— Что замолчал, дай уже доложиться и Бестужеву, будем разбираться, что там натворил племянник, зови и Петра Ивановича, да Воронцова, — указав направление, где был Бестужев, Елизавета отпила газированной воды, поражаясь ее необычному вкусу. Женщина могла гордиться своим родственником, если бы узнала, что и этот «лимонад» — детище племянника.
Петр Иванович Шувалов был обнаружен недалеко, в парковой беседке, где он в дружеской манере общался с вице-канцлером Воронцовым и… Степаном Федоровичем Апраксиным. Все знали, что они не могут переносить друг друга, но в публичной плоскости, особенно во дворце, демонстрировали поразительную игру в дружбу, только бы государыня не гневалась. Елизавета не позволяла склоки в ее присутствии, но вполне профессионально сталкивала людей из разных партий. И сейчас партия Бестужева, к коей относился Апраксин, переживала не лучшее время. Так, Степан Федорович так и не стал Президентом Военной коллегии, оставаясь ее заместителем, товарищем, но из Совета не был отозван. Привлечь же наследника, в какую из партий не особо удается, однако канцлер только сейчас увидел потенциал в Петре Федоровиче и искал подход и, судя по всему, нашел — увеличение финансирования армии. После такого, Петруша более благосклонно станет относиться к Бестужеву-Рюмину.
— Алексей Петрович, ты прочел бумагу, что тебе передал Александр Иванович Шувалов? — спросила императрица, как только до того скучавший канцлер преобразился и приблизился к Елизавете.
— Да, матушка, — отвечал Бестужев, лобызая руку императрицы. — Дозволено ли будет твоему слуге верному узнать, кто сей опус написал?
— Ты Алексей Петрович ответствовать сперва изволь, а после и спрашивать, — сказала Елизавета, выдергивая свою руку из цепких лап канцлера.
— Матушка, государыня, вот там пишется, что мы должны в своей политике оглядываться на возможный удар в спину от Англии. Ну как же такое возможно? Англия — главный наш торговый союзник, миллион и еще шестьсот тысяч рублей от коммерции с ними. А делить что? В колонии их мы не лезем, на море не соперничаем, — говорил канцлер, наливая себе рюмку водки, которую поставили на столик императрицы, видимо, специально для Бестужева.
— Австрия? — спросила Елизавета, допивая газированную воду.
— Ну как, Ваше Величество, Австрийцы предадут нас в случае войны с Фридрихом? Эта война больше им нужна. Если станем побеждать, то мир с Пруссией заключат и подставят нас, а коли нас бить станут, так они уличат момент и тако ж свою выгоду примут. А с Османской империей, коли война выпадет, не станут за нас кровь лить, — вновь критиковал записку Петра Федоровича Бестужев.
— Ты только ругать записку ту станешь, али в ней и разумное есть? — спросила Елизавета, которая ждала более основательной оценки.
— Ну, отчего же, я тако ж мыслю, что с Османской империи придется драться, но через тридцать лет, не раньше. Турки пока не готовы к войне, там сейчас власть все делят, а держава худеет, — Бестужев залил в себя новую порцию водки.
— Так там и пишется, что бить нужно по османам, пока они не переобучились воевать под европейский лад, да пока там порядку нет. Сам подумай, канцлер, у нас сколько людишек? Восемнадцать миллионов? А у османов восемнадцати миллионов и не хватает до ста миллионов. Да и земли у них богатые и европейцы поддержат турку — французы с ними дружат. Так нужно ждать, пока усилятся? Вот в той записке и написано, а я считаю, что разумно то, — коли Фридриха разобьем, то французы, или англы, да и сами австрийцы подговорят османов и помогут им напасть на нас. Крымчаки изнов напали в диком поле на православных людишек и успели сбежать. Сербы переселяются в Малороссию и уже там на них нападают и по наущению крымчаков. А земли добрые пахать не можем, — Елизавета махнула рукой. — Да не о том, с прусским мужеложцем воевать придется — это он сокрушает европейское спокойствие. Армия наша не готова, английские каперы опять потопили наш торговый корабль. Не хотят твои любимые англы, чтобы русский купец сам торговать к ним ехать. Почто к нам тогда приезжают, а мы их не топим? Знамо же дело, что каперы те были англами, даже, ежели Георг и говорит, что не причастен. Готовь дипломатию русскую на то, что мы будем воевать в Европе, но только так, чтобы не стать один на один с Фридрихом, а то, коли разобьем мужеложца, то ни пяди земли австриякам не отдам. С англами дружи, но и скажи, что флот новый будет провожать русских купцов, пока Англия не отзовет каперские патенты у своих ушкуйников. И что там по киргизам?
— Мне пришло письмо от части родов киргизских, они обвиняют нас в том, что мы нарушили мир в тех окраинах. Говорят о том, что они все силы тратят на противление джунгарским ордам, Батыем нам грозят, но и мира запрашивают, — отчитывался Бестужев, понимая, что императрица теряет интерес и начинает нервничать от затягивающегося разговора.
— Батыем грозят? — Елизавета зло посмотрела на канцлера. Этот взгляд знали все приближенные к Ее Императорскому Величеству, и он появляется только во время крайней раздраженности. — Прав Петруша, отогнать нужно тех людоловов. Видано ли, чтобы тысячу моих подданных в рабство уводили. Нам крымчаков мало? Отправь им письмо с тем, чтобы или покорились, или всю мощь русской армии изведают, а не только одной дивизии с казаками, да башкирами.
