Знала бы, с кем придется лечь!
Потом – объявление это… Девушек ищут, не старше двадцати, высоких, стройных и с хорошей пластикой… В школу, с трудоустройством после окончания и пока бесплатную, даже со стипендией. Платить придется, но с первых заработков, а сейчас обучат просто так, и выбрать можно: или демонстрация одежды и белья, или съемки для рекламных роликов, или танцы. Классика, восточные и современные… Восточные танцы Ксении очень нравились.
Клюнула, поехала в Москву, а школа оказалась вовсе не там, а в южных краях, где зреют персики и виноград с инжиром. В Москве только просмотр был, отборочная комиссия и оформление документов. На ура прошла комиссию, оформилась, деньги какие-то получила, паспорт отдала… Тогда и с Керимом познакомилась, он с другими парнями-южанами паспорта собирал, как бы на визы, и девушек поил-кормил. Видный, высокий, красивый… Она ему сразу глянулась – в ресторан сводил, рассказывал про мать-отца, про дом их богатый и про, что всегда мечтал жениться на русской девушке, чтоб волосы как золото и глазки голубые… Вот глазки-то и разгорелись! В гостиницу к себе отвел и был у Ксении первым, а когда всплакнула о потерянном, утешать принялся: учиться будешь и в семье жить, моя газель, родители тебя лелеять станут, внуков им нарожаешь, маму из Смоленска выпишешь… Что ей в том Смоленске? Летом пыль, зимою холод, весной и осенью грязь, и нищета в любое время года… А у нас край богатый, изобильный, и всякая русская девушка – королева! С почтением относятся и ласково так зовут, Наташами…
Ну, вот и стала Наташей… Наташкой раздвинь коленки…
Удавиться, что ли?
Но задыхаясь, словно от гнева,
Объяснил толково я: главное,
Что у всех толчковая – левая,
А у меня толчковая – правая.
Глава 3
Прага, начало мая
В Праге цвела сирень. Ее аромат, тонкий и нежный, струился с зеленеющей садами горы Петржин и плыл над Пражским Градом, Малой Страной и мутноватыми влтавскими водами. Река, закованная в гранит, бурлила и негромко рокотала, кружила унесенные половодьем ветки, билась о каменные устои мостов. Самый красивый и знаменитый из них, Карлов, был украшен потемневшими изваяниями и готическими сторожевыми башнями: две – на левом берегу, одна – на правом. От башен веяло почтенной древностью – было им шесть или семь веков, а значит, строили их в те годы, когда цивилизованный мир слыхом не слыхивал про Америку. Тем более, про Калифорнию и город Сан-Франциско.
Кэти, судя по восхищенно-почтительному выражению лица, это понимала. Ее ладошки ласкали старый камень парапета, глаза перебегали с левого берега на правый, с горы и башен собора святого Витта на черепичные кровли Старого Города. По заокеанским меркам все эти башни, дома и дворцы были невысокими, однако казались куда величественней небоскребов, напоминая не о промышленниках и банкирах, а о всевластных королях, могущественных полководцах, искусных ремесленниках и героях гуситских войн.
Не отрывая пальцев от парапета, Кэти сделала несколько шажков. Ее туфельки звонко цокали по камню, гулявший над Влтавой ветер развевал каштановые волосы.
– Керк! Чья это статуя, Керк? Вон та, где рыцарь со львом?
– Это король Брунцвик, – пояснил Каргин, обнимая гибкую талию жены. – До того, как стать владыкой королевства, он странствовал в дальних странах и подружился со львом. Еще волшебный меч нашел.
Кэти наморщила лоб.
– Не помню я о таком короле. В каком столетии он правил?
– Ни в каком, солнышко. Брунцвик личность легендарная, но говорят, – Каргин таинственно понизил голос, – что меч его на самом существует и замурован в каменной кладке моста. Когда чехам придется совсем туго, воспрянут от сна зачарованные рыцари, дремлющие под горой Бланик, и поведет их в битву сам святой Вацлав, покровитель здешних мест. На этом мосту белый конь его споткнется и выбьет копытом из мостовой волшебный меч. Поднимет его Вацлав, крикнет: «Всем врагам чешской земли головы долой!» – и так оно, милая, и случится.
Кэти остановилась и внимательно поглядела на него.
– А ты чешской земле не враг?
– Ни в коем случае, – успокоил ее Каргин. – Не воевал я в Праге и ни в одном из чешских городов, и клянусь, что воевать не буду. Если только придется братьев-славян защищать, но это сомнительно – они ведь в НАТО намылились.
Тут ему и в самом деле воевать не довелось. К счастью! В тот год, когда советские танки вступили в Прагу, Каргин еще пешком под стол ходил, а его отец тянул лямку комбата на монгольской границе. В Праге ему случалось бывать проездом, когда летал на Кубу, в Боснию или в другие места, и ни разу больше двух дней он здесь не задерживался. К тому же озабочен был предстоящим заданием и на городские красоты не любовался. А сейчас…
Сейчас было так сладко, так радостно стоять на Карловом мосту с женой, чувствовать, как аромат ее кожи смешивается с запахом сирени, обнимать ее и шептать в розовое ушко старые чешские предания. О красавице Либуше и храбром Бивое, о королях Святоплуке и Брунцвике, о лучанской войне, опатовицком кладе и кутногорских рудокопах… Миг счастья, когда есть только настоящее, и нет ни прошлого, ни будущего – ни поля под Киншасой, заваленного трупами, ни тайной войны в Сараево, ни пылающих селений Руанды, ни югославских бомбежек, ни схваток с «эскадроном смерти» на острове у берегов Перу… Равным образом нет и заботы об операциях ХАК, о людях, что разлетелись по всему земному шару от Турана до Бразилии, о минах, пушках, танках, пулеметах и тому подобной хламоте, которую сейчас и вспоминать не стоило. Здесь, рядом с Кэти, посреди прекрасной Праги, думать хотелось лишь о хорошем.
