В течение следующих пары часов они собрали караван из собачьих упряжек, уложили все необходимые вещи и отправились в сторону Виктории.
Поездка оказалась максимально непростой. Дело даже не в том, что длилась она чуть ли не неделю. А в том, что во время всей этой поездки холод неотступно следовал за караваном. Если у морозников и огневиков ещё были возможности прогреть себя изнутри или не замечать холода, то у Зорича ничего такого не было. Он был совершенно беззащитен перед стихией. Но стоило ему сильно замёрзнуть или отчаяться, как он вызывал перед внутренним взором облик дочери, и холод практически сразу отступал.
Но это было не всё. Чем дальше они ехали, тем холоднее становилось. Вроде бы после минус тридцати и минус тридцати пяти разница в холоде не должна была ощущаться сильно, но она была. Даже те же маги льда ощущали, что всё меняется.
Через шесть с половиной дней после выезда караван добрался до пролива, который разделял материк и остров. Проводники из Морозовых действительно вывели их к самой узкой части пролива:
— Здесь по картам до Виктории чуть более двух десятков километров, — поведал проводник и после запинки добавил, — но сейчас даже морозить ничего не нужно. Лёд в проливе стал раньше обычного.
Слободан вместе со своими людьми взирал на безжизненную пустыню, простирающуюся прямо перед ними.
Пролив был огромен и мёртв. Зорич не знал, откуда в уме пришла подобная ассоциация. Но сейчас на Слободана взирала бездна, как будто готовясь их поглотить.
Лёд, сковавший пролив, был угрожающего стального цвета, на нём не задерживались снежинки, тут же уносимые ветром вдаль. Местами вздыбившиеся торосы напоминали раскрытую пасть ледяного великана. Каждого из присутствующих накрыло чувство ужаса и близкой смерти. Даже собаки жались друг к другу и пытались повернуть вспять. И это чувство было безотчётным, совершенно необъяснимым и практически невозможным для преодоления.
Все находящиеся в экспедиции испытывали дичайший ужас от того, что им придётся встать на лёд и идти в пасть собственной смерти. Тогда Зорич понял, что, наверное, всё это было зря. Но выбора у него нет.
Он вдохнул морозный воздух, выдохнул облако пара и на негнущихся ногах ступил на стальной лёд, прозрачный и отчасти даже зеркалящий взгляд самого Слободана. Про себя он повторял, словно молитву, имя дочери, имя погибшей жены, говорил какие-то слова, неизвестно к кому обращённые, и шаг за шагом продвигался вперёд.
Шаг за шагом, шаг за шагом… В какой-то момент он оказался один посреди ледяного безмолвия. Только стальные воды ледяного пролива под ним хищно ухмылялись. Шаг за шагом, шаг за шагом…
Про себя он отметил, что прошло уже больше двух недель с тех пор, как он отправился в эту проклятую экспедицию. «По-хорошему, если Радмила всё правильно поняла, то она должна была уже попросить защиты у кого-то, ведь суммарно с начала миссии уже прошёл отведённый мне демоном срок».
«Радмила, — думал про себя Зорич, — только не наделай глупостей, только не взбрыкни, сделай всё так, как я тебе сказал. А я буду идти к тебе до конца, шаг за шагом. Шаг за шагом».
И он шёл, верил в то, что Радмила всё сделает так, как нужно, а он ступал по мёртвому льду навстречу смерти, словно через всю свою минувшую жизнь. И вот так, в мыслях о дочери, он дошёл практически до середины. Там трясущимися руками достал из-за пазухи подзорный артефакт и увидел всё то, о чём ему рассказывал Морозов: серебрящиеся, прозрачные статуи. То есть Хладослав ему ни разу не соврал.
Но одно дело слышать это на словах или видеть в разуме у другого человека, а другое — видеть воочию. И людей там было действительно много. Ну, как людей? Это были статуи. Промороженные насквозь статуи. Целое побережье статуй, застывших, замороженных навеки людей. Как будто многолюдную площадь накрыло одномоментно морозом, заставив умереть на месте, в движении, в порыве. Между погибшими ещё оставалось пространство, где ещё можно было пройти. Но такое количество застывших трупов, превратившихся в ледяные статуи, просто поражало.
Но Зоричу нечего было делать, кроме того, как стать одной из этих статуй или дойти до своей цели. Он убрал подзорный артефакт обратно, сделал ещё один шаг, и ещё один. Он уже прошёл середину пролива и шёл дальше — шаг за шагом, шаг за шагом. За ним так никто и не двинулся, но он шёл вперёд, даже не оборачиваясь, прекрасно осознавая, как ледяные когти, сжимают его сердце.
Он осознавал, что с каждым шагом двигается всё медленнее и медленнее. Понимал, что, возможно, станет самой близкой к материку застывшей статуей, но всё равно шёл. Он видел, как на нём начинает светиться одежда, но всё равно шёл вперёд. А потом в какой-то момент, когда он уже почти достиг берега, понял, что следующий шаг не получается сделать: всё его тело сковало холодом. Мороз пробрал его буквально насквозь. Ведь ещё чуть-чуть — и он действительно превратится в статую, а затем промёрзнет насквозь до прозрачности.
И всё же он сделал ещё один шаг, а затем посмотрел вниз и понял, что фактически этим своим последним шагом вряд ли преодолел и пару сантиметров. Следующий шаг через силу был таким же. Причём суставы, кажется, уже были ледяными, они хрустели, грозя рассыпаться крошкой.
