Что я чувствовал от того, что, по сути, продал малую родину? Вот ждал боли утраты от Голштинии, или терзания от предательства людей, проживающих в герцогстве, все же два сознания во мне и тот, Карл Петер должен был выть, но ни-че-го. Больше меня занимал вопрос о Екатерине и Салтыкове, который, впрочем, я пытался гнать, концентрируясь на Голштинии.
Что получилось? Русские войска вошли в, практически союзное герцогство, как-никак наследник российского трона владетель этой территории. Произошли столкновения, которые обязательно должны были быть, так как русская армия, сдобренная казаками и калмыками, не могла быть управляемым монолитом. Достаточно было одного идиота с оружием, чтобы разразился настоящий бой. Возможно, это и произошло. После русские начали грабить и Репнин с Левеном их не остановили, возможно и намеренно. Естественно, подобное поведение вызвало недовольство у местного населения, а может масштабы и были преувеличены — насколько я знал, русская армия сильно уступала в жестокости европейцам.
Тем не менее, Брюммер призвал шведов в помощь и собирался объявить о протекторате шведского короля над герцогством Гольштейнском. При таком раскладе, Абосское соглашение сразу же ставило русских в неловкое положение, так как этот договор Россия не нарушала и не жаждала очередной войны с северными соседями. Дания же, с попустительства России «решила защитить гольштейнский народ», беря за основу договоры пятнадцатого века, когда герцогство входило в состав Дании. Россия же, пограбив, договорилась с датчанами от имени меня, Петра Федоровича, ибо трепался на Совете о подобном варианте. Да и куда бы я делся? Засунули бы в золотую клетку и не давали выйти дальше парка — вот судьба моя за то, что я посмел бы противиться воле императрицы.
Теперь я жертва, которую обманули дикие русские, — жертва, у которой три с половиной миллиона рублей, о которых общество не должно знать. И нет, терзания отсутствуют, а вот радость от того, что теперь смогу не в долг заказывать ружья и пушки, а все в полном объеме оплатить, это хорошо.
В подобных раздумьях я и доехал до Ораниенбаума, где, как уже начинали говорить в обществе, был «молодой двор». Встречал меня Бернхольс и с десяток слуг, камердинер не поехал в Петергоф, а поспешил «домой», чтобы организовать и обед и комнаты, да и неприлично было бы мне приезжать без предупреждения. Та же Екатерина должна подготовится к встрече. И очень надеюсь, что Салтыков просто сбежит, иначе на одного камердинера у меня может стать меньше.
— А почему моя супруга меня не встречает? — задал я вопрос Бернхольсу.
— Ее Высочество, Великая княгиня ожидает Вас к ужину, — почти без акцента сказал гольштейнский камердинер.
Быстро зайдя к себе в комнаты приведя себя в порядок, направился в столовую. Я как-то предполагал, что комнаты наши с Катэ будут общие, но нет — разные.
— Ваше Высочество! — Екатерина изобразила книксен.
— Вышли все вон! Бернхольс проверь, чтобы никто не слушал, — выкрикнул я, присаживаясь за стол, дождавшись, когда двери закроются, я уже обратился к жене. — Говори все, что было, без утайки.
Екатерина Алексеевна некоторое время собиралась с мыслями, после, как будто «окунулась в омут с головой», начала рассказывать. В ходе этого повествования, я услышал, как бедную девушку обманом завлек обольститель в нежилой охотничий домик, от куда она, избежав изнасилования сбежала. И что она, наивная, даже не предполагала такую дерзость. Не забыла добавить, что ударила его, как только Салтыков набросился на милую и наивную.
— Катэ, я хочу тебе верить. Но ты сама пошла в тот дом, добровольно зашла, скорее всего, одумалась и убежала. Чего ты добивалась, тебе мало внимания, или это любовь к Салтыкову? Если любовь, то я могу дать развод и даже хорошее приданное — теперь я очень богат. Да и Салтыковы далеко не последние богачи в России. Что скажешь? — спокойным тоном сказал я.
— Я Ваша жена и чиста перед Вами, а впредь стану более осмотрительной. Я не желала быть с Салтыковым. Я была обозлена из-за Вашей связи с Краузе, но уже поняла, что это была глупость, Вы вольны поступать, как посчитаете возможным, — сказала Екатерина, а я ощутил, что хочу эту женщину, долгое воздержание и фантазии о самых приятных часах в интимной обстановке с Катэ будоражили мое молодое уже тренированное тело. Заглушить гормоны не мог даже скепсис и сдержанность от сознания взрослого многоопытного человека.
