— А ты, если ещё раз попытаешься вломиться с ноги ко мне в кабинет и затребовать каких-то непонятных услуг за несуществующие события давней древности, за которые мы давным-давно расплатились с твоим дядей, ты вылетишь не только отсюда. Ты вылетишь из Академии и окажешься в ещё более глубокой заднице, чем сейчас находится твой дядя. До Стены ты, сука, даже не доедешь — это я тебе гарантирую.
Николай почувствовал, как и у него сами собой сжались кулаки, но дергаться сейчас было бы бессмысленно. Если он только попробует как-то доказать свою правоту, его тут же скрутят, и Чернышев приведёт свои угрозы в исполнение немедленно. Он и так на него уже после сегодняшнего дня будет иметь зуб, но это всё-таки отсроченное событие. А вот если Николай попытается что-то предпринять сейчас, последствия будут куда страшнее.
Николай буквально почувствовал, как у него похолодели ладони, и прикрыл глаза, чтобы приказать себе не делать глупостей. Сейчас этого делать было нельзя! И вдруг у него открылось некое второе дыхание. Он просто встал, поклонился и сказал:
— Я всё понял. Здравия желаю! — после чего вышел вон.
Но на улице его охватило ещё более чёрное настроение, чем было до этого. Единственный человек, на которого он мог положиться, открытым текстом послал его к черту. Его мать, Елизавета Андреевна, с тех пор как задержали её брата — дядю Ермолова, не вылезала из бутылки. Она практически не просыхала с тех пор. По сути, весь расклад был такой, что Николаю везде дали отворот-поворот.
Дядя, потеряв расположение императрицы, сидит в казематах Тайного сыска. Мать Николая едва узнаёт сына. Чернышёв сказал, что более не видит смысла помогать. Хотя его племянник, совершенно точно, вряд ли уже вылез бы со Стены за такие дела, от которых его отмазали. Что оставалось?
Внезапно Николай решил пойти к сестре. Она обучалась на первом курсе Института благородных девиц, и именно благодаря ей в своё время Николай не присоединился к Чернышёву и его подпевалам. Но в институт благородных девиц его даже не пустили. Отказали вежливо, но категорично. Сказали, что сестры его на территории вообще нет. Она находится в одной из больниц и трудится там волонтёром. В какой именно — не сообщили.
Голицын сел недалеко от входа на фундамент забора, посмотрел в небо. Ветер уже был совсем осенний. По небу, как будто желая добить его окончательно, ветер гнал тяжёлые серые тучи. Голубого неба становилось всё меньше и меньше. Солнце практически уже не давало света, скрываясь за этими тяжёлыми, иссиня-серыми тучами.
«Что ж, — подумал Николай. — Не сидеть же, в самом деле, на одном месте. Не жалеть себя! Действовать».
Пожалуй, надо съездить к Аде фон Аден, хотя бы проведать, как она там, в конце концов. И тут он понял, что Ада — это чуть ли не единственный человек, который относился к нему так же адекватно, как и до всей этой глупой, совершенно дурацкой истории с дядей.
Голицын всё ещё не верил, что Ермолов и правда замыслил что-то страшное, скорее всего — идиотское.
Тогда он встал, огляделся и поднял руку, останавливая взмахом извозчика.
Мы с мамой и Адой возвращались из Института благородных девиц обратно в резиденцию Рароговых с разными чувствами. Мама явно была подавлена. Ада находилась в полном шоке. За всю дорогу она только единожды повернулась к матери и спросила:
— Мама, ты точно меня туда не отдашь?
Мать посмотрела на неё и сказала:
— Ты что, совсем с дуба рухнула? Нет, конечно. Я же тебя живой люблю.
Я же теперь был полон решимости, понимая, что спасать теперь придётся не только самого Гризли, но и его двоюродную сестру. Что поделать, такова жизнь.
И буквально на въезде в резиденцию, можно сказать, нос к носу, мы столкнулись с наёмным экипажем, в котором приехал Николай Голицын. Он поздоровался со всеми, подошёл к Аде и проговорил:
— Я очень рад тебя видеть, — сказал он, — и мне приносит невероятное облегчение тот факт, что с тобой всё в порядке.
После этого Ада с вопросительным взглядом посмотрела на мать. И, не будучи внутри семьи, может быть, это выражение и не удалось бы расшифровать, но я точно знал: Ада хочет, чтобы мать пригласила Николая на чай или что-то подобное.
Мама тоже прочла этот взгляд, посмотрела на нас и сказала:
— Ребята, мы сейчас организуем в резиденции лёгкий перекус. Мы ведь ещё не поблагодарили Николая за то, что он принял деятельное участие в спасении Ады, предупредил о её пропаже. Поэтому мне хотелось бы отблагодарить молодого человека. Витя, ты не против?
— Я не против, идите, — сказал я.
А сам задержался на крыльце. Николай понял, что я хочу с ним о чём-то поговорить, поэтому тоже остался и не пошёл внутрь.
— Послушай, Николай, — сказал я, глядя ему в глаза, — ты знаешь, конечно, что у нас с тобой отношения в рамках курсантской группы не самые радужные. Это понятно. Но даже при таких отношениях мне нужно сообщить тебе одну не очень приятную новость. Я правильно помню, что у тебя есть сестра, которая учится в Екатерининском институте благородных девиц под патронажем императрицы?
