Я сказал, что никогда так о ней и не думал, но я ушел, а слова ее остались со мной, ибо я был всего-навсего человек. Но меня душило воспоминание о резне, и я вкусил безумие ненависти, так что стал бояться самого себя. Я вспомнил храм кошки и дом подле него, хотя время словно занесло песком эти воспоминания. Но в эти дни ужасов мертвые восстали из своих могил, и я вспомнил моего отца Сенмута с его добротой и мою милую мать Кипу; при мысли о них я почувствовал во рту вкус крови.
В это время в Фивах уже не было богатых или знатных, которым было опасно ходить по улицам, и мне понадобилось бы только нанять нескольких солдат, чтобы осуществить мою цель, но я пока еще не знал, какова моя цель.
На пятый день среди командиров Пепитатона началось замешательство, ибо солдаты больше не повиновались звукам рогов и оскорбляли на улице своих начальников, выхватывая у них их золотые бичи и ударяя их по коленям. Командиры отправились к Пепитатону, которому надоела солдатская жизнь и не хватало его кошек, и уговорили его просить аудиенции у фараона, сказать ему всю правду и снять с себя воротник военачальника. Так что на пятый день посланцы фараона прибыли ко мне в дом, чтобы призвать к фараону Хоремхеба. Хоремхеб подобно льву поднялся со своего ложа, умылся и оделся и пошел с посланными, ворча про себя и заранее обдумывая все, что он выскажет фараону. Теперь даже власть фараона поколебалась, и никто не знал, что произойдет завтра.
Фараон спросил его:
— Ты низвергнешь Амона?
Хоремхеб ответил:
— Поистине ты одержимый. Но после всего, что произошло, Амон должен пасть, чтобы спасти величие фараона. Поэтому я низвергну его, но только не спрашивай, как это будет сделано.
Фараон сказал:
— Ты не причинишь зла его жрецам, ибо они не ведают, что творят.
Хоремхеб ответил ему так:
— Поистине надо бы вскрыть тебе череп, ибо ясно, что ничто другое тебя не исцелит. И все же я исполню твое приказание ради того часа, когда я прикрыл твое ослабшее тело своим плащом.
Тогда фараон заплакал и отдал ему свою плеть и свой жезл на трехдневный срок. Как все это было, я знаю только со слов Хоремхеба, а он по солдатскому обыкновению был склонен преувеличивать. Как бы то ни было, он вернулся в город в позолоченной колеснице фараона и проехал по всем улицам, окликая солдат по имени. Он отобрал из них самых надежных и приказал протрубить сбор, созывая людей под их знамена: у одних — соколов, у других — львиных хвостов. Вопли и завывания доносились с мест постоя, и дюжины палок изломались в щепы в руках истязателей, которые жаловались потом, что у них заболели плечи и что они никогда еще не знали такой работы. Хоремхеб послал своих лучших людей патрулировать улицы, хватать каждого не подчинившегося сигналу труб и тащить его на порку; многим, чьи руки и одежда были в крови, отрубали головы в присутствии их товарищей. Когда взошел день, все отребье Фив разбежалось по своим норам, как крысы, ибо каждого застигнутого при краже или грабеже пронзали копьем на месте.
Хоремхеб созвал также всех строителей города и повелел им снести дома богачей и сломать корабли, чтобы добыть брусья, и послал рабочих готовить тараны и осадные башни, так что стук молотков раздавался всю ночь Но все шумы заглушались воплями нубийцев и шарданов, которых пороли плетью, и этот звук был сладок жителям Фив.
Хоремхеб не терял времени попусту на переговоры со жрецами, но, как только рассвело, он отдал распоряжение своим командирам. Осадные башни были размещены в пяти местах вокруг стен храма, одновременно тараны загрохотали по храмовым воротам. Никто не был ранен, ибо солдаты накрылись своими щитами. Жрецы и храмовая стража не могли устоять против решительной и хорошо организованной атаки. Они распылили свои силы и в панике бегали у стен туда и сюда, тогда как снизу со дворов храма доносились крики испуганных людей, собравшихся там. Когда верховные жрецы увидели, что врата поддаются и что негры взбираются на стены, они велели трубачам протрубить перемирие, чтобы спасти жизнь людей. Они полагали, что Амону было принесено достаточно жертв, и хотели сохранить уцелевших верующих на будущее. Так что врата отворились, и солдаты дали скопищу людей возможность спастись, как было приказано Хоремхебом. Люди бежали, призывая Амона, и рады были укрыться по домам, ибо возбуждение улеглось и они поистине устали, оставаясь так долго во дворах храма под палящим солнцем.
Таким образом Хоремхеб овладел внешними дворами, кладовыми, конюшнями и мастерскими храма без больших потерь. Обитель Жизни и Обитель Смерти тоже перешли под его контроль, и он послал врачей из Обители Жизни в город оказать помощь больным, но не стал вмешиваться в дела Обители Смерти, ибо все находящиеся там стоят особняком и неприкосновенны, что бы ни происходило во внешнем мире. В большом храме жрецы и стража сопротивлялись до последнего, защищая святая святых; жрецы чарами и зельями укрепили стражей, чтобы они бились насмерть, не чувствуя боли.
