Он нахмурился.
— Что я вам посоветую? Я вам посоветую сейчас же сесть на дирижабль и лететь обратно в Екатеринбург.
— Но у меня приказ, — качая головой, ответил Зорич. — Я не имею права его ослушаться.
— Знаете что я вам скажу? — скривился на это Морозов, будто лимон съел целиком. — Вас просто послали на убой.
— Меня отправили выполнить задачу стратегической важности, — возразил Зорич. — Если я не дойду туда, то у империи будут большие проблемы. Хочу я этого или не хочу, но я обязан это сделать. Вы дадите мне проводника?
— Только до окончания нашей территории, — твёрдо ответил Хладослав. — Да, до залива я дам вам проводников, могу дать припасы и всё остальное. Но дальше… Никто не пойдёт. И я вам даже больше скажу: я уверен, что пока мы здесь с вами беседуем, ваши люди уже поговорили с местными. А слухи, поверьте, расходятся очень быстро. И они тоже узнали всю подоплёку.
— Вы хотите сказать, что меня ждёт саботаж экспедиции? — с нехорошим предчувствием спросил Зорич.
— Если у ваших людей мозги есть, то они начнут саботировать, — ответил Морозов.
— Мы не имеем права ослушаться приказа, — совсем тихо возразил Зорич.
— Иногда лучше стать беглым, чем мёртвым, — пожал плечами Хладослав.
Бездна безнадёги с головой захлёстывала Слободана. Он даже позволили себе использовать дар, в надежеде на то, что Морозов его попросту обманывает, а сам уже давно начал добычу минерала. Но дар твердил, что этот хитрый, изворотливый скользкий человек не врёт. Он действительно наживётся на снабжении экспедиции, но и про толпу ледяных фигур Хладослав не соврал.
— Благодарю вас за предупреждение, — прохрипел Зорич, прочистив внезапно осипшее горло. — Но у меня нет выбора. Я обязан хотя бы попытаться, даже если мне придётся идти туда одному. От этого зависит жизнь моей дочери.
Взгляд Морозова изменился, но ничего хорошего в нём не было.
— Проводника я вам дам, но только до залива. Я вас предупреждал. Я пытался вас отговорить.
— Я вас услышал, — ответил Зорич. — И на том спасибо.
Я завёл Радмилу на территорию резиденции, подальше от входа, чтобы никто не слышал. Обернулся к ней, подавив желание взять за грудки и спросил:
— Радмила, что случилось?
Но та лишь покачала головой, не в силах пока говорить.
— Радмила, — продолжил я, — твой отец не последний человек в империи. Что должно было произойти, чтобы ты пришла просить помощи? Ты пойми, я должен это понимать прежде, чем ответить тебе. Я не хочу накликать на свой род ещё большие беды.
Радмила как-то очень пронзительно посмотрела на меня и ответила:
— Всего рассказать тебе не могу. Если в общих чертах, то отца шантажируют и угрожают ему, что будут пытать меня, причём… даже не то чтобы убьют. Что-то гораздо более плохое. Я не хочу об этом говорить. И поскольку сейчас отец уехал по поручению императрицы, то защитить меня некому, поэтому я прошу твоей помощи. Вашей помощи. Я сейчас наиболее уязвима и никому не могу доверять. Перед отъездом отец сказал обратиться к кому-нибудь, кто имеет честь и в случае чего сможет защитить меня. Я полагаю, что таким человеком являешься ты.
Я посмотрел на неё, подумал и задал один из самых основных вопросов:
— Ты можешь мне хотя бы сказать, от кого эти самые угрозы исходят? Потому что мы должны знать, с какой стороны ожидать опасности. От какой семьи? Если брать тебя под защиту, то это означает поставить под удар себя. И мы должны знать, с какой стороны этот самый удар может последовать.
Радмила сначала спрятала глаза, затем пошевелила губами, схватила себя за волосы, разгладила их на голове и только после этого посмотрела на меня:
— Если я тебе скажу, что это семья… не из нашей империи, тебе станет легче?
— Допустим, это уже лучше, — согласился я.
— И ещё, — проговорила Радмила. — Про то, что я просила защиты, должен знать только ты. И если ты меня возьмёшь под эту самую защиту, то я не хочу, чтобы об этом знал кто-то ещё. Потому что могут подослать менталистов.
— Боги и богини! — проговорил я. — А менталистам-то вы дорогу где перешли? Это Молчащие? Если они, то с ними можно попробовать договориться.
— Нет… — опустила голову Радмила.
— Тогда кто? — изумлению моему не было предела.
— Фамилию мы не знаем, — совсем тихо произнесла девушка.
— Час от часу не легче! — всплеснул я руками. — Допустим, защиту я тебе попробую обеспечить, но никто тебя не будет прятать в столице. И я не могу говорить от имени своего деда Рарогова. Максимум, что я лично могу для тебя сделать, — это спрятать в своём доме в Горном. Но это совсем не тот уровень исчезновения, который тебе, судя по всему, необходим. Поэтому мне нужно будет поговорить об этом с матерью, и да, определиться, сможем ли мы тебя спрятать где-нибудь на одном из дальних капищ.
— Да, мне всё равно, где, — чуть ли не через слёзы ответила Радмила. — Я готова пасти овец, коров доить, заниматься всем чем угодно, лишь бы выжить и не подставлять отца.
