— Ни хрена я не хочу, — прорычал он, и я даже сначала подумал, что он мне отказывает. Но он тут же продолжил в той же горячечной манере. — Я хочу, чтобы меня допросили, используя артефакт правды. Я всё скажу, как есть, и чтобы каждое моё слово было записано под протокол.
— Ничего себе, — проговорил я в ответ. — А что случилось-то?
Я даже сам немного был ошарашен его яростным высказыванием. Я подумал, как надо было допечь парня, чтобы он просто отказался от любой помощи в ответ.
Причём кто? Голицын, который раньше так себя точно не повёл бы.
— Нет, кое-что я всё-таки хочу, — нашёлся Николай. — Я хочу, чтобы их имя было изгваздано не хуже, чем наше. Причём для этого есть все основания.
— Ну хорошо, без вопросов, — кивнул я. — Давай мы с тобой договоримся. Мы можем даже обменяться кровными клятвами. Я тебе помогаю вытащить сестру, если у тебя самого не получится или у вас с матерью, а ты мне со своей стороны помогаешь со свидетельскими показаниями против Чернышевых.
— У меня, в общем, только один вопрос, — проговорил Николай.
И вот сейчас я уже явно видел, что он повзрослел. Повзрослел только за время нашего разговора. Сейчас передо мной стоял вполне себе зрелый человек, который решился на что-то невероятное, что изменит его жизнь.
— Я слушаю, — сказал я.
— Это будет официальный суд или как? — спросил он.
— Я не знаю, — покачал головой я. — Весь вопрос в том, как мы дойдём до этого обвинения. То есть, как мы их прижмём к ногтю.
— А что? — криво усмехнулся Голицын. — У тебя есть выходы на кого-то из высочайших особо напрямую?
— Есть, — едва заметно кивнул я, но глазами показал, что да, действительно. — У нас есть выходы и на заместителя начальника столичного управления тайного сыска. И есть ещё выход на Светозарова.
— Ну, Салтыков вряд ли осилит, — ответил на это Николай. — А вот Светозаров, если до него дойдёт и если он захочет этим заниматься, то вполне.
— Ну что же, тогда по рукам? — спросил я.
— Тогда по рукам.
Но прежде чем разжать мою ладонь, он сказал:
— Сам понимаешь, мне нужны будут гарантии безопасности. Для меня, для моей сестры, для матери. Как ты понимаешь, раньше нас по всем вопросам защищал дядя. Но он больше не в состоянии этого делать. Поэтому я прошу защиты у Рароговых.
— Без проблем, — ответил я. — Мы вас спрячем так, что вас никто не достанет до той поры, пока всё уляжется. В наших землях много места. Но, конечно же, на какое-то время придётся покинуть столицу и не отсвечивать.
— Хорошо, — кивнул Голицын. — Мне даже полегчало.
— Не переживай, — сказал я напоследок. — Как бы там ни было, безопасность твоим мы обеспечим.
После разговора с Виктором фон Аденом и чаем с его семьёй, включая Аду фон Аден, Николай Голицын решил убедиться в словах сокурсника. Уже ближе к вечеру он снова добрался до забора Института благородных девиц, но теперь с другой стороны. Он, не попадаясь на глаза охране, пытался что-нибудь увидеть там внутри, сквозь забор.
В это время года уже рано темнело, и ничего толком не было видно. Только где-то в корпусах теплился едва заметный свет, как будто от лучины или слабой свечи. Отсюда, где он находился, ничего толком увидеть было нельзя.
Он наморозил себе ледяные ступеньки, чтобы подняться повыше и посмотреть, но вызвал этим только лай собак. И увидел, что по двору бегают голодные псы, а во дворе ни души, никого.
Да, осенний вечер, темный, но вообще никого.
После этого, как и договаривались, он вернулся к Рароговым.
Когда Николай вернулся, я уже составил собственный план.
— Выходим на рассвете, — сказал я. — Как раз доберёмся, когда у них будет завтрак или что-то такое.
— Откуда ты знаешь? — удивился Николай.
— Ну, я навострил уши и внимательно слушал то, что говорила директриса про уклад.
— Хорошо, без проблем, я подойду тогда, — кивнул мне Голицын.
— Хорошо, — сказал я. — А мне нужно пока подготовиться.
Голицын ушёл к себе. Мы договорились встретиться в пять часов утра у входа в резиденцию, а мне нужно было собрать необходимое и кое-что выяснить.
Один из амулетов изменения личности у меня был свободный, потому что после убийства Вирго у меня их было три. Два из них сейчас были заняты: один на Сати, другой на мелком бесе Руяне.
Но я пошёл в старую резиденцию, подошёл к малышу. Точнее, он сам прибежал ко мне, вцепился в штанину и попытался подняться на грудь, но я взял его подмышки, ссадил на пол и присел перед ним на корточках.
— Послушай, Руян, — сказал я, заглядывая в умные глаза ребёнка, — мне нужно, чтобы ты некоторое время посидел спокойно и из дома никуда не высовывался, понимаешь?
Руян коротко кивнул, но тут же склонил голову набок, словно ждал ещё объяснений.
— Мне нужно взять у тебя вот этот амулет, — я показал ему на блестяшку, висевшую на груди, — но верну её буквально к обеду, а может быть, и раньше. Хорошо? Ты меня понимаешь?