Я увидел на лице Николая тут же проступившее удивление. Кажется, он даже ненадолго впал в ступор, но быстро оправился.
— Ну, допустим, — проговорил он, — а какое тебе дело до моей сестры?
Я пожал плечами и покачал головой:
— В принципе, мне до неё никакого дела нет. Кроме того, что мы сегодня были в Институте, и нас с трудом туда пустили.
— Ого, а как⁈ — поинтересовался Николай, тут же выдав себя с потрохами.
Впрочем, он и сам это понял, поэтому практически сразу добавил:
— А меня не пустили. Сказали, что сестры нет, она где-то на каком-то волонтёрском задании.
— Ну, в общем-то, понятно, почему не пустили, — проговорил я. — Мы туда попали под предлогом того, что якобы Аде нужно там учиться. Её в своё время императрица туда направила.
— Как же? Она же в академию экзамены сдавала! — не понял Голицын. — Она может там учиться!
— Ну… — я решил не распространяться по поводу своих причин, по крайней мере пока. — Скажем так. У нас там были свои вопросы, но нам надо было туда съездить. И то, что мы там увидели, это полный… — я даже замолчал на некоторое время, подбирая правильное слово. — Это полный… Я даже не знаю, как сказать. Полная катастрофа.
— Что там? Всё так плохо? — насторожился Николай.
— Я тебе так скажу: будь ты моим самым злейшим врагом, и то я бы тебе не пожелал, чтобы твои дети или твои родные, в том числе сестра или ещё кто-то, находились в этом институте.
— Да почему же? — Николай, кажется, побледнел. По крайней мере, губы у него точно превратились в узкие белые полоски.
— Вот, смотри, — сказал я. — Дело в том, что они там все голодные, холодные, измождённые. То есть их реально гоняют и в хвост, и в гриву. Так ещё они ходят с блокираторами магии все. Выглядят как ходячие мертвецы. Я тебе говорю совершенно натурально. И это просто задница. Они все запуганы, все боятся всего на свете.
И тут я в упор посмотрел на Николая:
— Ты вообще когда последний раз сестру видел?
— Ну, как, — ответил Николай. — Мы её как отдали в этот институт в начале осени, так больше и не видели. Мы с мамой пытались её пару раз на выходные забрать, но нам всё время говорили, что она то на выезде, то у неё волонтёрские мероприятия, то у неё какие-нибудь полевые занятия по травничеству, то ещё чего-нибудь. Мы так ни разу её и не видели.
— А ты не задумывался, почему? — спросил я.
— Почему? — переспросил Николай.
— Ну, просто те, кого мы видели, — это что-то невозможное. Просто призраки вместо людей.
— Да ну нет! — Николай отпрянул. Сейчас было видно, что он пытается найти какие-то опровержения моим словам. — Этот же институт под патронажем императрицы!
— Я не знаю, может быть, она и не в курсе, что там творится. Может быть, или не может быть — я тебе говорю, как есть. Если не веришь, попробуй сходить да посмотреть сам.
— Да я же говорил, — Голицын совсем сник. — Дело в том, что ничего не получается. Я был там сегодня, мне дали отворот-поворот опять под каким-то надуманным предлогом.
— Ну, если уж на то пошло, — сказал я, — давай, я могу помочь тебе пройти туда, и ты увидишь, что я не вру тебе ни единым словом. Ты найдёшь сестру, попробуешь с ней поговорить, опять же. Но за это я тебя тоже попрошу о помощи, — закончил я.
— Какой ещё помощи? — вскинулся Голицын, и тут же в нём заиграл тот самый мерзкий тип, который мне не понравился с самого первого дня.
— Нет, если что, — ответил я, — я тебя, конечно, и так проведу. Но затем, когда ты убедишься, что я не вру, мне нужно будет от тебя кое-что. То есть это не просто «баш на баш». Я тебе и без всяких условий помог бы. Но мне нужна твоя помощь.
— Какая помощь? — Николай смотрел на меня очень настороженно.
— Мне нужно твоё слово, — ответил я.
— Всего лишь? — Николай нахмурился, всё ещё не понимая, о чём идёт речь, а я решил играть в открытую.
— Там же, в институте благородных девиц, — сказал я, — находится девица Медведевых.
И тут у Голицына от одной этой фамилии просто перекосило лицо. У меня появилось впечатление, что он мгновенно вспомнил что-то, и это что-то очень его гнетёт и заботит.
— Но я продолжу, — сказал я. — Вот я хочу вытащить её оттуда, а затем вытащить её брата с каторги. Знаешь почему?
Голицын стоял, не шелохнувшись.
— Потому что я точно знаю, что Земовит ни в чём не виноват. Единственный свидетель, который может это подтвердить, — ты.
Тут мне показалось, что Голицын не то сломался, не то колеблется, но взгляд его, вместо твёрдого и горящего, устремлённого мне в глаза, вдруг погас и переместился вниз, к его же ботинкам.
Поэтому я перевёл дыхание и продолжил:
— Я не знаю, что там Чернышев дал вам с дядей за молчание. Но у меня другой вопрос: что ты хочешь лично за свидетельствование против Чернышевых в этом вопросе?
И теперь Николай снова вскинул на меня глаза, и взгляд его горел ещё пуще прежнего.