– Завтра, – услышал Каргин, – завтра мы поднимемся на эту гору, осмотрим замок и собор и будем гулять в садах. Чудные сады, не правда ли, милый?
Возвратившись к реальности, он смущенно почесал в затылке.
– Завтра, ласточка, вряд ли получится. У меня переговоры с чехами.
– Ну, тогда послезавтра.
– Послезавтра – с болгарами… Может быть, ты на пару дней куда-нибудь съездишь? В Карловы Вары, например?
Кэти, лукаво улыбаясь, закинула руки ему на шею.
– Никуда я не поеду, Керк! Я с тобой останусь. Переговоры штука нервная, утомительная… Кто тебя будет вдохновлять? Особенно ночью?
– Некому, кроме верной жены, – согласился Каргин.
Не размыкая рук, они медленно двинулись к правобережью и высокой староместской башне. Туристский сезон только начинался, и зевак на мосту было еще немного. Зато имелись художники, по паре дюжин с каждой стороны, молодые, средних и преклонных лет, но все в просторных блузах и беретах, с красками, тушью, углем или карандашами. Рядом с каждым живописцем – картины и гравюры, прислоненные к парапету или развешанные на стендах. Почти Париж, мелькнуло у Каргина в голове. Даже лучше Парижа – город не чужой, славянский, и люди тут без присущей французам надменности.
– О! – воскликнула Кэти, энергично разворачивая его к одному из стендов. – Ты только посмотри, Керк! Вот это, это и это…
Триптих, понял Каргин. Средняя гравюра – Карлов мост, крайние – вид на гору с садами и Пражским Градом, и на Старый Город. Тонкая работа, искусная, тщательная, под старых мастеров… И художник далеко не молод – пожалуй, восьмой десяток разменял.
– Хочу, – сказала Кэти.
– Нет проблем, – ответил Каргин и, вытащив бумажник, обратился к живописцу в вельветовом балахоне: – Пан говорит на английском или французском?
– Говорит. – Старый художник, присматриваясь к ним, разгладил седые усы. – Аще розумиет немецкий, русский, польский и румынский.
– И русский тоже? – Каргин перешел на родной язык. – Ну, замечательно! Мы хотим приобрести эти три гравюры. Сколько?
Художник замялся.
– Пан из России?
– Да. Из Москвы.
– А ваша девичка?
– Это моя жена. Американка, из Калифорнии.
На лице художника изобразилось сомнение.
– Пан… как это сказать?.. новый русский, да? Из этих, из богатых бизнесменов?
– Нет. Пан просто русский, – ответил Каргин, улыбаясь. Беседа принимала забавный оборот. – А почему вы подумали, что я богат?
– У пана толстый бумажник и жена-американка.
– Бумажник – дар судьбы, а жена… Встретились, полюбили, поженились.
Старик сдвинул берет на затылок, оглядел Кэти с ног до головы и одобрительно причмокнул.
– Зрю, пан не новый русский. Эти, как новые чехи, никого не любят. Им и слова такие неведомы. А я хочу, чтобы мои картины в том доме висели, который согрет любовью.
Кэти дернула Каргина за рукав.
– Вы о чем говорите? Я половины не понимаю… В любви друг другу объясняетесь?
Каргин перешел на английский.
– Нет, ласточка. Мастер сказал, что продаст нам эти гравюры только в том случае, если ты докажешь, что любишь меня.
– А разве этого не видно? – заявила Кэти, взмахнув ресницами.
– Видно, – подтвердил художник, – видно, красна пани! И потому старый Иржи Врба отдаст вам свои работы за сто американских долларов.
– Это даром, – сказал Каргин, раскрывая бумажник. – За каждую по сто! И пусть их нам доставят в отель «Амбассадор», что на Вацлавской площади. Для миссис Алекс Керк.
Покачивая головой, живописец принял деньги.
– Пан уверен, что он не новый русский?
– Абсолютно, – сказал Каргин и, подхватив Кэти под локоток, повлек ее к староместской башне. Они миновали Кржижовницкую площадь, подивились на храм святого Сальватора и Климентинум, двинулись по Карловой улице к ратуше, дождались в толпе туристов, пока не ударят часы и не начнется шествие апостолов, затем повернули на Парижскую улицу и прошли ее из конца в конец, до еврейского гетто и набережной Влтавы. Здесь, в каком-то крохотном кабачке, съели шпикачки и выпили пива, потом, обнаружив уединенную скамейку у самой воды, устроились там и начали целоваться. Каштан шумел над ними свежей зеленой листвой, запах сирени кружил голову, и было им так хорошо, словно весь мир вдруг превратился в прекрасную весеннюю Прагу.