Мария Павловна, директор института благородных девиц, была женщиной немного странной. С одной стороны, она разговаривала учтиво и поздоровалась приветливо, но с другой стороны, в ней чувствовалась какая-то то ли брезгливость, то ли нежелание с нами общаться. Не знаю, возможно, это снова была реакция на меня.
Но всё достаточно быстро изменилось.
— Вы знаете, Мария Павловна, — проговорила моя мать, когда мы остались в кабинете вчетвером, — в конце лета Её Императорское Величество Екатерина Алексеевна лично направляла мою дочь на обучение к вам в институт. Это было ещё до начала учебного года. У девочки теперь проснулась магия, и нам нужно выбирать: либо она будет обучаться в академии, куда, к слову сказать, успешно сдала экзамены…
Тут мать кинула на Аду такой взгляд, словно была недовольна этим обстоятельством. И даже я не смог бы сказать, что этот взгляд был неискренним, а лишь игрой Гориславы на публику.
— Либо её всё-таки перенаправлять в институт благородных девиц к вам, где, согласитесь, более приличествует юным девушкам находиться, чем среди боевиков, да? — она кивнула директрисе. — У них же достаточно развязные нравы. Мало ли что может случиться.
— Вы правы, милочка, вы так правы, — проговорила Мария Павловна. — Девушке надлежит воспитываться только среди девушек. Никаких мальчиков рядом быть не должно.
Она бросила на меня косой взгляд.
— Ну, разве что родные братья. Однако это… — на её лице промелькнула мимолётная гримаса, адресованная мне, после чего она снова обернулась к матери. — Но вы не представляете, как у нас всё прекрасно! У нас, во-первых, шикарное образование. У нас лучшие преподаватели в империи. Девочки учатся вести хозяйство, заботиться о собственном доме, управлять имениями и прочим. Они учатся вести себя с мужьями. После нашего института они точно знают, как нужно заботиться о мужчине, о собственном муже. И отсюда они выходят идеально вышколенными.
Я буквально слышал, как из неё источается елей напополам с ядом.
— Это хранительница очага, — продолжила она. — Для женщины, берегини рода, совершенно нет никакой необходимости владеть сильной боевой магией. Поэтому девочек, конечно же, обучают удерживать её в узде, однако особого развития в этом направлении ждать и не стоит. Маги, конечно, занимаются с ними индивидуально, исключительно… — она усмехнулась, — так сказать, в мирных целях. В остальное время девочки ходят в блокираторах, поскольку сейчас они юные, дар ещё только просыпается, пробивается вспышками и может, знаете ли, ненароком кого-то покалечить. Не хотелось бы.
Но мы-то шли по двору института и видели, что девочки все выглядят болезненными, исхудавшими, с потухшим взглядом. Они вообще никак не соответствовали тем прекрасным рассказам о хозяйках очага. Скорее, это были узницы подземелья.
— Очень интересно, — проговорила Горислава. — Я прямо так и вижу свою дочь в вашей фирменной одежде.
Тут Ада не выдержала и отвернулась, закрыв глаза. Уж не знаю, пыталась она не расхохотаться или, наоборот, ей стало жутко.
— А скажите, пожалуйста, такой вопрос, — продолжила Горислава, видя, что полностью расположила Марию Павловну к себе. — У вас здесь одна девица, из дружественного нам рода Медведевых. Мы бы хотели с ней увидеться. Дело в том, что наш род с её родом давние друзья. Просто хотелось бы пообщаться, заодно из первых уст услышать, как ей здесь живётся, как она справляется, как ей нравится ваше обучение. Да и потом, если Ярослава Медведева довольна, то возможно, Адочка захотела бы сюда быстрее, ведь у неё будет подружка. Это же так замечательно!
Директриса скривилась, но девушку вызвала. Я сразу увидел, что общие фамильные черты с Гризли у неё есть. Но при этом заметил, что эта девушка, которая фактически должна была представлять могучий род Медведевых, теперь еле-еле держится на ногах. Блокиратор, видимо, настолько сильно душил её магию, что от девочки осталась лишь тень — скелет, обтянутый кожей.
— Ярослава, к тебе гости, — холодным тоном обратилась директриса к воспитаннице. — Ты уж расскажи, как у нас чудесно всё здесь устроено.и тогда возможно обзаведёшься здесь подругой.
Ярослава присела в книксене и кивнула, даже не поднимая взгляда от пола.
— Боги… — прошептала мать, но сумела сделать так, чтобы её возглас не был услышан директрисой и тут же добавила громче: — Мария Павловна, а покажите мне комнаты, где живут девочки?
Уводя подальше директрису, мать обернулась и подмигнула мне, одними губами сообщив, что у нас есть минут пять-десять, не больше.
— Ада, прикрой, — попросил я сестру.
— В смысле? — не поняла та.
— Ну, ты же умеешь болтать безумно на любую тему. Вот и давай, покажи своё искусство, — прошептал я. — Выясни, чего тут хорошего ещё, кроме того, что из тебя сделают рабыню будущего мужа.
И тут она начала представление. Причём получилось, кажется, не хуже, чем у мамы. С видом деревенской дурочки она принялась задавать миллион вопросов Ярославе и тут же сама на них отвечать, будто бы уточняя всевозможные мелочи. Со стороны казалось, что девушки о чем-то оживлённо беседовали, по факту же Ада умело создала белый шум, чтобы мы смогли быстр опереговорить с Ярославой.
