на магию и дал ему место, где он мог думать, восстанавливаться и просто быть.
– Но я хотел как-то внести свою лепту, – говорил Сатклифф. – Я был… У меня все равно были перед тобой обязательства. Подумал, уж по крайней мере земля чего-нибудь стоит. Роуз не хотела, чтобы он был привязан к ней, так что я подарил его ее матери. Приятная женщина.
– Она умерла, – съязвил Мерритт.
– А, – Сатклифф поерзал на диване. – Мы прикрыли это азартными играми, знаешь, как будто я проиграл его в карты. Чтобы утаить это от твоего отца.
Мерритт изучал старый ковер под ногами, прослеживая взглядом узоры в его потертых нитях.
– И как дом? – спросил Сатклифф.
– Хорошо. Он… хороший. – Он должен его поблагодарить, но язык отказывался произносить эти слова. Мерритт потер руки, пытаясь согреть холодные пальцы. – Как? – выдавил он. Он знал, что должен бы спрашивать о магии, но он хотел узнать о стольких вещах. Так много ран нуждалось в целебном бальзаме.
– Как – что?
– Как вы и моя мать… – он не смотрел ему в глаза. – Как это вообще произошло?
Сатклифф широко улыбнулся.
– Ну, когда мужчина и женщина…
– Не нужно со мной как с маленьким.
Улыбка увяла.
– Ты прав, не нужно. Наверное, я не подумал, как это все на тебе скажется, – он снова поерзал. – То есть я слышал о твоем отце…
– Что он отрекся от меня, потому что я бастард? – А вот теперь горечь вырвалась наружу.
Констебль развел руками, будто сдаваясь.
– Мне жаль, Мерритт. Если бы я знал, что из-за этого родится ребенок…
– То есть вы бы предпочли, чтобы я никогда не рождался.
Сатклифф свел брови вместе.
– Не приписывай мне этих слов, – но выражение его лица расслабилось. – Это было ошибкой. Не ты ошибка, а Роуз и я… Она была свидетельницей ограбления банка. Мелкое дело, но я им занялся и немного с ней поговорил. Мы оба здесь выросли. Вместе ходили в школу. Она мне всегда нравилась, но мне никогда не хватало храбрости, чтобы… – он помахал рукой. – Но это неважно. Одно привело к другому, а то привело к тебе, – он вздохнул. – Это было всего один раз.
Всего один раз – не оправдание. Мерритт знал это по собственному опыту.
Еще один глубокий вдох.
– Что ж, – продолжил Сатклифф, – как ты это выяснил? Она что-то сказала?
Мерритт посмотрел ему в глаза.
– Я не говорил с матерью тринадцать лет.
Сатклифф не ответил.
Откинувшись на спинку стула, Мерритт сказал:
– Моя… экономка… вычислила это по записям Генеалогического общества. В доме случались проявления охранных чар, и…
– Охранных чар? – мужчина встрепенулся. – Она у тебя есть? – улыбка вернулась. – Магия?
– Очевидно, – Мерритт не разделял его воодушевления. Казалось, он даже не сможет встать, таким тяжелым он себя ощущал. – Может, если бы отец принимал большее участие в моей жизни, я бы узнал раньше, – Мерритту стало интересно, сколько еще раз ему нужно будет стирать улыбку с лица Сатклиффа, чтобы она больше туда не вернулась?
– Но это же потрясающе, – продолжал тот. – Меня она перескочила.
Надежды Мерритта лужей растеклись по полу.
– Вся?
Сатклифф кивнул, и надежды покрылись льдом. Ну вот и получил от него помощь.
– Я… я честно удивлен, что она проявилась в тебе. – Может, чтобы заполнить тишину, Сатклифф продолжил: – В нашей семье произошел раскол, уже довольно давно: одна часть вступила в какой-то магический культ, чтобы усилить то, что у них было, а другая присоединилась к квакерам[4], – он хохотнул. – Они ненавидят магию. Я, собственно, из первых, но магии во мне никогда не было. А вот мой отец зато умел говорить с растениями, – он пожал плечами.
Мерритт выпрямился.
– Чары общения?
Сатклифф кивнул.
– А есть ли возможность мне поговорить с ним… задать несколько вопросов о том, как он с ними справляется?
Сатклифф нахмурился.
– К сожалению, он отправился туда же, куда и твоя бабушка. Скончался уже почти десять лет назад.
Он мог с тем же успехом ударить его в живот. Мерритту не сразу удалось восстановить нормальное дыхание. Облизав зубы, он попытался разогнать сухость во рту. Он не хотел просить воды.
– А ваши сыновья? – попробовал он.
– У Ньютона есть капелька охранных чар – может ставить небольшие стены. Больше годится для окон, но он так слаб здоровьем, что оно того не стоит. В прошлый раз он подцепил воспаление легких… – он посмотрел куда-то мимо Мерритта, глубоко задумавшись, лицо его погрустнело.
– А есть ли другие живые родственники с общением? Кто-то, у кого я мог бы спросить… – Его занятия с Гиффордом не дадут ему всего, что нужно, если он вообще хоть чему-то научится.
Внезапно смутившись, он добавил:
– Магия для меня в новинку. Мне бы не помешала хоть пара советов.
