В этом городе было поле, где держали диких быков, как это часто бывает в приморских городах, и у местной молодежи был обычай показывать свою гибкость и смелость в схватках с этими животными; они метали в них дротики и прыгали через них. Минея очень обрадовалась, увидев быков, и пожелала испытать свое мастерство. Таким образом, я впервые увидел, как она танцует среди диких быков; ничего подобного этому мне никогда еще видеть не приходилось, и у меня душа замирала, пока я смотрел на это. Ибо дикий бык — самое ужасное из всех животных, даже хуже слона, который смирен, пока его не разозлили, а рога у него длинные и острые, как шило. Одним ударом он пронзает человека или подбрасывает его высоко в воздух и топчет его ногами.
Но Минея танцевала перед быками в одном лишь тонком одеянии и легко отпрыгивала в сторону, когда они, нагнув голову, кидались на нее с ужасным ревом. С разгоревшимся лицом и со все возрастающим волнением она сбросила с головы серебряную сетку, так что ее волосы развевались на ветру. Она танцевала так стремительно, что глаз не мог уследить за всеми ее движениями, когда она подпрыгивала между рогами нападающего животного, крепко ухватившись за них, а затем, оттолкнувшись ногами от его лба, бросалась вверх, делая сальто, чтобы усесться к нему на спину. Я глядел как зачарованный на ее представление, и, наверно, она сознавала это и выделывала такие номера, которые казались бы мне прежде немыслимыми для человеческого существа. Глядя на это, я обливался потом и не мог усидеть спокойно, а занимавшие скамьи позади меня ругали меня и дергали меня за накидку.
Когда она возвращалась с поля, ей громко хлопали. На шею и на голову ей надели гирлянды, и другие молодые люди поднесли ей чашу с разрисованными изображениями красных и черных быков. Все восклицали:
— В жизни не видели мы ничего подобного!
А морские капитаны, побывавшие на Крите, сказали, выдыхая винные пары:
— Даже на Крите, пожалуй, такого не увидишь.
Но она подошла и прильнула ко мне, и ее тонкое платье было мокрым от пота. Она прильнула ко мне, и каждый мускул ее крепкого стройного тела дрожал от усталости и возбуждения. Я сказал:
— Я никогда не видел никого подобного тебе.
Мое сердце сжалось от скорби, ибо теперь, увидев ее танец перед быками, я понял, что они стоят между нами как некое заклятие.
Вскоре после этого в порт прибыл корабль с Крита; он не был ни слишком мал, ни слишком велик, и у капитана не было дурного глаза. Он говорил на родном языке Минеи, и она сказала мне:
— Этот корабль благополучно доставит меня домой, к моему богу, так что теперь ты охотно оставишь меня, потому что я принесла тебе много хлопот и потерь.
— Ты очень хорошо знаешь, Минея, что я поеду с тобой на Крит.
Она взглянула на меня глазами, подобными морю, залитому лунным светом; губы ее были накрашены, а глаза подведены, брови тонко начертаны черными полосками.
— Не знаю, зачем тебе ехать со мной, Синухе, ведь корабль благополучно доставит меня прямо домой, и больше ничего дурного со мной не случится.
— Ты знаешь это не хуже меня, Минея.
Она сжала мне руку своими длинными гибкими пальцами и вздохнула.
— Мы через многое прошли вместе, Синухе, и я видела такое множество людей, что моя родная страна померкла в моей памяти, как какой-то прекрасный сон, и я не тоскую о моем боге, как прежде. Поэтому я откладывала это путешествие под пустыми предлогами, как ты хорошо знаешь, но, снова танцуя перед быками, я поняла, что умерла бы, если бы мне пришлось тебе отдаться.
— Да-да, я знаю. Все мы прошли через это; это скучная, бессмысленная и часто повторяющаяся история. Я не собираюсь похитить твою невинность, ибо из-за этого не стоит досаждать твоему богу. Любая рабыня может дать мне то, в чем ты отказываешь мне, это не составляет никакой разницы, как говорит Капта.
Тут ее глаза засверкали, как кошачьи глаза в темноте; она впилась ногтями мне в руку и прошипела:
— Поспеши тогда найти свою рабыню, ибо мне тошно от тебя. Убирайся сейчас же к грязным портовым девкам, которых ты так желаешь, но помни, что после этого я знать тебя не захочу и, может быть, даже проткну тебя твоим собственным ножом. Ты тоже можешь воздержаться от того, от чего могу воздержаться я.
Я улыбнулся ей.
— Никакой бог не запрещал мне этого!
— Я запрещаю тебе это — и только посмей явиться ко мне потом!
— Успокойся, Минея, ибо, право же, мне это очень надоело. Нет ничего более однообразного, чем наслаждаться с женщиной, и, уже испытав это, я не чувствую никакого желания повторять этот опыт.
Но она снова вспыхнула и сказала:
— Твои слова оскорбляют во мне женщину, и я думаю, что некоторые не показались бы тебе однообразными.
Я убедился, что ничем не могу ей угодить, хотя старался изо всех сил. В ту ночь она не легла, как обычно, рядом со мной, а забрала свою циновку в другую комнату и укрылась с головой, чтобы уснуть.
Я позвал ее:
— Минея! Почему ты не греешь меня? Ты ведь моложе, чем я; ночь холодна, и я дрожу.
— Это неправда, потому что мое тело горит, как в лихорадке, и я не могу дышать в этой удушливой жаре. Я предпочитаю спать одна, а если тебе холодно, вели принести в свою комнату жаровню или положи рядом с собой кошку и не беспокой меня больше.
