Подобравшись максимально близко к костру, возле которого трое солдат спали, а всего двое сидели и разговаривали на тему сложной службы, но хорошего питания, я знаком подал сигнал к атаке. Взметнулись пять фигур и выверенными движениями «выключили» и спящих и бодрствующих. Да, утром у них будет болеть голова, но несли бы службу лучше, не были столь легкой добычей.
Быстрыми перебежками обе группы, справившись со своими задачами, приблизились к дому, где должен был, по данным разведки, находиться Румянцев. За военным городком два дня велось наблюдение, казаки не были обнаружены. Вот и знали все, что нужно. Нет, все нужные для такого хулиганства, что сейчас происходит, данные и так были известны, не раз мы приезжали к егерям, но, если отыгрывать роль, до полноценно.
Возле дома полковника был еще один пост и разводящий офицер. Этот подпоручик оказался единственным, кто попытался дать отпор и увидел, а, может, и почувствовал атаку, но удар по затылку успокоил и его.
— Доброе утро, Петр Александрович! — сказал я, как только вошел в спальню командира полка.
— А? Что? Кто Вы? — сонный, но быстро приходящий в себя Румянцев всматривался в силуэт, который посмел прервать его сон.
— Сударь, соблаговолите следовать за нами, если условно Вы окажете сопротивление, то нам придется нести Вас на себе. Хотелось бы без рукоприкладства обойтись, — сказал я.
— Ваше Высочество? — изумленно спросил Румянцев, но развивать тему узнавания меня полковник не стал.
Уже через двадцать минут обе наши группы соединились за забором. Группа Кондратия нарисовала кресты на складах и арсенале. Моя же группа справилась с задачей похищения командира полка и выведения его за пределы лагеря условного противника.
— Без жертв? — спросил я.
— Так точно, без потерь и с нашей стороны и со стороны условного неприятеля, — отрапортовал хорунжий.
— Как видите, Петр Александрович, дюжина подготовленных солдат лишила боеспособности целый полк, узнала планы неприятия, его численность и все остальное у командира, — обратился я к полковнику Румянцеву.
— Но я не собирался разговаривать с неприятелем, — догадался, о чем идет речь Петр Александрович.
— Сударь, у каждого человека есть свой болевой порог, который он терпеть не сможет и только в неумелых руках допрашиваемый умрет, другие расскажут все, что потребуется, — сказал я, снимая капюшон накидки. — Жду от вас работы над ошибками и с докладом уже завтра пополудни. А сейчас, мы Вас проводим обратно через пост.
Пока шли к дороге, ведущей к военному городку, говорили о том, почему нам так просто удалось проникнуть в самое сердце, можно сказать, показательного полка, да еще который был предупрежден о вероятных сюрпризах. Теперь, когда самолюбие Румянцева задето, я был уверен, что организация службы охраны станет на порядок строже и эффективнее. Да, такими диверсиями, что мы условно совершили, в этом времени не балуются, считая подобное подлым, но все же возможным. Да и нам тренировка была в пользу. Само собой, я не собираюсь бегать диверсантом и этой ночью я больше проверил себя, могу ли считаться не телком, а бойцом, размялся и посмотрел на возможности моих казаков.
Уже в начале осени, как обещали донцы и яицкие старшины, прибудут казаки, которым и суждено было стать теми самыми диверсантами. А десяток Кондратия станет инструкторами у этих бойцов. И, как мне кажется, хорошими инструкторами. Пусть они еще и сами только учатся читать карту и тем более им далеко до ее составления, но не боги обжигают горшки, Петр Великий куда большие преобразования сумел провести.
Возвращаясь домой, я увидел не самый дорогой, мягко сказать, выезд. Уже повидавшая вида карета, запряженная двумя, пусть и ухоженными, но уже старыми лошадями, стояла у крыльца дома-дворца. Протиснуться так, чтобы не быть замеченным кучером или тем, кто на этой карете приехал, оказывалось задачей, возможно, сложнее, чем проникнуть в дом Румянцева в центре военного городка. Был вариант разбить окно, или еще более неприемлемые способы проникновения в дом, к примеру, взобраться по молниеотводу в открытое окно. Но осознал, что начинаю заигрываться, не отойдя от адреналинового всплеска во время ночной игры в диверсантов.
— Узнайте, кто в этой карете, — приказал я Кондратию, который выключил боевой режим и выглядел расслабленным. Однако, хорунжий снял накидку, в которой и направился к транспортному средству.
— Ух, черт лохматый, твою… — услышал я басовитый громкий голос и грохот от того, что сваливается Кондратий.
— Отставить! — закричал я, когда казак с суровой решимостью встал, чтобы покарать своего обидчика, но приказа не ослушался и замер.
Из кареты вылез высокий мужчина плотного телосложения, я бы сказал, медведь, если бы это не был величайший русский ученый за весь XVIII век. Уже солнце отвоевало свое место на небосклоне, и можно было отчетливо рассматривать холмогорского вундеркинда.
— Ох и скоры Вы на расправу, Михайло Васильевич! — улыбнулся я, но этот жест расположения оказал обратный эффект, так как лицо было вымазано в сажу.
— Э-э, — замялся ученый, не понимающий, какую модель поведения выбрать, явно не узнавая меня.