В этот момент я подошёл к Медведевой и проговорил:
— Послушай, я знаю твою ситуацию. Дело вот в чём: наши с тобой деды дружили, а я дружен с твоим братом и пытаюсь вытащить его с каторги. Но мне будет необходима твоя помощь.
Ярослава подняла на меня испуганные глаза, но ничего не сказала. Я видел только страх в её взгляде.
— Послушай, — сказал я, — я знаю, что ты испугана, и знаю, чем едва не закончилось покушение. Соответственно, знаю, от чего тебя прикрыл брат. Для того, чтобы его вытащить со Стены, а тебя отсюда, нам нужны будут, в том числе, и твои показания. Тебе придётся об этом рассказать одному человеку. До откровенного и открытого суда дело не дойдёт, но подтвердить показания придётся. В частности, был ли там один конкретный человек или их было несколько. Может ли кто-либо, кроме тебя, подтвердить эти показания?
Некоторое время мне казалось, что Ярослава так и не откроет рот и ничего не скажет. Но в этот момент она показала свою натуру Медведевой: собралась с мыслями и сказала:
— Хорошо. Если вы вытащите брата, а может быть, заодно и меня отсюда, я согласна. Кроме меня подтвердить всё произошедшее и дать свидетельские показания может только один человек. Но в прошлый раз его просто заткнули очень хорошей взяткой, поэтому я не уверена, что он будет говорить.
— И кто же этот человек? — спросил я.
— Николай Голицын, — ответила Ярослава.
Глава 8
Настроение у Николая Голицына было хуже некуда. После происшествия с Адой фон Аден он буквально места себе не находил, и даже после того, как она нашлась, чувствовал глубокую несправедливость во всём происходящем с ним. Только казалось, что всё начало налаживаться, как тут же всё провалилось куда-то в тартарары.
И дело даже не в том, что могли возникнуть проблемы с фон Аденами или с Рароговыми. Нет, он видел их лица, когда пришёл вместе с Салтыковыми. Он понимал, что лично к нему претензий нет, но всё равно как будто что-то разбилось в нём, причём окончательно. Как будто он утратил последние крупицы надежды на светлое будущее. Впереди он видел только мрак и ничего кроме.
И тогда на следующий день, когда в городе все уже шептались о том, что в окрестностях Екатеринбурга накрыли целую банду, причём половину из неё вместе с предводителем безжалостно уничтожили, сам Николай надел парадную форму и пешком пошёл в Генштаб на поклон к одному высокопоставленному лицу.
Его форма дала некоторые плюсы. Его не послали сразу, а дежурный на контрольно-пропускном пункте спросил:
— Вы к кому, курсант?
— Меня зовут Николай Голицын, — сказал он. — Я хотел бы записаться на приём к Захару Григорьевичу Чернышеву.
Дежурный смерил Николая взглядом, но всё же кивнул и отошёл от КПП, чтобы передать кому-то просьбу посетителя. Затем вернулся и сказал:
— Ожидайте. В течение нескольких минут будет ответ.
Через три минуты в кабинете у Чернышева посыльный уже докладывал:
— Здравия желаю, ваше сиятельство. К вам на приём просится студент, точнее, курсант ВАМ ХЕР, некто Николай Голицын. Что прикажете делать?
Чернышев мгновенно помрачнел и посмотрел на посыльного.
— Пропустить, — резко ответил он.
Когда Голицын зашёл в кабинет, он сразу же увидел, что начальник штаба сидит недовольный, и, скорее всего, это из-за визита Николая. Судя по всему, он не хотел бы сейчас видеть ни его, ни кого бы то ни было ещё, кто напомнил бы ему о существовании Александра Сергеевича Ермолова. Но это было неважно.
Голицын понял, что на данный момент терять ему больше нечего. А если и есть что-то, то немного. Есть смысл сыграть ва-банк. Поэтому он посмотрел Чернышеву в глаза, почувствовал тягостную пустоту внутри и проговорил:
— Захар Григорьевич, я пришёл к вам за помощью.
Чернышев скривился ещё больше.
— Вы прекрасно знаете ситуацию, произошедшую с моим дядей. И, наверное, в курсе, что она достаточно сложная. Я прекрасно понимаю, что многого там не сделать. Но, как вы можете помнить, ситуация с Кириллом Валерьевичем тоже была не самой простой. Поэтому прошу вас, посодействуйте в меру.
— В какую ещё меру? — сквозь зубы процедил Захар Григорьевич.
— Ну хотя бы чтобы его не отправили на каторгу, — проговорил Николай, — или на Стену. — Пусть его отправят в ссылку в имение. Мы с матерью проследим, чтобы он не покидал его пределов.
— Послушай ты, — проговорил Чернышев.
Затем побледнел, позеленел, сжал кулаки, сминая какую-то важную бумагу, но руки его дрожали.
— Послушай ты, щегол! Твой дядя — идиот, ясно⁈ Ему говорили не лезть на рожон, но он никого не послушался. Поэтому куда он идёт, туда и дорога. А ты!..
Он встал из-за стола, оперся на трясущиеся от ярости руки и подался к Голицыну ближе.