— Неужели ты пойдешь съ нимъ драться? спросилъ испуганно дядя. — Вѣдь ты знаешь, Эмми, бѣдная наша Эмми…. - и онъ не договорилъ.
— Зачѣмъ драться? намъ нужно правды отъ него добиться, — отвѣчалъ Филиппъ. — Я такъ и сестрѣ писалъ. Дѣлай Гэй съ своей стороны, что хочетъ, я же на свою совѣстъ его смерти не беру.
— Такъ ты вѣрно слышалъ, что онъ хочетъ что нибудь сдѣлать?
— Нѣтъ; я даже полагаю, что онъ теперь одумался и не рѣшится вызывать меня на дуэль. Сестра и я, мы не можемъ объяснить себѣ одного, почему онъ именно насъ двухъ обвиняетъ въ этой исторіи. Мнѣ особенно досталось отъ него въ то утро, о которомъ пишетъ сестра. — Филиппъ прочелъ отрывокъ письма Маргариты, гдѣ она описывала сцену бѣшенства Гэя, и передавала слово въ слово рѣзкія его выраженія на счетъ дяди и ея брата. Конечно, она не удержалась, чтобы не преувеличить всей исторіи, а что всего хуже, мистриссъ Гэнлей скрыла отъ Филиппа, что она все это подслушала, сама стояла, лѣстницѣ, и вышло такъ, какъ будто бы Гэй, забывъ всякое приличіе, въ ея присутствіи отдѣлалъ мистера Эдмонстона и Филиппа напропалую. Послѣдней фразой она глубоко уязвила мистера Эдмонстона. Его слабая сторона была въ томъ, чтобы слыть за человѣка съ тонкимъ, здравымъ смысломъ и съ строгими правилами, и вдругъ Гэй, котораго онъ любилъ и берегъ, какъ своего сына, позволяетъ себѣ давать ему оскорбительныя прозвища! Онъ былъ дотого уничтоженъ, что, не говоря ни слова, залпомъ проглотилъ рюмку вина, и тихо замѣтилъ:- «Никогда этого не ожидалъ!» Онъ долго волновался. «Если уже Гэй позволилъ себѣ такъ выразиться на мой счетъ, — говорилъ онъ съ жаромъ:- я всему теперь повѣрю, и что онъ меня обманываетъ, и что онъ надъ Эмми водшутилъ, словомъ всему, всему дурному….»
Филиппу пришлось уже успокоивать дядю, и брать сторону Гэй, что, конечно, было очень благородно съ его стороны, потому что онъ зналъ, что Гэй и его не пощадилъ. Поздно вечеромъ кончилась ихъ конференція. Дядя написалъ слѣдующее письмо:
«Любезный сэръ Гэй. Такъ какъ вы отказываетесь быть со мной откровенны, не смотря на то, что я имѣю полное право этого требовать, и такъ какъ вы всячески уклоняетесь отъ объясненія со мной, да кромѣ того, позволяете себѣ еще употреблять дерзкія выраженія на счетъ меня и моего семейства, — я имѣю основаніе предполагать, что вы не желаете уже быти приняты на прежней, короткой ногѣ въ Гольуэлѣ. Повторяю вамъ, что я, какъ законный опекунъ вашъ, буду постоянно слѣдить за вашимъ поведеніемъ, и по возможности стану удерживать васъ на томъ гибельномъ пути, по которому вы идете; но другихъ сношеній между вами и моимъ семействомъ быть уже не можетъ.
Лошадь ваша будетъ отослана завтра же въ Рэдклифъ.»
Преданный вамъ
«К. Эдмонстонъ.»
Письмо было гораздо рѣзче, чѣмъ Филиппъ этого ожидалъ, но дядя на этотъ разъ долго не соглашался переписать его. Наконецъ, нѣкоторыя выраженія были имъ измѣнены, и Филиппъ успокоился, потому что содержаніе втораго письма было гораздо уже сдержаннѣе и логичнѣе.
Они такъ долго провозились за сочиненіемъ отвѣта Гэю, что Филиппу поневолѣ пришлось ночевать у нихъ въ Гольуэлѣ. Когда всѣ разошлись, мистеръ Эдмонстонъ вошелъ въ уборную жены, которая сидѣла тамъ одна, у камина. Дверь въ комнату Чарльза была тщательно заперта.