– Да… Несколько. Сейчас, – Сатклифф встал и вышел из комнаты, вернувшись меньше чем через минуту с листком бумаги. Он вручил его Мерритту. На нем было записано два имени, с адресами. Один жил в Мэне, а второй – в Делавэре.
– Общающиеся? – спросил Мерритт.
– Охранисты, оба.
Если бы Мерритт был сделан из стекла, при этих словах тонкая трещина пробежала бы по нему вверх, от лодыжки до колена. Ему и с охранными чарами была нужна помощь, но… но он так устал. Он просто хотел ее выключить. Ему нужно какое-то подобие покоя, пусть даже всего на одну ночь…
– Но, – Сатклифф медлил, – скажи, что я просто их порекомендовал… если тебе не сложно. Просто… я не хочу, чтобы Мэри узнала об этом. Тебе уже сколько, тридцать, тридцать один? Это было так давно, но для нее это станет свежей раной… Ты понимаешь?
Мерритт выдавил:
– Понимаю.
В животе заплескался яд, когда он понял, что на самом деле имел в виду Сатклифф. У тебя где-то там есть целая семья, но осторожнее с тем, что ты им скажешь, иначе они узнают мой секрет.
Что подумают его единокровные братья – что эти люди с бумажки подумают, – если узнают, кто такой Мерритт? Если узнают, что он существует?
– Я хотел тебя, мальчик, – голос Сатклиффа был не громче шепота. – Не мог тебя получить, но хотел. – Он потер затылок и отошел к дивану, но не сел. – Прости. За то, какую роль сыграл во всех этих неприятностях. Если бы я мог все исправить, я бы это сделал.
– Так уж и сделали бы? – спросил Мерритт, сам себя едва слыша, но, судя по тому, как напрягся Сатклифф, он мог быть уверен, что констебль понял его. – Связались бы с моей матерью? Моим отцом? Рассказали бы моим братьям, кто я такой? Вы бы это исправили?
Сатклифф стоял, совершенно пришибленный, ничего не отвечая.
Таким Мерритт его и покинул.
Глава 7
7 ноября 1846, остров Блаугдон, Род-Айленд
Оуэйну снова было скучно.
Прежде, когда он был домом, он мог проказничать, когда скучал. Находить новые способы использовать свои чары, чтобы себя занять, особенно если у него был жилец. Ему нравилось отыскивать способы выводить людей из себя или создавать для них головоломки. Когда никого не было – когда было темно и одиноко, а так было часто, – он принимался гонять голубей на карнизах или играть с муравьями на крыльце.
Но теперь он этого делать не мог. Если только не хотел потом плохо себя чувствовать. Ему очень нравилось иметь тело, и он бы ни на что его не променял, но оно плохо отзывалось на чары. Искривлялось, если он использовал изменение, а это было больно, а когда он применял любое из своих четырех заклятий хаократии, он словно терял рассудок. Ну и какой смысл иметь чары, если к ним прилагались такие неудобства?
Батист уехал в город, Мерритт отправился в Нью-Йорк, а Хюльда и Бет больше тут не жили. Что, если они не вернутся?
Оуэйн заскулил и попытался себя чем-то занять. Он обнюхал комнату Мерритта, потом кабинет. Он провел утро, таращась на буквы на плакате, который для него сделала Хюльда, повторяя звуки тех, которые узнавал. Позже, когда заняться совсем было нечем, он пошел в библиотеку. Он пока не мог ничего там прочитать, еще нет, но в некоторых книгах были картинки. Хотя не то чтобы он мог дотянуться до большей их части.
Он обнюхивал корешки, останавливаясь там, где улавливал интересный запах, и стащил несколько штук с полок. На задворках сознания он слышал голос Бет, ругающей его, напоминающей не пускать слюни и не оставлять следы зубов, но ее здесь не было. Может, если он попортит несколько корешков, она это как-то почувствует и вернется. Пусть лучше его ругает Бет, чем не ругает вообще никто, потому что он совсем один.
В конце первого ряда полок он вытащил книгу, одетую в потрескавшуюся кожу, она пахла маслом и старостью. Из нее вывалился и упал рядышком листок. Пустой, но Оуэйн заметил какие-то тени на другой стороне, пока он падал. Оставив книгу, он принюхался к листку, тронул его лапой, затем лизнул его краешек, и вот он наконец перевернулся.
Дыхание Оуэйна сперло, когда стала видна картинка. Маленький рисованный портрет. Он перешагнул через него, чтобы посмотреть с правильной стороны.
Он был не цветной – а может, и цветной, просто его собачьи глаза не видели разницы, – но такой знакомый. Посадка глаз, ширина скул, изгиб губ. Он знал это лицо. Откуда он знал это лицо?
Прошло несколько секунд, прежде чем разум прошептал: «Мама».
Из горла вырвался новый скулеж, тоньше и выше, чем в прошлый раз. Ребра Оуэйна как будто сжимались. Он обошел портрет кругом и вернулся к отправной точке. Хвост несколько раз махнул по полу, а потом он улегся, положив морду на лапы, держа нос в нескольких дюймах от картины.
Мама никогда не вернется домой. Никто из его семьи не вернется.
«Мерритт – семья», – напомнил он себе.
Он несколько минут лежал возле портрета, а потом подошел к окну и прижался лапами к подоконнику, чтобы смотреть на остров и ждать, когда его семья вернется домой.