— Отец… — Прохор пока еще пытался решить проблему миром. — Она до сих пор не говорит, мы не знаем ее имени. Газеты я читаю, покуда никто не давал объявлений, что ищет похожую девушку. Так куда ж мне отвозить ее, коль не знаю, где жила она?
Отец, наверняка предвидя контрдоводы старшенького, заранее заготовил на его вопросы вполне практичные ответы-советы:
— Да хоть в больницу для неимущих! Пущай там и долечат найденку. Аль отвези к монахиням, они любят убогих. Богадельня имеется в нашем городе…
— Нет.
И так весомо сказал «нет» Прохор — за столом перестали дышать. А отец салфетку, заложенную за ворот, резко сорвал, в сердцах на стол кинул, уперся обеими руками о столешницу и наконец вперился колючими глазами в старшего сына — до этого ни разу не удостоил Прохора своим властным взглядом.
— Что означает твое «нет»? — вымолвил с натугой Аким Харитонович, находясь на грани взрыва. — Аль я уж и не хозяин в доме своем? Аль не имею прав требовать послушания и покорности от домочадцев? Юная девица живет в доме без моего на то дозволения, а я не моги сказать, что это дурно-с? Соседи уж косо глядят, ехидными вопросами надоедают… — Во гневе он встал с места. — Теперича мое слово слушайте! Опосля Великого поста сыграем свадьбу, дело это решенное, так что, Прохор, найденку пристрой куды хошь! Ничейная девица юных лет не должна жить в нашем доме! Чтоб завтрева духу ея здеся не было!
— Кого с кем поженить надумали? — с нарочитым равнодушием спросил Прохор, прекрасно понимая, что женить вознамерились его.
— Ты женишься на Марии Долговой.
— Вон Федька, — кивнул тот на брата, — пущай и женится на Машке.
— А я за что? — буркнул Федор.
— Молчать! — рявкнул в сторону младшего сына Аким Харитонович. — Я сказал слово свое. Будет по-моему!
И удалился из столовой, закончив обед на первом блюде, заодно испортив аппетит остальному семейству. Даже его вечно голодная сестрица перестала упражнять челюсти, с осуждением поглядывала на обоих племянников и, честно отрабатывая свой хлеб в доме брата, строго сказала:
— Негоже перечить отцу, Прохор.
Тот, вытирая губы салфеткой, бросил в нее недружелюбный взгляд, потом и вовсе вышел из-за стола да направился вон из столовой.
— Прошенька… — плаксиво протянула Гликерия Сазоновна.
— Ах, оставьте, мамаша, — огрызнулся сын.
— Правда, маменька, не трожьте его, — попросил Федор, положив ладонь на кисть руки матери, та благодарно и робко улыбнулась ласковому сыну.
В это же время в комнате найденки Нюшка стояла, припав ухом к щели в дверном проеме. Она нарочно приоткрыла дверь, чтоб послушать — чего это хозяева орут, иногда докладывала найденке:
— Кажись, из-за тебя спор ведут… Эх, слов не разобрать… Но ты виноватая, ты… О-ой, жениться ктой-то будет… Не, а кто? Прошка? Он старшой… Аким Харитонович кричит, слышь?.. Замолкли… Из-за тебя все! Вот откудова только взялася ты?.. Ай!!!
Дверь резко отворилась, Нюшка, державшаяся за ручку, упала прямо под ноги Прохору. И зажмурилась, ожидая тумаков, хотя старший сын хозяина пальцем ее никогда не тронул, так ведь и за постыдным занятием не заставал.
— Подслушивала? — хмыкнул он. — Пошла вон, дура.
Девчонка подхватилась и побежала, боясь, что сын хозяина передумает и надает-таки тумаков, а он вошел в комнату, плотно прикрыв дверь.
Она сидела на подоконнике, Прохор каждый раз заставал ее у окна, словно за этими стенами она видела нечто удивительное. А там не за что и глазу зацепиться, только сад с голыми деревьями, засыпанный снегом, за забором улица, по ней народ ходит, лошади экипажи тащат. Девушка повернулась к нему. Последнее время найденка смотрела на своего спасителя без страха, собственно, он тоже пришел посмотреть на нее и определить, стоит ли ему бунтовать.
— Ты не должна обижаться на отца, — произнес он, идя к ней.
По Нюшке догадался, что та доложила девушке, о чем шла речь в столовой, да и отец говорил громко, отчего Прохору было неловко, будто это он поступил нехорошо по отношению к найденке. Находясь рядом с ней, он чувствовал нечто щемящее внутри, чего никогда не переживал ранее, и потому не мог объяснить, что менялось в нем, стоило зайти ему в эту комнату.
— Я пришел… — начал Прохор, не зная, какие найти слова, дабы она поняла: ему можно доверять. — Пришел сказать, что сегодня мы поедем в другое место, там будем жить. Собери свои вещи.
Прохор пошел к выходу и вдруг остановился, спросил:
— Ты согласна пойти со мной?
Только после этого повернулся, чтобы увидеть ответ, за которым приходил. Девушка утвердительно кивнула два раза, значит, доверяет ему себя.
Повеселев, он спустился вниз, до прихожей за ним бежала мамаша:
— Прошенька, голубчик родимый, покорись!.. На что тебе она? Ни роду, ни племени… Да там и смотреть-то не на что. А Маша телом изобильна, глаз так и тянется, так и тянется к ней, к тому ж приданое за Долговой дают богатое…
— Мамаша! — взял ее за плечи улыбающийся сын, успевший одеться. — Не надо столько слов про Машку, я с этой дебелой коровой хорошо знаком.
