ошеньком Ките, обо всей этой молодежи, — меня схватывает за сердце. Мне кажется, я уже вижу всякие ужасы… да они уже и были. Это не мое воображение!
— И эти ужасы снова повторятся. Но вы, вы можете скрыться от опасности… Последуете ли вы за мной?
Хусани задыхался.
— Одна? — спросила Грэс, отшатнувшись.
— Нет, не одна. Я могу взять еще двух или трех.
Грэс раздумывала, наклонив голову, а посланец раджи смотрел на нее с сильно бьющимся сердцем. Перед ним мелькало то торжество, которое выпадет на его долю, если он привезет в Гумилькунд первых английских беглецов и особенно эту обожаемую господином девушку. Но он думал также и о ней: эта красивая и кроткая англичанка завоевала его сердце. Хусани знал жестокость и варварство возбужденной толпы, и его охватил ужас при мысли, что девушка может сделаться добычей разъяренных бунтовщиков.
Ему никогда не случалось близко сталкиваться с англичанами до тех пор, пока не пришлось поступить на службу к радже, гораздо более снисходительному к своим подчиненным, чем масса английских чиновников. Вследствие этого в нем не было той непримиримой, слепой ненависти, коренившейся не только в племенном и религиозном различии, но также находившей себе пищу в бесконечной цепи обид и унижений, которая доводила слуг до измены господам, заставляла крестьян оскорблять и позорить английских женщин, а солдат — подвергать своих бывших начальников телесному наказанию на глазах у дерзкой толпы. Но индус знал о существовании такого чувства и дрожал за прелестную девушку, стоявшую теперь перед ним.
— Нас не много, — сказала наконец Грэс. — Нельзя ли нам уехать всем? Я думаю, что и офицерам стало бы свободнее без нас.
— Я опять приду за другими, — сказал Хусани, низко кланяясь, — но простите меня, сначала я должен вернуться туда, откуда послан, или только с мэм-саиб, или совершенно один.
Грэс смотрела на него, будто не понимая. Он повторил свою просьбу с выражением еще большей покорности.
— Вот как? — сказала она, гордо поднимая голову. — Чтобы спасти себя, я должна бросить их?
— Спасая себя, вы спасете других.
— Я хочу спасти всех или никого, — отвечала Грэс вполголоса.
В эту минуту показался экипаж, и прелестный мальчик с пепельными кудрями, легко выскочив из него, бросился на шею Грэс.
— Кит! Мой маленький Кит! — воскликнула девушка.
Вслед за Люси из экипажа вышла бледная молодая женщина, видимо чем-то испуганная.
— Отправь скорее этого человека, — сказала Люси нервно. — Все меня бранят, что я оставила тебя одну с ним. Никто не знает, что делать, а мне хотелось бы умереть и избавиться от этой жизни.
— И я сказала бы то же, если бы не сын! — вторила ей м-с Дюран. — Грэс, неужели у них хватит духу с ним что-нибудь сделать? А ведь я не обстригла его кудри.
— Я знала, у вас недостанет храбрости на такой подвиг, — ответила Грэс улыбаясь.
— Что же еще надо этому человеку? — спросила Люси.
— Не беспокойся, это добрая душа. Я куплю у него что-нибудь и отпущу.
Торговец вскоре ушел. Увидав Тикорама, водившего пони своей госпожи, он подошел к нему.
— Я искал тебя, друг, — сказал Хусани конюху. — Я кое-что продал, и Цветок Лотоса приказала мне опять прийти. Вот брату благодарность за помощь.
Щедрость дара несколько удивила Тикорама, но тем не менее он принял его.
— Их власти скоро конец, — сказал конюх, указывая на дом. — Скоро сокровища нашей страны перейдут к настоящим жителям, а не к чужим. Но у Цветка Лотоса речь сладкая и душа благородная, — прибавил он с оттенком сожаления.
— Я ничего не смыслю в вашей политике, — сказал Хусани. — Я беден и люблю тех, кто дает мне заработок. Возьмется ли брат сохранить для меня Цветок Лотоса? Мой хозяин, князь, не поскупится дать лак рупий за двух женщин и ребенка.
— Лак? — переспросил Тикорам, глотая слюнки.
— Да, если их доставят ему здравых и невредимых.
— Я и так спасу Цветок Лотоса! — воскликнул Тикорам. — Еще успеем подумать об этом, народ еще не восстал!
XVIII. Возвращение генерала
Хусани не ограничился во время своего пребывания в Ноугонге одним посещением Грэс. Он пошел дальше: выдав себя за недовольного слугу раджи, он вкрался в доверенность двух или трех местных агитаторов и заручился их обещанием известить его, когда им покажется, что восстание уже достаточно подготовлено. От них министр узнал, что число бунтовщиков вообще незначительно, что они не надеются найти себе много приверженцев и вследствие этого не могут предпринять каких-либо решительных мер. И это было действительно так. Быть может, восстание в Мееруте, ускоренное наказанием мятежных солдат и бывшее следствием этого взятие Дели поразили туземцев, но, как бы то ни было, последние числа мая прошли спокойно, и небольшие английские гарнизоны, рассеянные по стране, ободрились. Отряд гуркасов, посланный под начальством храброго Гамбие-Синга для оказания поддержки англичанам, был отозван, и появилась прокламация, обещавшая амнистию всем мятежникам, не участвовавшим в убийствах европейцев. Однако эта ошибка, основанная на незнании характера туземцев, имела пагубные последствия. Испуганные собственным успехом и втайне опасавшиеся мщения со стороны оскорбленных, бунтовщики свободно вздохнули. Стало быть, англичане боялись, раз они пытаются заключить мир? Стоит им еще некоторое время оставаться верными своему знамени, и пророчество исполнится — владычество чужеземцев исчезнет навсегда.