— Ну, — сказалъ мужъ: — ты можешь объявить Эмми, что между нею и Гэемъ все кончено. Слава Богу, она во-время спасена. Вотъ, что значитъ рѣшать дѣло въ моемъ отсутствіи!
Это было только начало его проповѣди. Затѣмт, посыпались упреки на Гэя, жалобы на свою снисходительность, сожалѣніе, что Эмми допустили привязаться къ такому недостойному человѣку, и вся эта іереміада длилась очень долго. Кроткая мистриссъ Эдмонстонъ покорно выслушала его, въ надеждѣ, что утро вечера мудренѣе, и что завтра мужъ ея, вѣроятно, будетъ спокойнѣе. Но утромъ онъ твердилъ тоже самое; онъ говорилъ, что Эмми должна положительно отказаться отъ Гэя, а на послѣдняго несъ цѣлыя горы обвиненій. Жена вздумала-было защищать молодаго Морвиля, но мистеръ Эдмонстонъ просто крикнулъ на нее за это. Дѣло въ томъ, что Филиппъ между разговоромъ намекнулъ какъ-то дядѣ, что въ глазахъ тетки Гэй безукоризненъ; этотъ намекъ пришелъ на память мистеру Эдмонстону въ минуту объясненія его съ женой, и онъ не далъ ей даже заикнуться о Гэѣ. Дѣлать было нечего, слѣдовало приготовить Эмми къ удару. Свиданіе матери съ дочерью произошло въ уборной, въ этомъ центрѣ всѣхъ домашнихъ тайнъ. Мать со слезами на глазахъ встрѣтила Эмми, когда та пришла поздороваться съ ней.
— Мама! Что это значитъ? вы плачете! спросила дочь въ тревогѣ.
— Другъ мой! Для тебя настали черные дни, — сказала мать. — Будь тверда. Гэй разсердилъ папа своимъ письмомъ и нѣкоторыми выраженіями, сказанными имъ на счетъ его и Филиппа. Дѣло приняло серьезный оборотъ и, — Эмми, соберись съ духомъ и выслушай меня — отецъ написалъ Гэю, что между имъ и тобою все кончено!
— Онъ нагрубилъ папа? повторила Эмми, какъ бы не разслушавъ конца рѣчи матери. — Воображаю, какъ онъ теперь раскаевается!
Не успѣла она это выговорить, какъ дверь изъ комнаты Чарльза распахнулась настежъ, и больной, полуодѣтый, съ однимъ костылемъ подъ рукою, едва ковыляя, добрался до стула, на которомъ сидѣла сестра, опустивъ руки на колѣни и поникнувъ головою.
— Не грусти, малютка! сказалъ онъ: — честью тебѣ отвѣчаю, что это мерзкая сплетня мистриссъ Гэнлей. Вѣрь мнѣ, что все откроется; это только первый подводный камень для вашей взаимной любви. Не плачь же! уговаривалъ онъ Эмми, замѣтивъ, что слезы градомъ покатились по ея щекамъ!
— Чарли! замѣтила мать, сама едва удерживаясь отъ слезъ:- хорошо ли мы дѣлаемъ, что обнадеживаемъ ее?
— Еще бы! вѣдь это все Филипповы интриги! возразилъ Чарльзъ, съ сердцемъ.
— Вовсе не интриги, Чарли, а скорѣе несчастіе, — сказала мать, и передала имъ все, что знала объ исторіи съ письмами. Эмми все время стояла молча, облакотившись на спинку братнина кресла. Чарльзъ съ жаромъ протестоваль противъ обвиненій Гэя, и стоялъ на своемъ, что рано или поздно, а истина откроется.
— Я сейчасъ одѣнусь, пойду къ отцу и открою ему глаза, — говорилъ онъ, съ трудомъ пробираясь обрэтно въ свою комнату. Эмми ожила надеждой, а мать, твердо вѣрившая въ силу воли Чарльза и въ его здравый разсудокъ, тоже начала утѣшать себя мыслью, что сегодняшній день все поправитъ.
Лора и Филиппъ встрѣтились за завтракомъ; разговоръ, конечно, вертѣлся на одномъ — на исторіи съ Гэемъ. Филиппъ передалъ кузинѣ, съ своей точки зрѣнія, все происшедшее.
— Бѣдная наша Эмми! сказала Лора въ негодованіи. — Теперь я понимаю, Филиппъ, почему вы такъ тщательно оберегали меня отъ него.
— Это несчастное дѣло, которое не слѣдовало даже начинать, — замѣтилъ онъ серьезно.