В большом храме сражение продолжалось до ночи. К этому времени околдованная стража уже была вся убита вместе с теми жрецами, которые оказывали вооруженное сопротивление, и остались только жрецы высшей ступени, собравшиеся в святилище вокруг своего бога. Хоремхеб отдал приказ остановить сражение и послал людей подобрать убитых и бросить их в реку.
И тогда, подойдя к жрецу Амона, он сказал:
— Я не веду войну против Амона, ибо поклоняюсь Гору, моему Соколу. Тем не менее я должен подчиниться приказу фараона и свергнуть вашего бога. Не будет ли лучше для вас и для меня, если в святилище совсем не окажется изображения, над которым могли бы надругаться солдаты? Ибо я не хочу совершить святотатства, хотя моя присяга обязывает меня служить фараону. Подумайте над моими словами; я предоставляю вам время по водяным часам. После этого вы сможете уйти с миром, и никто не поднимет на вас руку, ведь я не ищу вашей смерти.
Эти слова были приятны жрецам, которые только что были готовы умереть за Амона. Они оставались в святилище все отмеренное водой время. А затем Хоремхеб своей рукой сорвал занавес, закрывающий святилище, и выпустил жрецов. Когда они ушли, святилище было пусто, изображение Амона исчезло. Жрецы поспешили разбить его и унесли обломки под своими плащами, чтобы иметь возможность потом объявить о чуде и утверждать, что Амон все еще жив. Хоремхеб повелел опечатать все кладовые и собственноручно опечатал подвалы, где было спрятано золото и серебро. В этот же вечер каменщики принялись стирать имя Амона на всех статуях и надписях. В течение ночи Хоремхеб очистил площадь от трупов и расчлененных тел и разослал людей тушить пожары, которые все еще пылали в некоторых кварталах города.
Когда самые богатые и знатные фиванцы узнали, что Амон свергнут и что восстановлены мир и порядок, они облеклись в лучшие одежды, зажгли светильники перед своими домами и вышли на улицы праздновать победу Атона. Придворных, которые прятались в золотом дворце фараона, теперь переправили через реку в город. Вскоре небо над Фивами зарделось от праздничных факелов и светильников, а люди разбрасывали на улицах цветы и кричали, и смеялись, и обнимались. Хоремхеб не мог ни запретить им потчевать вином шарданов, ни помешать знатным дамам обнимать нубийцев, несших на концах своих копий бритые головы убитых ими жрецов. В эту ночь Фивы ликовали во имя Атона. Во имя Атона все было дозволено, и не было различий между египтянами и неграми. Об этом свидетельствовало то, что придворные дамы приводили нубийцев к себе домой, сбрасывали свои новые летние наряды и упивались мужественной силой черных и терпким запахом крови от их тел. А когда раненый храмовый сторож отполз от стены на открытое место, призывая в бреду Амона, ему размозжили голову о камни мостовой, и дамы радостно плясали вокруг его трупа.
Все это я видел воочию и, видя это, стиснул голову руками, безразличный ко всему происходящему. Я думал о том, что никакой бог не исцелит людей от их безумия. Я побежал в «Хвост крокодила» и со словами Мерит, запечатленными в моем сердце, позвал солдат, стоявших там на страже. Они повиновались мне, ибо видели меня в обществе Хоремхеба, и я повел их сквозь эту бредовую ночь, мимо веселых людей, пляшущих на улицах, к дому Нефернефернефер. И там тоже горели факелы и светильники, и из этого дома, не тронутого грабителями, на улицу доносился шум пьяного веселья. Остановившись там, я ощутил дрожь в коленях и дурноту.
Я сказал солдатам:
— Таков приказ Хоремхеба, моего друга и царского военачальника. Войдите в дом, и там вы увидите женщину, у которой надменная осанка и глаза, подобные зеленым камням. Приведите ее ко мне, а если она будет сопротивляться, ударьте ее по голове древком копья, но не причиняйте ей вреда.
Солдаты бодро вошли в дом. Вскоре оттуда, пошатываясь, вышли испуганные гости, а слуги стали звать стражу. Мои люди быстро вернулись с фруктами, медовыми пряниками и кувшинами вина в руках и привели с собой Нефернефернефер. Она вырывалась, и они ударили ее древком копья, так что ее гладкая голова была окровавлена, а парик соскользнул с нее. Я положил руку ей на грудь, и кожа ее была гладкой, как теплый бархат, но мне казалось, что я трогаю змею. Я ощутил биение ее сердца и понял, что она невредима, но все же я закутал ее в темный плащ, как заворачивают тела, и поднял ее в носилки. Стражники не стали вмешиваться, видя, что со мной солдаты. Они проводили меня до входа в Обитель Смерти, а я покачивался в носилках, держа в объятиях бесчувственное тело Нефернефернефер. Она была все еще прекрасна, но мне казалась отвратительнее змеи. Так мы продвигались сквозь разгульную ночь к Обители Смерти, а там я дал солдатам золота и отпустил их, а также отослал и носилки.
Держа на руках Нефернефернефер, я вошел в Обитель и сказал мойщикам трупов, встретившим меня:
— Я принес вам тело женщины, которое я нашел на улице; не знаю ни имени ее, ни семьи, но полагаю, что ее драгоценности вознаградят вас за труды, если вы навечно сохраните ее тело.