— Бенрнхольс, — крикнул я громко, чтобы камердинер точно меня услышал. — Позови Кондратия.
Через десять минут, которые прошли в молчании и поедании внеочередного для меня обеда или ужина, пришел Кондратий.
— Изыскать Сергея Салтыкова и сюда. Хоть по-доброму, хоть и силком, — скомандовал я и мой нукер без лишних слов и эмоций, направился исполнять.
— Вы же не собираетесь здесь устраивать скандаль? — озабоченно спросила Екатерина.
— Я лишь хочу добиться того, чтобы все знали, что мое — это ТОЛЬКО МОЕ. Катэ, я не галантный человек, который будет предоставлять свою карету жене, чтобы ей не было стыдно ехать на встречу с любовником из-за худого выезда [реальная история, произошедшая во Франции и одобренная европейским обществом]. Не приемлю я и домостроя, когда женщину прячут. Я хочу любить и быть, если не любимым, то уважаемым своей супругой, — сказал я, а сам подумал, что достаточно уже год беречь Екатерину, пора и беременеть, а не прерывать любовные утехи, грех это.
Ранее я посчитал, что девушка еще до конца не созрела, чтобы выносить ребенка без последствий. Но прошел год, Катэ еще больше расцвела и теперь можно подумать о наследнике. Если я об этом не подумаю, то, не дай Бог, задумается кто-то иной, какой-нибудь Сережка Салтык.
— Ваше Высочество, это немыслимо! — говорил разбитым в кровь ртом Сергей Салтыков.
— Я к Вашим услугам, сударь, — сказал я и жестом приказал отпустить руки обольстителю. — Вы мне назовете мне имена, кто надоумил Вас начать ухаживание за Великой княгиней, и перестанете гнусно распространять слухи о вашей амурной победе. Тогда я посчитаю, что все кончено и оставлю Вас при себе, все же Вы мой камердинер. Иначе не помогут и искренне мной уважаемые члены Вашей фамилии.
Я понимал, что делаю неправильно, что это нарушение всякого этикета, варварство чистой воды, но у меня же просыпается кровь Петра Великого, вот пусть и думают, правильно ли то, что современная идеология России идеализирует моего деда. Он-то и бороды рубил, и лупцевал своих ближних от души, с оттяжкой.
Хек! — я пробил по печени Сережки, чтобы не смел наставлять мне рожки.
— Я сам этого захотел, но надоумил меня человек Бестужева, — прохрипел Салтыков.
— Вот и хорошо, — унизительно для оппонента, я погладил того по голове. — Первое — Вы говорите о женской добродетели Екатерины Алексеевны, каетесь на исповеди в Казанском соборе, после работаете у меня верой и правдой. Если об этом разговоре кто-либо узнает, либо лишняя царапина появится у моих казаков, я найду для Вас порцию белладонны, или лично прирежу. На людях и я стану Вам благоволить. И женитесь на Матрене Балк, она хорошая девица, да и подарок от нас с Великой княгиней будет достойный.
Салтыков кивал, словно болванчик, соглашаясь на все, а я огорчался этому факту. Он либо сломлен и такой помощник мне не нужен, либо соглашается с камнем за пазухой, который метнет в мою сторону при первой возможности.
Салтыков быстро развернулся и уже в дверном проеме сделал вежливый поклон. Ушел. Я же стал раздевать взглядом свою жену.
— Катэ, никто, кроме тебя, но и ты должна понимать — муж вернулся с долгого похода. Наградите, сударыня, лейб-гвардейского драгунского полковника своим вниманием, — сказал я и, не обращая внимания на робкие возражения, понес молодую жену в спальню. Нужно запомнить этот день, возможно от него и следует отсчитывать девять месяцев.
Уверен, что ребенок, если мы сегодня его зачали, будет плодом любви. Я искренне любил в эти минуты свою Катэ, она, я это чувствовал, отвечала мне тем же. Была страстна и требовательна ко мне. Только тогда я скорее почувствовал, что измена не случилась и что есть шанс создать нормальную семью.