— Милая сестра! какъ она была счастлива! какъ она его любила! Знаете ли что, Филиппъ, я иногда завидовала имъ: такъ полно было ихъ счастіе; какъ часто я роптала на нашу бѣдность! Нѣтъ, я вижу, на землѣ есть несчастія, которыя гораздо хуже, чѣмъ бѣдность.
Холодные синіе глаза Филиппа вдругъ приняли мягкое выраженіе, и онъ съ нѣжностью взглянулъ на Лору. Этой минуты она никогда не могла забыть.
Вся семья собралась въ столовой, и завтракъ прошелъ въ молчаніи, Чарльзу не хотѣлось начинать сцены при «бабахъ», какъ онъ выражался, и, дождавшись той минуты, когда они остались съ Филиппомъ и отцомъ втроемъ, онъ заговорилъ первый.
— Теперь, Филиппъ, — сказалъ онъ: — ты долженъ мнѣ объяснить причину, за что вы всѣ такъ преслѣдуете Гэя.
Начало было не мирнаго характера. Оскорбленный отецъ не выдержалъ, и, не давъ племяннику выговорить ни одного слова, привелъ цѣлый рядъ безсвязныхъ обвинительныхъ фактовъ, по которымъ Гэй считался въ его глазахъ преступникомъ. Филиппъ спокойнѣе и яснѣе повторилъ то же самое.
— Слѣдовательно, — заключилъ Чарльзъ:- вина Гэя состоитъ въ томъ, что онъ потребовалъ свои собственныя деньги и, вмѣсто отвѣта, получилъ письмо, наполненное несправедливой клеветой, вслѣдствіе чего онъ назвалъ Филиппа фатомъ, вмѣшивающимся не въ свое дѣло. Кто жъ можетъ его осудить за это? Вѣдь въ этомъ только и состоитъ вся его вина, по вашему мнѣнію?
— Нѣтъ, — сказалъ Филиппъ: — у меня есть доказательство, что онъ игралъ.
— Гдѣ жъ это доказательство?
— Я показалъ его отцу вашему, и онъ удовлетворенъ имъ вполнѣ.
— Развѣ тебѣ мало доказательствъ, что онъ совершенно сбился съ пути, если онъ смѣетъ употреблять дерзкія выраженія, говоря объ насъ? закричалъ отецъ. — И кому жъ въ глаза? сестрѣ Филиппа! Чего тебѣ еще?
— Маленькое прозвище, данное Гэемъ капитану Морвиль, не есть еще достаточный аргументъ для того, чтобы называть Гэя негодяемъ, — колко замѣтилъ Чарльзъ, всегда готовый позлить своего кузена. Онъ не замѣтилъ, что вредитъ этимъ самымъ Гэю, потому что отецъ его, вспомнивъ сейчасъ же, какимъ прозвищемъ наградилъ и его молодой сэръ Морвиль, началъ укорять сына въ недостаткѣ уваженія къ нему. Чарльзъ съ дѣтства не отличался особенной почтительностью къ своему родителю, и потому онъ отвѣтилъ ему теперь довольно рѣзко, сказавъ, что каждый на мѣстѣ Гэя взбѣсился бы, видя, что его подозрѣваютъ въ какомъ-то преступленіи. — Его нельзя за это бранить, заключилъ больной, — надо имѣть деревянную голову, чтобы хладнокровно выносить оскорбленія.
Чарльзъ забылся совершенно и наговорилъ гораздо больше, чѣмъ нужно было. Словомъ, вмѣсто того, чтобы поправить дѣло, онъ его испортилъ.
— Вы ничего ему не объяснили, фактовъ никакихъ не представили, заперли ему двери своего дома, — заключилъ онъ въ волненіи: — неудивительно, если Гэй, не будучи негодяемъ, сдѣлается имъ теперь. Это хоть кого озлобитъ.
Часа два сряду длилась эта бурная сцена, и спорящіе не могли ни мъ чемъ убѣдить другъ друга. Наконецъ, мистера Эдмонстона отозвали по дѣлу, и Чарльзъ, немедленно поднявшись съ кресла, объявилъ, что онъ сейчасъ же напишетъ Гэю, что у нихъ въ семьѣ есть еще одинъ человѣкъ, умѣющій отличить черное отъ бѣлаго.
— Дѣлай, какъ хочешь, — сказалъ Филиппъ.