Но что хуже всего, его начал одолевать сон. Он понимал, что замерзает, замерзает так же, как и все остальные, стоящие здесь. Ведь он не маг холода, он менталист. И тут в душе у Зорича разлилось какое-то дикое, нечеловеческое отчаяние. Оно затопило его, и он снова увидел перед внутренним взором лицо своей любимой, улыбающейся дочки. Вот она занимается боевыми искусствами, а он радуется и гордится её успехами. Вот она ещё совсем кроха, бежит ему навстречу, хватает за шею, целует в щёку. А за ней спешит его живая ещё на тот момент жена.
А здесь, в реальности он не выдержал пронизывающего холода Виктории, и упал на колени. Из последних сил он упирался руками в лёд, а затем откуда-то изнутри, из глубины души, он вырвал имя дочери и прокричал его вперёд, в спины замерзших статуй:
— Радмила!
Глава 17
— Радмила! — вместе с именем дочери Слободан выплеснул волну всего того, что было у него на душе.
Он пришёл сюда только ради неё! Его вела за собой слепая всепоглощающая отцовская любовь.
И тут вдруг он понял, что там внутри, в глубине его тела, холод как будто немного отступает. Но он не понял этого сразу, подумал, что это уже агония организма, что всё, конец, он умирает. Но при этом почувствовал, что тело стало как будто чуть более послушным, суставы снова начали сгибаться. Однако, несмотря на это, Зорич полагал, что ему всё только кажется, и это предсмертное безумие.
Но в этот момент в мозг ему эфемерной сосулькой или ледяным буром начали ввинчиваться слова:
— Вы все приходите сюда ради богатства, ради славы, ради денег. Вы все ведомые жаждой наживы. Вы все не цените дарованное вам. Вы высасываете недра до конца. Вы уже не люди, вы — паразиты. У вас внутри не осталось ничего человеческого. Вы копошитесь, словно термиты или тараканы, которые подъедают всё, что плохо лежит. Вам нет места на этой земле. Уходите!
Зоричу показалось, что он просто бредит, что его умирающее в агонии сознание просто подкидывает невероятные образы. Но раз уж он умирает, то собственно терять ему уже больше нечего. И тогда Слободан раскрыл своё сознание на максимум, как ворота в осаждённый город, выкрутил свой дар на полную и послал вперёд. А вместе с ним отправил ментальный посыл, в которой дал объяснение:
— Да, мне без разницы, что находится внутри тебя. Лично мне не нужны твои ресурсы. Всё, что я делаю, каждый мой шаг, каждый мой вдох — всё это направлено на защиту собственной дочери.
И вслед за его словами мелькали кадры из его жизни. Подтверждение того, что он никогда не занимался только высасыванием ресурсов в ноль. Более того, он в той же империи занимался восстановлением магического фона: заповедником, в котором рассаживал реликтовые деревья и ухаживал за магическими созданиями. Ему было что показать: что он не паразит, что он пытался хоть как-то восстановить магию. Но сейчас он пришёл за минералом не просто так. Цена этого минерала для него лично — это цена жизни дочери.
Он открыл память нараспашку, показал всё, что только мог. Не только Радмилу, но и демона Вирго, который пришёл к нему и захватил его жизнь и тело. И тот самый разговор, где Вирго обещал превратить его дочь в инкубатор для порождения новых демонов. Просто-напросто в инкубатор.
И он всё это показывал без разбора, без градации. Просто отправил поток сознания. И в какой-то момент он понял, что холод, сковавший его до этого, спадает. Как будто вокруг того места, где он находился, а может быть и шире, наступил штиль, или что-то вроде того: ветра не было, холод перестал забираться под одежду, пронизывать тело. И хотя было всё ещё довольно холодно, но это был уже обычный холод, не магический.
Зорич не понимал, что происходит. Но вроде бы даже тишина вокруг него перестала быть давящей. Как будто кто-то взял и просто весь мир поставил на паузу. Либо это сам мир взял эту паузу, даже мороз взял паузу, чтобы обдумать и осмыслить увиденное. У Зорича сложилось ощущение, что часть холода просто взяла и покинула его тело. А вокруг сердца, души и разума, где были воспоминания о дочери, стало вдруг теплее.
И в этот момент внезапно, без предупреждения, на него обрушился целый водопад видений. Слободану пришлось приложить огромные усилия, чтобы не потеряться в этих видениях. Они были невероятно сильными, болезненными и настолько невозможными для него, что ему приходилось попутно в них разбираться. Но также пришлось оберегать свой разум, чтобы не утонуть в этих новых для него воспоминаниях.
Он увидел очень сильного мага холода из древнего рода, который вместе с другим магом возводил огромные стены. И он понял, что это воспоминания о самом первом создании Стены тысячу или десять тысяч лет назад. Он видел, как из длинных цепочек хребтов гор вылепливали Стену, словно из пластилина или глины. Стену, защищающую древнюю империю от демонов. Он видел, как намораживались щиты, как стена эта местами превращалась сама чуть ли не в горы, полностью закрытые льдами. Выглядело это невероятно величественно, как будто из тела земли в некоторых местах просто вытаскивали горы, как хребет из тела. А затем другой маг закрывал это тяжёлыми, толстыми и прочными ледяными щитами.