ет такой шанс. Я никогда не думала, что кто-либо когда-либо захочет… – она снова промокнула глаза и засмеялась, шмыгнув носом.
– О, – он пытался не улыбаться, но отвратительно с этим справился. – Что ж. Я извиняюсь за то, что мужчины в твоей жизни были баранами, но, опять же, думаю, мне стоит их поблагодарить…
На этот раз он не смог закончить предложение, потому что Хюльда поцеловала его. И не то чтобы это было важно – обсуждаемая тема быстро оказалась позабыта под давлением ее губ, на которое Мерритт тут же ответил. Ее руки зарылись в его волосы, ногти оставляли дорожки, вызывающие дрожь, и он чуть не свалился со скамьи, пытаясь найти угол получше, чтобы углубить поцелуй…
Громкий стук по решетке оторвал их друг от друга. Один из охранников водил дубинкой по железным прутьям.
– Никаких глупостей, а то получите кнута!
Хюльда, красная, как вареный лобстер, отодвинулась так далеко, как только могла, не вставая и не уходя прочь по-настоящему. Мерритт рассмеялся. Это было приятно, с учетом их ситуации.
Когда охранник остался доволен и отошел, Мерритт сказал:
– Я определенно надеюсь, что это потому, что я тебе нравлюсь, а не потому, что первый предложил.
Хюльда скрестила руки на груди.
– Вы нахал, мистер Фернсби.
Улыбнувшись, он потянулся и задумался, который был час. Задумался, когда им принесут поесть и какую вообще еду получали заключенные волшебники.
Обеда им не дали, но ужин в конце концов принесли. Черствый хлеб и помои, которые почти можно было назвать супом. Это отрезвило их обоих и подняло вопрос, который ни один из них не хотел озвучивать.
Что, если они не смогут доказать свою невиновность?
Тогда не будет ни книг, ни Уимбрел Хауса, ни Хюльды в его будущем, и точка.
Глава 18
20 ноября 1846, остров Блаугдон, Род-Айленд
Оуэйн устал. Он лаял, пока не заболело горло, потом бегал, нарезая круги вокруг острова, пока не заболели ноги и ребра. Мерритт не вернулся. Хюльда не вернулась. Бет не вернулась. Их всех отнимали, одного за другим. Скоро он снова останется один. Он будет гнить в этих стенах, пока его собачье тело не умрет; затем он снова переберется в дом… а может, просто двинется дальше. Может, и он тоже уйдет. Проверит, помнит ли еще его семья, на той стороне.
Он обосновался у подножия лестницы, чтобы видеть входную дверь, остававшуюся закрытой. Он то дремал, то просыпался, его изможденное тело воевало с мятущимся разумом. «Все еще есть Батист», – напомнил он себе. Батист, который чуть раньше извергал ругательства всех мастей и бил кулаками по куче дров, а теперь читал газету в гостиной. По крайней мере, у него все еще есть Батист.
Но как надолго?
Тьма прокрадывалась на границу его поля зрения. Кошмар, пытающийся заманить его в сон.
Ухо пощекотал какой-то звук, и он наклонил голову. Звук шел сверху, слабый, голос мужской – но не Батиста. Чужак вернулся?
Оуэйн дважды гавкнул, вызвав тихое «C’est quoi?»[13] из гостиной. Однако Оуэйн не стал дожидаться Батиста; он метнулся вверх по лестнице. Замер и снова прислушался, пока не разобрал новый звук – шуршащий, доносящийся из комнаты Мерритта. Он бросился туда, когда внизу раздались тяжелые шаги повара.
Его захватили новые запахи, но Оуэйн заставил себя сосредоточиться. Идти за звуком к камню общения, лежащему на комоде, докуда он не мог дотянуться. Если встать на задние лапы, прижавшись грудью к третьему ящику снизу, он мог подобраться ближе.
– …битком набита, – говорил мужчина с таким же акцентом, как у чужака. Снова шуршащие звуки, один такой громкий, что Оуэйн поморщился. Как будто мужчина, сам того не понимая, активировал камень общения Хюльды.
Оуэйн заскулил. Даже если бы он смог дотянуться до камня, он не смог бы ответить.
– Что не так? – спросил Батист, входя в комнату. Увидев Оуэйна, он остановился.
Из камня раздался вздох.
– Давайте просто ее перевернем.
– Нет, сперва давайте осмотрим так, чтобы наверняка.
Оуэйн не узнавал голосов.
Батист, теперь ступая мягко, пересек комнату и приложил ухо к камню, хмуря темные брови, пока слушал.
Заговорил первый мужчина, но шуршание приглушало его слова:
– И как долго они будут здесь содержаться?
– Недолго, – ответил второй. – Волшебников переводят быстро, до того, как те доставят излишние неприятности. Может, на программу разведения.
– Средневековье какое-то.
– Не уверен, что дамочка сильна, так что ее, вероятно, направили бы на работу по контракту. А второй, предположительно, опасен.
– Петля?
– Может быть. Я бы и не подумал, но кто-то знатно гнет эту линию. Для них обоих.
Оуэйн заскулил. Пальцы Батиста так сильно впились в комод, что, казалось, вот-вот пронзят дерево.
– Это что? – спросил первый. – Дайте-ка мне. Кажется, будто он активирован.
– Снова шпионские штучки, – проворчал второй.
