Лысый выглядел аж серым от усталости. А второй периодически взмахивал дубиной, словно примеряясь. За ними бежали караэнские дети, явно подзуживая человека с дубиной.
Нет, народ здесь был простой, однако вот такие закидоны — да под самыми стенами Караэна? Я был настолько изумлён тем, что редкие прохожие хмыкают, но не вмешиваются, что даже сам забыл вмешаться. Стайка весёлых девиц бегом догнала парочку. И начала кидать в лысого грязью. Тот злобно орал, закрывался руками, угрожал судом — чем вызвал у девок смех. К ним присоединились дети, вызвав одобрительную гримасу на лице у угрюмого с дубиной. Но всё же, они отступили, потому что одна заметила нас и шикнула на остальных.
— Сперат, — сказал я. — Что происходит?
— Я теряюсь в догадках, мой сеньор. Позвольте, я поеду вперед вас и распрошу!
— Можно я, можно я! Я расскажу! — звонко крикнула одна из девчонок. Сперат басил так, что его издалека слышно. И она резво поскакала к нам. Деревянные башмаки расплёскивали воду, и из-под юбки мелькали ноги в одних шерстяных чулках — мне от одного вида холодно стало. Подбежала, на правах слабой женщины схватилась за мою ногу и прижалась девичьей грудью, спрятанной под толстой шерстью. Но даже и без этого между ней и моей ногой была сталь доспеха. А жаль. И с очень знакомым, гвениным прищуром стрельнула в меня глазками, демонстративно откинув со лба чёрную прядь волос. Очень миленькая.
— Фуууф… Устала… — она показала мне матерчатый мешок, который тащила на лямке через плечо. — Вот, за отрезом для платья ходила. А денег только на юбку хватило!
Коровиэль лениво покосился на неё, насмешливо фыркнул и замедлил шаг.
— Ближе к делу, красавица, — вмешался многоопытный Гирен. — Не видишь, сеньор торопится.
Не забывая прижиматься к моей ноге, делая вид, что опирается, девчонка сверкнула белыми зубками и затараторила:
— А так это ж Борсум Лысый! Ферму арендует, что близ Три Дерева! Это на юг отсюда. Я вот у Жёлтого дома живу, это за речкой, если налево от гостевого дома Третьяка Крынки повернуть — то через три поля будет!
Я не удержался и фыркнул. Почти как Коровиэль. Бойкую девку это не смутило.
— Так вот, взял он себе работницу. Там земля плохая, камней много, и холм. Так он затеял там коз пасти. Ну и взял с уговором, что она ему скотницей будет, а через год… — она выдержала прямо таки драматическую паузу. — Коли всё хорошо будет, то пять коз из приплода себе возьмёт, за работу. Так что этот лысый учудил! Взял и соблазнил её!
Последнее она высказала с придыханием, снова старательно навалившись. Коровиэль снова оглянулся. Посмотрел на неё. Но отвернулся — со странным снисхождением. А я уже напрягся, чтобы натянуть поводья, если он её погрызть потянется.
— И? — это, внезапно, подал голос Волок.
Девка пронзила его взглядом. Оценила. Ловко отцепилась от меня и прилипла к Волоку. Типичная деревенская дура. Скорее всего, она даже толком не понимает, кто тут главный. И чем обычный рыцарь отличается от закованного в латы всадника.
— Так я ж и говорю! — конь Волока тоже был с крутым нравом. Но не настолько умудрённым опытом. Он попытался откусить девке лицо, но Волок успел среагировать, заставив того отвернуть морду. Обращаться с конями он умел. С девками, похоже, нет — судя по пунцовому лицу. Девка, похоже, даже не заметила, что едва не лишилась всей красоты, которая делала её столь самоуверенной. — Соблазнил? Знаете, что это значит, сеньор? Это когда люди раздеваются все целиком…
— Я знаю! — почти взвизгнул Волок.
— Он видел, — пробасил Сперат. Он явно наслаждался представлением. Как, впрочем, и остальные в свите — я слышал смешки.
Волок насупился и промолчал. Правильный ход.
— Ну так она и понесла. А потом родила. А он, Лысый этот, так жена у него! В двух днях живёт! Ну и он взял ребёночка-то! И закопал! А скотница-то — в крик, а он как давай говорить: «Убью тебя, мол», представляете?
— И его что, не убили? — поразился Волок.
— Так нет! Он же виру выплатил. А скотница-то не смогла терпеть. Ну и бросилась в канал с камнем — вон тем, что он в руках тащит. И утоплась. Сама! Представляете? Люди видели.
— Тоже виру выплатил? — догадливо предположил Волок.
— Не-е-е… За что? Она ж сама! А вас как зовут, молодой сеньор? У вас глаза такие красивые.
— Так кто же тот, что следует за ним с дубиной, и отчего люди ему не препятствуют? — прервал её ловкий заход Сперат.
— Так брат же! Той, что утопилась. Судья как сказал? Сказал: «Виру выплати, как положено, за детей половинную». А это аж пятнадцать сольдо, представляете! Ну, а потом, говорит, возьми этот камень, и, из рук не выпуская, иди в порт, сядь на первую же баржу — и плыви отседова в самое Устье и дальше.
— А меня зовут Дукат, — бархатно сказал подъехавший поближе Дукат. — А как твоё имя, красавица?
— Тебе не скажу! — фыркнула та, бросив на его лицо один быстрый взгляд. — И имя твоё мне без надобности!
— Так значит, брат скотницы ждёт, когда Лысый уронит камень? — Волок мужественно попытался вернуть себе трезвость мыслей. Или хотя бы отвлечься.