— Наши войска одержали уже ряд побед над отрядами киргизов, собрать большое войско степняки не могут, так как оголятся в войне с джунгарами. Но они пойдут на уступки, это письмо — приглашение к переговорам. Думаю, киргизы боятся, что мы обложим их большой данью, но это нам не нужно.
— Вот и действуй, Алексей Петрович. А еще я поняла, что начинания Петра Федоровича действенны. Я дозволяю открыть журнал ему и благоволю к его решениям в Военной коллегии. А тебе помочь отроку и остановить, коли глупости чинить станет. И изыщи за этот год миллион рублей, чтобы покрыть личные траты наследника на армию и флот. Все, Алексей Петрович, иди, — Елизавета устало растеклась по креслу и взяла бокал с вином. Ее утомили государственные дела.
Петербург.
1 августа 1746 г.
— К Вам господин Степан Иванович Шешковский, — сообщил мне Савелий, когда я читал отчет о боевых действиях на Южном Урале.
— Проси! — ответил я секретарю и отложил два листа румянцевского отчета.
— Ваше Высочество! — в мой рабочий кабинет вошел мужчина среднего роста, среднего телосложения, в средней по качеству и стоимости одежды — все среднее, кроме цепкого, внимательного, взгляда.
Умный, но не богатый. Не тушуется высокого присутствия. Я вспомнил об этом человеке, когда перебирал в уме всех в будущем должных подняться в социуме. Среди прочих Потемкиных и Паниных, я вспомнил о приемнике Александра Шувалова в деле тайного политического сыска. И это и был Шешковский. Всплыли положительные отзывы о его работе, скрупулёзности и высокой работоспособности. А мне нужен человек, которому можно поручить важное, и после только спросить о выполнении поручения, а не бегать нянькой. Там, в иной жизни, я подбирал таковых, осуществляя лишь стратегическое руководство. В этом мире больше приходится самостоятельно что-то делать, замыкаться на одной проблеме, в то время, как направлений для деятельности очень много.
— Степан Иванович, как Вам служба в Тайной канцелярии? — спросил я у Шешковского, желая проверить этого человека в проницательности.
— Спасибо, его сиятельство граф Александр Иванович Шувалов, хороший руководитель и благодетель, — Шешковский посмотрел на меня, что-то для себя прояснил. — Ваше Высочество, Вы хотите предложить мне работать у Вас?
— Вы, действительно, проницательны. Как догадались? — спросил я.
— Я мог бы много придумать тому причин, чтобы повысить свою значимость, но об этом разговоре меня предупредил граф Шувалов Александр Иванович, — с неизменной мимикой отвечал Шешковский.
— И он разрешил Вам перейти ко мне на службу, а Вы станете ему рассказывать о том, чем же именно занимается наследник российского престола. Я же прав? — без изменения тона спросил я.
Степан Иванович чуть заметно дернулся, что вызвало внутри меня усмешку, но маску с лица я не снял. Шешковский немного помялся, решаясь, а следом сказал:
— Да Ваше Высочество — это было условием перехода к Вам на службу. Признаться, мне это самому не нравится, однако, граф делает свою работу, — посмотрев прямо мне в глаза, продолжил. — Я хотел бы работать с Вами, уже слышал о тех мерах, что Вы принимаете для порядка и отчетности в Военной коллегии. Готов участвовать в этом.
— Расслабьтесь, сударь, можете рассказывать Александру Ивановичу то, что посчитаете нужным, но после того, как Вы мне озвучите то же самое. Мне скрывать нечего, я хочу уменьшить смерти солдат, не столько победить противника в бою, сколько принудить его проиграть войну. А это не только поле боя, это обозы, честность интенданта, медикусы в полках, форма теплая и удобная, учения и сжигание пота при этом, тысячи пудов пороха, грамотное командование, чтобы переиграть всех. И для этого нужно проделать очень много работы. И у Вас, пожалуй, будет самая… сложная ее часть. Вы со мной? — спросил я, и, увидев у Шешковского признаки соглашательства, не дал ему высказаться. — Я предлагаю уже сегодня возглавить вам фискальную комиссию Военной коллегии. У Вас в подчинении уже семь человек, и им не хватает Вашего опыта работы в Тайной канцелярии. При этом мы будем с Вами говорить о том, как вести учет, какие бумаги и в какой форме нужно будет предоставлять мне, что именно Вы можете сделать для изменения ситуации. Для сопровождения Вам будет предоставлена охрана в дюжину казаков, которые учились ремеслу защиты персоны. Еще Вы станете делать то, что и Тайная канцелярия, но в моей коллегии.
— Для меня честь служить под Вашим началом, — выдал фразу Шешковский и она не звучала пафосно, я поверил.
— Подойдите к Савелию и получите предписание и договор, который Вы подпишите. Я подготовил его лично, ознакомьтесь со своими обязанностями и приступайте к работе. Если будете стеснены в средствах, сможете получить часть своего довольствия завтра, размер же его прописан в договоре, — сказал я и сделал вид, что разговор закончен, Шешковский это понял и, поклонившись, ретировался.