Последовало несколько похлопываний и звуки трения, и камень затих.
Оуэйн опустился на все четыре лапы. Батист подобрал камень, его большой палец завис над руной на нем, но он ее не нажал.
– Этот соединен с камнем мисс Ларкин, – объяснил он с чуть более мягким акцентом, как будто думал, что Оуэйн не поймет его, если он не надавит на американский выговор. – Он у кого-то другого. Я думаю… – Батист выдохнул через нос, – ее тоже арестовали.
Оуэйн залаял. Он завертелся по комнате, не зная, что с собой делать. Не зная, что думать.
– Они наверняка в тюрьме со специальной… défense[14] от магии. В Бостоне или рядом, – он положил камень обратно.
Хвост Оуэйна нервно стучал по полу. Он снова залаял. Петля! Если их повесят, они никогда больше не вернутся домой. А тогда какой смысл? Какой смысл жить, и учиться писать, и творить магию, если он просто снова останется один?
Батист потер густую щетину на подбородке.
Оуэйн бросился в коридор, вниз по лестнице и к задней двери, все еще приоткрытой для него. Он открыл ее лапой и выбежал на холод, огибая дом и выровненный двор, спеша по тропинке к лодке. Он слышал, как Батист окликнул его. Он бежал, пока не добрался до берега.
Лодка Мерритта все еще была там – дозорные увезли его на своей. Оуэйн нервно скакал возле нее, глядя на набегающие волны, на материк вдалеке. Его сердце бухало, и переворачивалось, и колотилось. Холод покусывал подушечки лап.
Приблизился Батист. Оуэйн гавкнул ему. «Мы должны помочь!» Он провел лапой по земле, оставляя косую «П». Затем «О»…
– Я тоже хочу помочь, – сказал Батист, и сердце Оуэйна снова сделало кувырок. Повар приблизился к лодке, затем остановился. – Мы можем добраться дотуда на ней, но не сможем привезти их назад. Она недостаточно большая.
Скулеж когтями вцепился в горло Оуэйна. Он повернулся к Батисту, ожидая решения.
Но его не было.
Оуэйн побежал вдоль берега, как будто так мог отыскать еще одну лодку. Не отыскал. Скулеж превратился в вой, вспугнувший спящего кроншнепа. Оуэйн метнулся обратно к Батисту.
Повар вздохнул.
– Я мог бы попробовать огонь, предупредить тех, кто рядом, дымом. Попросить помощи, – он обернулся, взглянул на ближайшие деревья. – Затем… как же это слово? Confisquer[15] их лодку.
Оуэйн посмотрел через залив. Вспомнил, как стоял под странным фиолетовым снегом с Мерриттом и своим плакатом с буквами. Он все еще помнил, как это пишется. С-Е-М-Ь-Я.
Если Оуэйн хотел, чтобы они были в безопасности, ему придется покинуть безопасное место. Он мог бы это сделать. Он знал, что мог бы. Но там было страшно. Люди там причиняли ему боль.
Но Сайлас Хогвуд ведь умер, так? А Батист его защитит.
Повернувшись к повару, Оуэйн гавкнул. Но повар не мог его понять, а буквы лежали в доме. Повернувшись кругом, Оуэйн осмотрелся. Он не мог зачаровать лодку Мерритта – он мог ненароком разрушить на ней заклятье. Он заметил кусок коры, свисающий с молодой березы.
Поспешив к нему, Оуэйн попытался как следует зацепить его ртом, чтобы оторвать, но все время ударялся своим чувствительным носом. Угол был какой-то странный. И все же он пытался, пока рука Батиста не коснулась его шеи. Он отошел, и Батист занял его место, схватил кору и оторвал ее. Она была с его безымянный палец в длину и три раза столько же в ширину.
– Ты хочешь это? – спросил он.
Оуэйн взял кору в рот и потрусил обратно к тропе, где уронил ее на землю. Приготовившись, он сосредоточился на ней и подумал: «Большая».
Кора содрогнулась, когда ее охватили чары изменения, расширяя и удлиняя ее. Оуэйн мог изменить размер и цвет чего угодно, до некоторой степени, и он направил первую способность на кору, пусть даже и чувствовал, как от побочных эффектов захрустел позвоночник. И все равно он был сосредоточен на коре, выращивая ее до размеров дыни, тележки, лодки. Края были загнуты как надо. Закончив, он тяжело задышал и стоял неподвижно, ожидая и молясь, что его ноги выпрямятся. Иногда это происходило быстро, иногда медленно, в зависимости от того, что он делал.
– Ух ты, – Батист прикоснулся к огромному куску коры. – Немного стянуть и смазать жиром… может поплыть. Мы могли бы привязать ее к лодке.
Оуэйн помотал головой так сильно, как только позволяла его искривившаяся шея. Он мог заставлять вещи двигаться. Он мог оживлять вещи. Только… в процессе он мог оказаться в замешательстве. Он мог напугаться.
Батист присел рядом с ним на корточки, гладя его выгнутую спину. Оуэйн заскулил – не потому, что прикосновение причиняло боль, а потому что он боялся. Так боялся.
– Мне нужно будет найти тюрьму, где их держат, – пробормотал Батист. – Но я это сделаю.
Повар оставался с ним, пока его скелет не собрал себя заново.
Затем они оба вернулись в дом, чтобы принести все остальное, что понадобится им для поездки.