— Или же, если ему на первой барже откажут, так он в воду должен войти. Судья сказал: «Чтоб ноги твоей на берегу не было». Или же — если в Устье не поплывёт. Так вот ему сказал, а вам скажу. Меня все Вертлявкой зовут, но мама Вьюнком называла. А вас-то как?
— Значит, он ждёт, чтоб Лысый преступил закон. И если то случится — то он сможет отомстить. Ведь тогда Лысый окажется вне закона, — подытожил Сперат. — Это он хорошо придумал. До Устья путь неблизкий, и наверняка такой случай ему представится.
— Так-то да, — отозвалась Вертлявка. — Но вот только судья ничего не говорил, чтобы Лысый после Устья-то камень выпускал.
Мы поравнялись со странной парочкой. Лысый смотрел на нас с душераздирающей молчаливой мольбой. Человек с дубинкой нас словно не заметил — со звериной свирепостью буравил лысую макушку. Лысый упал на одно колено, прямо в холодную грязь. Перекатил туда камень — явно этот вес давался ему тяжело. Достал из сумы на боку кувшинчик, одной рукой и зубами откупорил его и присосался. Стараясь не видеть конец дубины, что так и сновала перед его носом.
Вертлявка отцепилась от ноги Волока и присоединилась к своим подружкам.
— Адреан! — буркнул ей вслед Волок.
— Заходи в гости, молодой сеньор! — весело отозвалась она и залилась весёлым смехом.
Ну что сказать. Чувство справедливости у местных не отнять. Хотя и были уже строгие законы — вроде твёрдой цены за жизнь человека в тридцать сольдо, — но и творческий подход к наказаниям тоже присутствовал. Приговор судьи — тоже закон. Понятно, что для людей благородных суд был свой. Как, впрочем, и для университетских. Но для остальных — он работал. Вот только неизвестно, сколько это ещё продлится.
Я глянул в сторону. Печи с огненными знаками, нанесёнными на камни, позволяли экономить дерево в десятки, если не в сотню раз. Вот только делать их пока могли только лекторы и деканы. Я был уверен — пусть и хуже, но и студиозы на это способны. И если таких печей будет побольше, то в Караэне хотя бы частично снимется вечная проблема с дровами. Даже у меня этой зимой умерло от переохлаждения несколько слуг — что говорить о бедняках?
Но тут вступали в дело законы рынка. Такая печь всё равно будет стоить как трёхгодовой запас дров. А те, у кого есть такие деньги, просто не захотят заморачиваться и купят себе привычные дрова на год. А всякие аристократы, как я уже знал по примеру самозакипающих котлов и чайников, может, и заведут себе магическую диковинку — но на остальных это не повлияет.
Надо было сделать так, чтобы это не просто экономило деньги, но и приносило их. Идея пришла с неожиданной стороны — однажды я устало пожаловался, что не люблю местный пресный хлеб. А его постоянно мне подсовывают. И Адель засмеялась и горячо меня поддержала. Оказывается, в Королевстве пекут обычный хлеб, на дрожжах. Как и почти везде. Только в Долине Караэна и Таэне — этот надоевший мне плоский лаваш. По сути — это экономия. Можно прилепить к стенке печки или просто обжечь тесто, пока печь горячая после готовки. И эта экономия настолько въелась в культуру, что местные просто разучились использовать дрожжи.
И тогда мы открыли хлебопекарню. На первых порах там заведовал Бруно, повар Адель. Место мы подыскали в контадо, недалеко от стен. Он всегда хотел своё дело. Понятно, что кроме хлеба он пёк и всякое другое. Но хлеб он исправно поставлял к столу, умудряясь управиться с делами в хлебопекарне и успеть готовить нам. Думаю, у него уже было наготове пара сообразительных помощников.
И дурманящий аромат хлеба многим быстро пришёлся по вкусу. Настолько, что на прошлой неделе носильщик с корзиной, полной хлеба, попал в засаду — его серьёзно отлупили палками и забрали весь хлеб. Хаст подозревал соседей, но пока, даже обход потенциальных свидетелей с Кинжалом Истины ничего не дал.
Это, вкупе с всё повторяющимися кражами из повозок, усадеб и даже кошельков на ярмарке, — заставляло меня подозревать самого Хаста. Я даже подумывал сходить и проверить его Кинжалом. Но если он всё же работает, то дело даже хуже, чем я ожидал. Похоже, он всё-таки прозевал зарождение «воровской гильдии». Или, как говорят у меня на родине, организованной преступности.
Но отказывать себе в удовольствии потыкать его Кинжалом я всё же не стану.
У Южных Ворот было полно народу. Как и всегда. Да и улицы там будут забиты. Я решил, что лучше сделать небольшой крюк и заехать в город рядом с Военными Воротами. В это время года Древний Тракт, ведущий в Отвин, был пустынен — Отвинское море знаменито своими зимними штормами. Корабли с товарами в Отвин начнут пребывать месяца через два. Некоторые раньше — но это отчаянные команды, готовые рискнуть, чтобы собрать все сливки первого рейса.
Военные Ворота встретили меня уже почти привычным зрелищем — очередными военными играми. Великая Топь отступила так далеко, что Синий Холм оказался в глубине относительно сухой земли. Вдалеке землекопы и големы ковырялись в болоте — не столько расчищая канал, сколько грузя в корзины носильщиков и в телеги окрестных фермеров плодородный ил и торф, который сейчас слегка подмёрз, и его было удобно перевозить. Все торопились до весны. Город постановил, что ил будут давать бесплатно… только тем, кто есть в Серебряной книге.