Бунтовщики стали выжидать, решившись ничего не делать наудачу. Это затишье ввело в заблуждение многих военных, между прочим и генерала Эльтона.
Читатель помнит, что в то время генерал, только что вернувшись из отпуска, еще не принимал командования. Без сомнения, присутствуй он во время восстания в Мееруте, его влияние было бы громадное. Но при первых слухах о недовольстве в армии Эльтон отправился в северо-западные области для расследования злоупотреблений и донесения об общем состоянии войск.
В роковое воскресенье, когда разразилось восстание, он был в Янси, где жил во дворце вдовы раджи, и сидел у нее, когда принесли известие о случившемся. Генерал, воображавший себя знатоком людей, был весьма доволен высказанным принцессой удивлением и негодованием. Она умолила его остаться в Янси до получения более подробных сообщений, но он не допускал ни малейшей отсрочки, хотя и был тронут заботливостью женщины. В сопровождении небольшого конвоя англичан он форсированным маршем направился в Меерут.
Смелость генерала оказалась для него спасительной. Все давали дорогу этому небольшому отряду в ярко-красных, шитых золотом мундирах, скакавшему, не зная преград, с саблями наголо. В самых враждебно настроенных селах, кишевших разбойниками и беглыми солдатами, для них находился провиант. Многие из виновных видели в этом храбром офицере со строгим лицом, проницательным взглядом и краткой повелительной речью первого из мстителей, готового поразить их. Несмотря на снедавшие его опасения, он исполнил свой долг и останавливался в главных пунктах — Гвалиоре, Агре, Миннури — для поощрения верности и устрашения измены.
Месяц подходил к концу, когда генерал достиг Меерута. В состав гарнизона этого города входил полк, который, по мнению генерала, должен был остаться верным. Он много лет командовал им, офицеры были ветераны, люди высших каст и образованные, сражавшиеся вместе с ним во многих пограничных стычках. Один даже спас Эльтону жизнь, сам подвергаясь опасности, и давно стал близким другом генерала. Что касается солдат, то он называл их детьми и любил всех, начиная с самых старых, научившихся сражаться при нем, и кончая молодыми новобранцами. Часто во время перехода по равнинам, выжженным индийским солнцем, у генерала навертывались слезы на глазах. Несколько недель тому назад, во время смотра в Мееруте, этот полк особенно отличился. И вдруг ему скажут теперь, что в ту минуту, как эти солдаты радостно отвечали на крики своих товарищей-англичан, в душе они уже таили замысел убить его!
Лицо генерала омрачилось. Никто не тревожил его отряда, но опустошенные деревни, толпы испуганных крестьян, уносящих свой скарб, а иногда оборванцы со свирепыми лицами — все это возбуждало опасения.
Наконец до Меерута осталось всего пять миль. Никто не вышел навстречу приближавшемуся отряду. Генерал отправил вперед разведчиков, но они не могли ничего узнать о судьбе английских войск. Было самое жаркое время дня, и люди, не сходившие с лошадей с утра, изнемогали от усталости, не зная еще, какой прием ожидает их в Мееруте. Генерал, несмотря на свое душевное беспокойство, приказал остановиться в маленькой рощице, но сам остался около часовых и не велел расседлывать лошадей. Эльтон стоял, опершись левой рукой на шею коня, правой сжимая заряженный револьвер и зорко вглядываясь в лесную чащу.
Целый час прошел совершенно спокойно. Сменили часовых. Ординарец генерала стал умолять его прилечь на часок. Он отказался, и снова водворилось молчание. День клонился к вечеру, и глаза Эльтона начинали страдать от долгого напряжения. Он собирался сесть на лошадь, как вдруг до его слуха донесся шорох в кустах.
— Там кто-то есть, — сказал он ближайшему солдату. — Может быть, это посланный из Меерута, — надо посмотреть, приняв все меры предосторожности.
Солдат исчез в чаще и вернулся минуту спустя в сопровождении высокого привидения, окутанного с головы до ног в белую чудду.
— Кто ты и что делаешь здесь? — спросил генерал.
Чудда упала на землю, и генерал узнал мундир своего любимого полка и загорелое лицо субадхара (капитана), спасшего ему жизнь.
— Суфдер-Джунг? — спросил он с упреком. — Как вы здесь? Где ваши люди?
— Офицер поклонился до земли, рыдая, как ребенок.
— Они возмутились? — спросил генерал стесненным голосом.
— Не все, генерал. Один батальон остался верен.
— Он в Мееруте?
— Нет, генерал. Другие принудили нас следовать за собой, и ради спасения собственной жизни мы должны были сделать это. Но мы скрылись один за другим, надеясь отыскать ваше превосходительство. Перед выступлением мы отправили в безопасное место всех, живших в вашем доме: мэм-саиб и мисс-саиб. Дом горел. Дьяволы его окружили, требуя от слуг, чтобы те бросили им этих англичан, с которыми они расправятся по-своему. Мы отбили их, потушили пожар и отнесли дам в городское укрепление. Одна из них была ранена и дорогой стонала.