Я подошел и дотронулся до нее, тело ее горело, и она дрожала под шерстяным одеялом. Я сказал:
— Ты, может быть, больна. Позволь мне позаботиться о тебе.
Она ударила меня и оттолкнула, сказав:
— Убирайся сейчас же! Я не сомневаюсь, что мой бог вылечит меня.
Но немного погодя она сказала:
— Дай мне что-нибудь, Синухе, или сердце мое разобьется.
Я дал ей успокоительное средство, и она наконец заснула; но я бодрствовал, пока в порту на тусклом рассвете не залаяли собаки.
И вот наступил день отъезда, и я сказал Капта:
— Собери наши пожитки, ибо мы собираемся сесть на корабль, идущий к острову Кефтью — это остров Минеи.
— Я так и думал, но не рвал на себе одежду, потому что тогда мне пришлось бы чинить ее, и не стоит посыпать голову пеплом из-за такого вероломного человека, как ты! Разве ты не поклялся, когда мы покинули Митанни, что мы никогда не отправимся в море? Однако я покоряюсь и не скажу ничего; я не буду даже рыдать, чтобы мой единственный глаз не ослеп, так горько я уже рыдал из-за тебя в тех странах, куда нас завело твое безумие. Я только скажу сразу, чтобы избежать последующих ошибок, что это мое последнее путешествие — так говорит мой желудок. Но я не стану даже упрекать тебя, ибо мне внушает отвращение один твой вид и запах лекарств, исходящий от тебя. Я сложил вместе наши вещи и готов к отъезду, ибо без скарабея ты не сможешь решиться сесть на корабль, и без скарабея я не могу надеяться попасть сухим путем в Смирну и сохранить мою жизнь. Поэтому я отправлюсь со скарабеем и либо умру на борту, либо утону вместе с тобой в море.
Я дивился благоразумию Капта, пока не узнал, что он расспросил моряков в гавани насчет средств от морской болезни и купил у них волшебные талисманы. Перед нашим отплытием он привязал себе на шею эти предметы, туго затянул пояс и выпил возбуждающую травяную настойку, так что его глаз выкатился, как у вареной рыбы, когда он ступил на борт. Он хриплым голосом попросил жирной свинины, которая, как уверили его матросы, была самым лучшим средством от морской болезни, улегся на свою койку и заснул, зажав в одной руке свиную лопатку, а в другой — скарабея. Владелец порта, получив нашу глиняную табличку, попрощался с нами; затем гребцы взялись за весла и повезли нас из бухты.
Так началось наше путешествие на Крит. Капитан принес в своей каюте жертву богу моря и другим богам, затем отдал приказ поднять парус; судно накренилось и стало рассекать воду, а меня замутило, ибо берег скрылся из глаз. Впереди были только бесконечные катящиеся волны.
Книга VIIIОбитель мрака
1
Перед нами простиралось безграничное море, но я ничего не боялся, ибо Минея была со мной, Минея, которая вдыхала морской воздух и снова была самою собой, с лунным светом в глазах. Она стояла на носу, наклонясь вперед так, словно хотела ускорить ход судна, и впивала морской воздух. Над нами было голубое небо и сияющее солнце; ветер был не слишком сильный, но свежий и ровный и дул с правого румба — капитан сказал что-то в этом роде. Привыкнув к движению корабля, я не страдал от тошноты, хотя страх перед неизведанным охватил мое сердце, когда к концу второго дня нашего путешествия последняя из белокрылых птиц, кружащихся над нами, покинула судно. Вместо этого стая дельфинов морского бога сопровождала нас, их гладкие спины блестели, когда они кувыркались в воде. Минея громко кричала и звала их на своем языке, ибо они принесли ей привет от ее бога.
В море мы были не одни; мы видели критский военный корабль, чей корпус был увешан медными щитами и который спустил свой вымпел, увидев, что мы не пиратское судно. Капта поднялся со своей койки, почувствовав, что он уже может стоять, и беседовал с матросами, хвастая своими путешествиями в разные страны. Он рассказывал о своей поездке из Египта в Смирну, о шторме, сорвавшем парус с мачты, и о том, как он и капитан были единственными людьми на борту, которые могли есть, тогда как остальные лежали на палубе, стонали и их выворачивало наизнанку. Он говорил также о страшных морских чудовищах, появляющихся в дельте Нила и заглатывающих любую рыбачью лодку, которая осмелилась зайти слишком далеко в море. Матросы отвечали ему тем же и описывали некие столбы на самом краю океана, поддерживающие небо, рассказывали о девушках с рыбьими хвостами, которые подстерегали мореходов, напускали на них чары и соблазняли их. Они говорили о морских чудовищах, от которых у Капта на голове волосы вставали дыбом, и он прибегал ко мне с посеревшим лицом и вцеплялся в мою накидку.
Минея с каждым днем становилась все радостнее. Ее волосы развевались на ветру, а глаза были подобны лунному свету на воде, и она была так стройна и прекрасна, что у меня ныло сердце, когда я смотрел на нее и вспоминал о том, что скоро уже мы расстанемся. Возвращение в Смирну или в Египет без нее казалось мне бессмысленным. Я чувствовал горечь во рту, думая о том времени, когда она не будет уже держать меня за руки или прижиматься ко мне и когда я уже не увижу ее больше. Капитан и команда стали относиться к ней с глубоким благоговением, узнав, что она танцевала перед быками и что ей