— Степан, воды подай умыться и мыла, не пойду же я в таком виде в дом, а то мадам Чоглакова с испугу родит восьмого дитя, — сказал я, а казаки, прекрасно уже ориентирующиеся в перипетиях «молодого двора» искрометно рассмеялись.
Пока я умывался, светило русской науки наблюдал за моими действиями. Я разделся по пояс, намылил тело и лицо черным мылом, потом меня окотили холодной водой, слуга принес свежую рубаху, и я ее одел. При этом величественности в моих действиях даже при наличии бурной фантазии, узреть было невозможно.
— Простите Михаил Васильевич, воевали нынче с полком егерей Румянцева, взяли его в полон, после вернули обратно в полк Петра Александровича, сейчас домой возвращаемся с викторией, — казаки рассмеялись, а после команды Кондратия, который оказался более тактичным, и понял неуместность нахождения рядом с Великим князем и его гостем, диверсанты-телохранители пошли к себе, в пристройку неподалеку от дворца.
— Я, Ваше Высочество, право, и не думал, что вы… — Ломоносов рассмеялся. — Что и взаправду взяли в полон Румянцева — это сына сподвижника Петра Великого Александра Ивановича Румянцева?
— Так и есть, впрочем, если Вы не против, пройдем в мой кабинет, мне есть что Вам сказать. Только не шумим, Екатерина Алексеевна еще, должно быть спит, у нее еще два часа сна. Пусть супруга спит — у нас будет больше времени пообщаться, признаться, удивлен безмерно столь ранним вашим приездом, я говорил про утро и слишком буквально поняли мои слова, — говорил я по пути ко дворцу, где на входе стоял слуга с графином чистой воды.
— Я по утрам бегаю, а после жажда изнуряет, вот я и приказал встречать меня с водой, — объяснял я Ломоносову свои пристрастия и занятия, пусть проникается, он идеализировал Петра Великого, не зная оного, может и мне преданно послужить надумает.
— Ваше Высочество… — начал говорить гениальный ученый, но я его перебил.
— Не чинясь, можете обращаться ко мне Петр Федорович, — попросил я.
— Петр Федорович, я, признаться, не поверил, уж простите простака, что это Вы изобрели столь важную для всего мира вещь, как молниеотвод. Иван Иванович Шувалов мне о том сказывал, и я уже давно мечтал иметь честь общения с Вами. И теперь верю, столь удивительный, уж простите, вьюнош, может и изобретателем быть, — высказался Ломоносов.
Я, было подумал, что обратись он ко мне прежнему, до исцеления в декабре 1744 года и этот «вьюнош», то бишь я, мог и терпение потерять. Но на этой встрече большее волнение, чем и сам ученый, испытывал именно что я, пусть и стараясь этого не показать. Подумать — сам Ломоносов!
— Давайте к делу, Михаил Васильевич, есть важный и, думаю, неотложный вопрос — добавки или присыпки, как будет угодно, при выплавке стали, — сказал я и посмотрел на реакцию великого ученого.
Он выглядел недоуменно. Ну, конечно, где выплавка стали и я — наследник с сомнительной репутацией, которая вроде бы и меняется, но стереотипы бывают весьма устойчивы.
— Вот Вам один состав — полторы доли от ста углерода, можно две доли, с добавлением от семи до девяти долей марганца.
— Простите, чего? — недоуменно спросил учёный.
И почём мне было знать, что его, марганца, ещё не открыли. Я знал, что этот элемент открыли в XVIII веке, но то, что этот век ещё и не перевалил за половину, упустил. Сложно мне придется в деле «просвещения» Ломоносова, надо как-то «открыться» с упором на божественную благодать.
— Это серый металл, мягкий, вроде как в черной магнезии он содержится. Китайцы знают о нем, — соврал я в последнем.
— Мы недооцениваем Китай и вообще Восток, — посетовал Ломоносов.
— Ещё как! Вот есть у них и метал, что можно назвать молибденом, он извлекается оксидом водорода из молибденовой кислоты, — продолжил я, уже осознав, что «откровениям» нужно дать хоть какое объяснение, китайцами во всем не прикрыться.
— Сплавы сии нужны России в ближайшее время, так как без хороших сплавов не может быть эволюции русского оружия. Потребно проработать задачу. Займитесь этим вопросом, и это скорее просьба. Осенью в Петербург приедут по моему приглашению наиболее видные промышленники в металлургии уже тогда нужно что-то предоставить им для дела, определить свойства каждого из сплава и дать рекомендации в применении. Поэтому лучшим образом можно поехать Вам с учениками, если таковые есть, либо в Петрозаводск, либо в Тулу. Бумагу выправить, уверен, поможет Иван Иванович Шувалов. Уже позже проверьте составы с добавлением хрома… — продолжал я, но по реакции ученого понял, что сказал что-то не то. — Что-то не так?
— Простите, Петр Федорович, хрома? Сей элемент мне не знаком [хром был открыт только в 1797 году, но сам Ломоносов описывал этот элемент в 1763 году, как «красная свинцовая руда»], - недоуменно сказал Ломоносов.
Я в этот момент растерялся окончательно и понял, что мои, отнюдь, не фундаментальные знания о металлах, столкнулись с тем, что химия и металлургия сейчас только начинают взаимодействие. Пришлось-таки наводить «тень на плетень» и корчить из себя просветленного, что владеет недоступными знаниями. Такой таинственный масон, или целованный Пресвятой Девой. Еще не раз придется м