— Куда ты, сынок? — растерялась Гликерия Сазоновна.
— Найденку пристраивать. Должо́н я позаботиться об ней аль нет?
— Должо́н, должо́н… — закивала она, радуясь про себя, что скандал утрясен, сын смирился-покорился. Едва за ним захлопнулась дверь, она закричала: — Лукерья! Неси газеты… Господи, благодарствую… Лушка!..
— Туточки я!
Лушка не только газеты несла, но и скамеечку, на которую уселась рядом с креслом хозяйки, где та обычно вязала, и Гликерия Сазоновна поспешила на свое место, вздыхая-охая:
— Охо-хо… Почитаем? А я за отвлечением отдохну малость. Веришь, Луша, тяжко с ими, мужиками-то, ой тяжко… Нынче думала, помру прямо за обедом — так спорили Проша с Акимом Харитоновичем.
— Вы тоже удумали, — ища объявления в газетах, заворчала служанка. — Прохор Акимович видный, умный, образованный, а вы ему — Машку Долгову!
— Так ить приданое! Там деньжищ…
— Так ить в кровать сынок ваш не с приданым будет ложиться.
— Фу, какая ты! Стыда в тебе нет.
— Стыд не дым, глаза не выест.
— Читай!
— «Злая яма. Комедия в 4-х действиях К. И. Фоломеева…»
— В театре, что ли? Ох, никуды мы не ходим… Веришь, у театре бывала за всю жисть раза три.
— Билет 75 копеек! Слыхали? 75 копеек! Ну и дерут в ентих театрах, чтоб они пропали. О, опять про женщыну из проруби, что ожила.
— Читай, читай. Интересно, чего там с ней далее приключилося…
— Да за 75 копеек я сама театру устрою. «Сообщаем, что дама, найденная в проруби, чувствует себя удовлетворительно…» Да что ж там показывают за 75 копеек-то?! «Намедни стала произносить по отдельности звуки, что дает обоснованную надежду на улучшение ея самочувствия. Напоминаем приметы…» Уж читали про приметы, другое объявление почитаю…
Марго поддерживала Гаврилу Платоновича, помогая спуститься к завтраку, для всех — кризис миновал, князь выздоравливает. Она повернула голову и краем глаза увидела шествующего позади Чаннаронга с Пакпао. Невероятно, но принцы раскусили интригу, пришлось сознаться, что за причины побудили к обману, ведь отравить князя все же пытались. И кто-то из домочадцев решился проникнуть к графине, душил горничную, главное, цель злоумышленника не ясна — зачем тот приходил к Марго? Убить? За что? За подозрения, будто князь состояние завещал ей? В этой теории недоставало какого-то звена, чтобы она стала убедительной. К счастью, принц оказался великодушным и простил ложь, дав слово охранять жизни князя и его друзей, заодно свежим взглядом оценить обитателей особняка. Итак, два принца в охранники записались! Где такое еще было?
— Крестный, вы мастер притворства, — шепнула Марго на ухо князю, а громко сообщила: — Господа, его светлости намного лучше после снадобий господина Пакпао. Прошу вас, крестный… вот ваше кресло.
Собственно, в этом семействе не один князь мастерски притворялся. Княгиня Натали просто расцвела, видя Соколинского на ногах, притом не лебезила, а была подкупающе-искренна, двинувшись к нему, она защебетала:
— Вы, мой друг, радуете нас каждый день, а то ведь мы тут в отчаяние пришли из-за вашей болезни. Ночи напролет у вашей постели молились Господу, дабы даровал вам выздоровление.
Нет, кабинет обыскивала совсем другая женщина, та была фурией, напитавшаяся алчностью и злобой, может быть, неким фантомом, а эта — сама доброта и елей. Гектор, находившийся за столом, украдкой хихикал за спиной тетушки Натали, две троюродные сестры сидели, потупившись, а два сына этих дам, скрестив на груди руки, эмоций не выдавали. Лавр и Невзор нелюдимы и схожи характерами, впрочем, обликом тоже схожи: полноваты, неуклюжи, с редкими светлыми волосами, лица у обоих круглые, черты крупные и в таком виде, что неохота смотреть. Кстати, и дружбу водили они только друг с другом.
Князя усадили во главе стола, ноги закутали пледом, шалью укрыли плечи. Прибежала Татьяна (следом плелся Ардальон) и с ходу кинулась обнимать старого князя, в данном случае чувство меры отказало старой деве:
— Дядюшка! Вы с нами и — этот дом засиял. Мы счастливы!
Немногим ранее Чаннаронг заверил: отравить еду на кухне во время приготовления невозможно, там вместе с кухаркой трудятся и помощники. К тому же отравитель подвергнет себя опасности быть сразу разоблаченным, ибо тот, кто заходил на кухню, тот и отравил. Слуги, что носят еду, не позволят подсыпать яду — местом они дорожат и свободой тоже, да и вряд ли убийца доверится слуге. А за столом опасно травить пищу — свидетелей много. В общем, когда в доме полно народу, преступнику следует проявить изобретательность. Кстати, Чаннаронг недоумевал, как и Марго: почему отравитель, начав дело, не пытался завершить его еще до переселения в этот дом графини Ростовцевой? Безусловно, Карп сторожил хозяина пуще глаза, но ведь ничего не стоило убить самого Карпа.
Едва приступили к завтраку, как вдруг вошел лакей с докладом: