— Не то что голодна, но я была бы не прочь позавтракать, впрочем, весьма возможно, что это одно воображение, со мной не раз случалось где-нибудь в дороге или же на экскурсии в горах: как только знаешь, что поесть негде, так почему-то сразу является аппетит, быть может, и теперь происходит то же самое.
— Ну, что касается меня, то я вполне убежден в том, что это не воображение. Я съел бы целый бараний окорок с кровью, с хорошо обжаренной картошкой. Что ты скажешь на это, Флорри?
— Я предпочла бы без крови, хорошо прожаренный!
— Хм! Как это глупо в самом деле, что этот негодяй Рана вздумал препятствовать осуществлению такой скромной мечты. Эй, Рана, старая каналья! Что ты там делаешь в своей берлоге? — спрашивал Чандос, ударяя кулаком, как бы шутя, в дверь. Окошечко вверху двери отворилось, и голова Раны, с аппетитом жующая какой-то сочный плод, показалась и приблизилась к форточке, как бы желая заставить заключенных лучше видеть движение его могучих челюстей и тем самым возбудить в них сильнее потребность есть.
Но прежде чем он успел сообразить что-либо, Чандос схватил его за волосы и пытался продернуть его голову в отверстие форточки в дверях. Но это не могло ему удасться, потому что отверстие было слишком мало, и голова Раны не проходила. Отчаянным усилием рванулся афганец и в руках Чандоса остались только два кровавых клочка черных волос. Чандос ожидал, что вот распахнется дверь, и взбешенный тюремщик набросится на него; он искал какое-нибудь оружие, как вдруг заметил на полу заступ, который он носил с собой во все свои экспедиции, и тотчас же вооружился им.
Но он ошибся, Рана не шевелился, вероятно, у него не было под рукой никакого оружия, или же он хотел до конца оставаться верным требованиям своей секты и уморить своих врагов голодом, не коснувшись их пальцем. Чандос положительно был вне себя от бешенства, искал, чем можно было запустить в своего врага, но ничего подходящего не было в гроте.
— Эх, если бы было у нас ружье или револьвер, я бы разом уложил его, как собаку! Ах, вот что! У меня появилась блестящая мысль, я подожгу эту дверь. И тогда мы втроем набросимся на этого негодяя и задушим его.
И он принялся поджигать свечою тяжелую дубовую дверь, но после получаса тщетных усилий едва лишь подкоптился нижний край. Очевидно, и огонь не брал этого старого дуба, твердого, как кость.
— Можно попробовать прорыть туннель и таким образом найти выход, — сказала Флорри.
Чандос, не долго думая, тотчас же принялся за работу, но на глубине двух-трех вершков уже наткнулся на скалу, на тот же золотоносный кварц, из которого состоял и сам грот. Вдруг Чандоса озарила блестящая мысль.
— Дядя, — сказал он, — вы очень дорожите этой золотой пластинкой?
— Зраимфом? Да, конечно, я дорожу ею, но не настолько, чтобы не мог пожертвовать, если нужно!
— Если так, то дайте мне ее сюда, я полагаю, что сумею образумить этого зверя.
Господин Глоаген достал из кармана драгоценную пластинку и не без сожаления вручил ее племяннику, который тотчас же подошел к форточке и крикнул:
— Смотри, Рана, видишь ты эту золотую пластинку, которую ты называешь зраимф и считаешь одаренной сверхъестественной силой, приписывая ей качества талисмана! Так знай, что если ты не доставишь мне сейчас же пищи для моей сестры, то как Бог свят, не будь я Чандос Робинзон, если я на твоих же глазах не изломаю ее и не изотру в порошок под ногами.
Лицо Раны вдруг сделалось мертвенно-бледным, глаза стали метать молнии. Зраимф, изломанный на куски на его глазах! Подобная мысль приводила его в такой ужас, что он чувствовал себя точно парализованным. Он не знал, на что ему решиться, не знал, что ответить.
Наступила минута трагического молчания. Вдруг Флорри громко позвала Чандоса в глубину грота.
— Слушайте, — сказала она, — слышите вы равномерные удары в стену, я уже минуты две как прислушиваюсь к ним.
Чандос приложил ухо к стенке грота, а также и господин Глоаген, и все трое стали прислушиваться. Действительно, мерные удары сыпались один за другим, точно десятки рабочих с молотами и кирками взрывали почву скалы, внутри которой находился грот.
— Это к нам подоспела помощь; наши друзья открыли наше убежище, — сказал вполголоса господин Глоаген. — Но как это могло случиться, что они нашли вход в пещеру, ведь только один этот вход мог бы дать им знать о существовании этой пещеры.
— Ах, если б только они догадались напасть на ту золотую руду, о которой говорит наш прадед, и которая, по его словам, почти пробила стену его тюрьмы. Тогда им было бы легко докончить начатую работу.
— О, если только Поль-Луи здесь, то он наверное догадается! — с уверенностью сказала Флорри.
Как бы в подтверждение ее слов в этот самый момент удары посыпались чаще и были уже очень близки; на этот раз казалось, будто люди работали в шахте за стеною всего в нескольких вершках от заключенных.
— У меня появилась мысль! — воскликнул Чандос, — раз мы их слышим, то весьма вероятно, что и они услышат нас. Я тоже примусь колотить в стену, быть может, это даст им надлежащее направление.
Он сбросил с себя куртку и, не теряя времени, принялся ударять заступом в стену скалы; вдруг все затихло. Неужели друзья покинули их? Неужели они станут искать другого хода?
Но вот послышался глухой раскат и сотрясение, вслед за которым раздался взрыв, объяснив нашим заключенным, что означала эта тишина.
Не оставалось сомнения, что Поль-Луи пустил в ход порох, чтобы ускорить работу.
— Он нас взорвет, — смеясь сказал господин Глоаген.
Но в душе он был совершенно спокоен, зная, на сколько опытен и искусен в своем деле Поль-Луи, который употреблял порох только в самом умеренном количестве, и то располагая его так, чтобы взрывать наружную, уже подготовленную ко взрыву, часть скалы.
— Только ему могла прийти на ум такая блестящая мысль, — воскликнула Флорри, — я знала, что он не откажется от надежды спасти нас, не предоставит нас нашей участи.
Почти вслед за этим явно послышались шаги за стеной и голоса; удары молотов и кирок возобновились опять, но теперь они слышались так близко, что, казалось, с минуты на минуту должны были проломить стену.
— Смелее, Поль-Луи! Смелее! Мы здесь, мы ждем тебя!
В этот момент господин Глоаген, не спускавший глаз с входной двери, заметил, что за дверью что-то скрипнуло и в замке заскрипел ржавый ключ.
— Дети, Рана готовится напасть на нас! — крикнул он и кинулся к двери. — Флорри, Чандос спешите на помощь, не дайте ему отпереть двери!
Действительно, еще минута, и уже было бы поздно! Но все трое навалились на дверь плечом, и Чандос успел как раз вовремя задвинуть оба внутренних засова.
Теперь Рана сам очутился в тюрьме. Очевидно, взрыв и сотрясение скалы заставили его очнуться от того странного оцепенения, в какое повергла его угроза Чандоса. Он слышал первые удары кирки и молотов, но они мало тревожили его, он считал стены грота неуязвимыми.
Но при звуке взрыва он вдруг понял, что его жертвы уйдут из его рук, и тогда у него появилась мысль отпереть дверь, накинуться на них и предупредить тех, которые явились к ним на помощь, чтобы по крайней мере успеть завладеть священным зраимфом.
Какая страшная борьба могла бы завязаться в этом прекрасном гроте, не будь здесь внутренних и наружных запоров и засовов, не будь эта дубовая дверь такой надежной и крепкой, как дверь каземата, да не спаси несчастных заключенных присутствие духа господина Глоагена! Теперь Рана был не опасен и, сознавая свое бессилие, он злобно захлопнул форточку. Но Чандос выбил эту заслонку мощным ударом лопаты. Между тем кирки и заступы работали с удвоенным усердием, и два часа спустя обнаружилась небольшая брешь, в которую, однако, свободно мог пролезть человек. Минута — и Поль-Луи первый спустился внутрь грота.
— Флорри, где вы? — крикнул он.
Прижав ее к своей груди и убедившись наконец, что она жива, он обратился и к господину Глоагену и к Чандосу.
Кхаеджи со слезами на глазах обнимал и прижимал к своей груди по очереди обоих детей своего покойного начальника.
— А Рана? — спросил верный слуга после первой минуты сердечного волнения, между тем как капитан Мокарю, полковник Хьюгон и майор О'Моллой, один за другим, спускались через брешь в грот.
Чандос молча указал на дверь. Кхаеджи, схватив со стола свечу, бросился к этой двери, и прежде чем кто-либо успел очнуться или угадать его мысли, из глубины грота раздался звук выстрела. Все невольно содрогнулись от испуга и ужаса. Это Кхаеджи свел счеты со своим заклятым врагом.
— Кхаеджи, как вы посмели это сделать, без приказания, в присутствии мисс Робинзон? — строго крикнул ему капитан Мокарю, выхватив у него ружье из рук.
— Надо было, быть может, подождать, пока он ее задушил бы? — отозвался верный слуга, — нет, воля ваша, я скорее согласен сесть под арест, на сколько вы прикажете!
Устроив нечто вроде лестницы с помощью стола и стула для Флорри, ее вывели через брешь из грота, а за нею последовали и все остальные.
Там, на горе, мистрис О'Моллой ожидала всех с холодной закуской, так что Чандос мог наконец насладиться бараньим окороком, о котором он так мечтал несколько часов тому назад.
Из разговоров выяснилось, что заключенные всецело были обязаны своим спасением Кхаеджи. С того самого момента, как он увидел на песке, на северном побережье острова, странные следы босых ног, он внутренне был убежден, что Рана не погиб и скрывается где-нибудь на острове, готовя новые западни и гибель семье Робинзонов.
«Что же тут невозможного, — думал он, — что этого негодяя выбросило волной на какой-нибудь из соседних островков, откуда он впоследствии перебрался на этот остров. Ведь он плавал как рыба! Добравшись до острова, он поселился в самой безлюдной его части, скрываясь от своих врагов, питаясь плодами и кореньями и готовя новые коварные козни».
Так рассуждал мысленно Кхаеджи. С того момента, как он увидел следы на песке, он сразу угадал, что это след столь знакомой ему ноги Раны, ноги с необычайно оттопыренным в сторону большим пальцем, но он не сказал ничего об этом капитану Мокарю, потому что любил всегда сам справляться со своими делами, а забота о целости и безопасности детей покойного полковника Робинзона была исключительным и единственным его делом. И вот он ни днем, ни ночью не спускал с них глаз и следовал за ними повсюду, как тень, несмотря на строгое воспрещение Чандоса, которого раздража