«Ну это припекло, так припекло,» — подумал я про себя.
А вслух сказал:
— Не реви. Оставайся пока здесь. Как-никак мы всё-таки с тобой одногруппники. Никто ничего такого не подумает. Мало ли с каким визитом ты к нам направилась.
— Спасибо! Спасибо тебе огромное! — ответила Радмила, и слёзы всё-таки нашли дорогу через её глаза.
Я же пошёл к управляющему и попросил, чтобы её поселили в отдельную комнату, желательно в самую дальнюю. А сам направился на телеграфный пункт. Там отправил в Малахитово запрос о том, что мне срочно нужна связь с Гориславой фон Аден. Ответ пришёл практически сразу же, но был очень лаконичным: «Связь невозможна. Горислава фон Аден покинула Малахитово».
«Если покинула Малахитово, — прикинул я, — то возможно телепортом, а значит, скоро она будет здесь. А это, в свою очередь, означает, что вопрос с Радмилой решится довольно быстро. Пусть через мать, пока деда нет».
После того как определили Радмилу, я отправился в изолятор Тайного сыска за Земовитом Медведевым. Там мы провозились довольно долго — практически полдня, пока подписали кучу бумаг, пока прошли кучу разных людей и опросов. Попасть в эти стены оказалось значительно легче, чем их покинуть. Это было совсем не так, как я себе представлял. Не по одному щелчку пальцев, но Земовита всё-таки освободили.
Когда мы вышли из ворот вместе с Медведевым, он на секунду остановился, подставил лицо мелкому холодному дождю, капающему из низкого серого неба, расставил руки и крикнул:
— Свобода! Как я тебя ждал!
Когда мы вернулись с Земовитом, четвёрка наших заговорщиц из Института благородных девиц уже была в резиденции. Ада, судя по всему, каким-то подкупом или, может быть, ещё как-то, договорилась с поварами, и они устроили небольшой, но праздничный обед по случаю возвращения Земовита на свободу.
На обеде присутствовала вся моя пятёрка в полном составе: Костя, Тагай, Артём Муратов, Мирослава… Они как раз вернулись с занятий. Я же при взгляде на Медведева думал о том, что пятёрку пора расширять. Здесь же за с одной стороны стола примостилась Зара, с другой стороны — Радмила.
Появление Радмилы Зорич, надо сказать, вызвало удивление у всех. Девчонки относились к ней немного настороженно, наши же предпочитали делать вид, что не замечают её.
Тагай даже обратился ко мне по мыслесвязи: «Что она здесь делает?» Причём в его голосе слышалась явная неприязнь.
«Она обратилась к нам за помощью, — ответил я. — У неё проблемы».
«С Голицыным?» — спросил Тагай.
«Нет, — ответил я по той же самой мыслесвязи, переборов себя, чтобы не качать головой и не выдать чем-то. — Проблема немного другого характера».
А Радмила в этот момент покосилась на меня, как будто что-то почувствовала, но тут же опустила глаза в тарелку.
«Потом обсудим, — ответил на это Тагай. — Просто нужно хотя бы понимать, что к чему».
При этом сама Радмила явно чувствовала себя не в своей тарелке. Она молчала, в разговоры не встревала и вела себя совершенно тихо, как мышь.
Зара слегка посмеивалась, глядя на всё наше общение. Наверное, потому что только что освободившийся Земовит буквально фонтанировал энтузиазмом. Да и сестра Ярослава от него почти не отставала. При всём при этом Ада и Матрона пытались развеселить Медведева. И всем, в общем-то, было хорошо.
Да что говорить? Я сам получал удовольствие от атмосферы, потому что понимал: кроме моих родных, моей семьи, у меня есть ещё друзья, которые стали мне второй семьёй. Которые поддерживают меня, верят мне, помогают, и которые, даже рискнут жизнью ради нашего общего дела. Чувство, что у меня есть надёжный тыл, есть, к кому можно обратиться, буквально затапливало меня.
Да, пусть все они ещё молоды, горячи, но мне это нравилось. В них бурлила жизнь, горел огонь! Эти люди тоже были моей семьёй, моим кланом. Единственные, кого мне не хватало рядом… это Азы… и пожалуй, что брата.
Да, казалось бы, вот оно — молодое поколение, с ним проще, с ними легче. Но их мне всё равно не хватало.
Но как бы я не радовался краткому мигу затишья и дружеской атмосферы, я невольно заметил один тревожный момент среди всеобщей пасторальной картины. А именно: стоило Мирославе посмотреть на какое-то блюдо, как сразу Муратов пытался подсуетиться. Он даже не спрашивал её ни о чём — просто подавал то, что ей нужно.
Создавалось такое ощущение, будто между ними появилась некая связь, как будто он читает её мысли, её помыслы. Или, наоборот, она внушает ему то, что хочет. И с одной стороны, зная способности Мирославы, я подозревал, что она реально может разговаривать с Артёмом ментально, то есть просто просит его по их мыслесвязи что-то подать и так далее.
А с другой стороны, я понимал, что возможно, это последствия того, что там, в сознании Мураторва, они вместе провели пять лет по их субъективному мироощущению во время разбора всей этой груды информации.