Теперь Руян кивнул уже полноценно, сам взял амулет, снял со своей шеи и протянул мне.
— Спасибо, — сказал я. — Только помни: без амулета никуда не высовываться!
Без артефакта изменения личины он был забавным: четырёхруким, худым, нескладным, с языком, свисающим из крохотной и очень даже симпатичной пасти. Эдакий щенок-шалунишка, от которого не ждёшь ничего плохого. Ну, разве что лужу в коридоре.
Но на этот раз он ещё гораздо более серьёзно кивнул и проговорил:
— Хорошо, я буду осторожен.
Всё это прозвучало в крайне серьёзной детской манере.
После этого я пошёл к Азе. Она, по обыкновению, уже соткалась из пара и подошла ко мне.
— Ты как? По делу? Или просто поболтать? — заигрывая, проговорила она.
— Извини, — сказал я, — но сегодня исключительно по делу. Скажи, пожалуйста, работают ли вот эти амулеты? — я показал ей два артефакта. — На невидимость. Сможем ли мы с ними стать недоступными для глаз простых наблюдателей?
— Конечно, вообще без проблем, — развела руками Аза. — Ты можешь с этими амулетами принять облик чего угодно. И даже отсутствия чего угодно.
Она говорила так, потому что ей это было совершенно очевидно.
А вот у меня всё-таки возникали вопросы во время эксплуатации.
— Вот представь, что тебя накрывает невидимым плащом, — улыбнулась она. — И всё. Ходи как хочешь. Главное, не кричи громко и обувь без металлических подков используй, потому что звуки он лишь частично приглушает, но громкие эти амулеты не поглощают. Так что, по большому счёту, имей в виду: звуки нужно будет контролировать.
Она усмехнулась.
— Громко не топать, не пердеть, не грызться между собой, не ржать над шуточками.
— Понятно, — кивнул я с улыбкой. — Хорошо, буду следовать всем твоим указаниям.
— Вот и чудненько, — проговорила Аза. — Что-то серьёзное?
— Я надеюсь, что с такой экипировкой ничего серьёзного, — ответил я.
— Ну и ладно, — кивнула Аза. — Успехов в твоих делах.
И последняя фраза прозвучала настолько искренне, что у меня даже мурашки по спине пошли.
Я поспешил развернуться и пойти спать, потому что вставать надо было действительно рано.
Голицын пришёл на полчаса раньше, чем мы договаривались. Судя по всему, он понимал, что дело серьёзное. Мы взяли дедов экипаж и отправились к институту. Там встали с самой не просматриваемой стороны, нацепили амулеты и полезли через забор.
Тут очень сильно помог Голицын, подморозив в нужных местах ступени. Причём он делал это умело — так, что подошва из-за разницы температур не скользила. Она как будто немножечко примерзала к этой самой ступеньке.
Собак, к нашему облегчению, уже убрали. Потому что я подумал: люди нас не увидят, не услышат, а вот собаки учуют полюбому. А жечь бедных голодных шавок только из-за того, что с ними тут жестоко обращаются, я не хотел.
Мы быстро прошли к мощному дубу, стоявшему возле ближайшего корпуса и укрылись за ним, чтобы на нас никто не наткнулся бы случайно. А затем приблизились к окну, на котором стояли решётки, толщиной с мой большой палец, и заглянули в него.
То, что мы увидели, казалось совершенно невероятным. По крайней мере, для меня.
Утренняя побудка в Институте благородных девиц на первый взгляд оказалась сродни нашей ночной тревоге на боевом факультете, но только сродни. Здесь всё было гораздо строже и ещё более жёстко.
Резкий сигнал буквально оглушил. Он распространялся над всеми соседними зданиями. После этого внутри началась суета. Девушки повскакивали с кроватей и в жуткой спешке начали накидывать на себя одежду, пытаясь воткнуть ноги в суровые, кажется, негнущиеся ботинки.
После того как первые три или четыре девушки покинули комнату, которую хотелось назвать кельей, туда врывалась надсмотрщица с бамбуковой палкой и просто начинала охаживать тех, кто ещё лежал или вообще не проснулся от громкого сигнала. Мне казалось, что я буквально через закрытое окно слышу треск, с которым едва ли не ломается эта бамбуковая палка об спины.
И лупили не только тех, кто ещё лежал, но даже тех, кто просто не успел выбежать из-за того, что перед дверью оказалась сутолока. Те, кто не успел выйти на построение на плац, практически такой же, как у нас, до определённого времени, заставляли идти босиком. После этого их гнали к огромной бочке с водой, где они умывались и приводили себя в порядок.
Мне казалось, что я нахожусь в какой-то другой реальности, где издеваются над узниками. Причём все эти узники как на подбор — молодые девчонки, буквально от шестнадцати до двадцати лет.
Затем строй девушек — некоторые босые, с израненными ногами, кто-то хромая, кто-то держась за поясницу — все шли на завтрак. Мы с Николаем пристроились за ними и увидели, что их ведут в столовую в отдельный корпус. Мы прошли туда и встали в угол, чтобы о нас никто не споткнулся.
Мы видели, как на входе каждую из девушек придирчиво осматривает какая-то очкастая грымза. После чего оказалось, что мучения девушек в этот день далеко ещё не закончились, а только начались.